Бабушка обвела взглядом своё скромное жилище. В узкие окна смотрели зелёные ветви густо разросшихся каштанов, отнимая у комнатки и без того скудно пробивавшийся в неё свет.

— «“Но может ли быть, господин кюре, — спросила я, — что мне не придётся платить налога на вино, капусту и бобы? Что соль и табак не будут обходиться нам так дорого?” — “Уверяю вас, бабушка Пежо, соль и табак будут свободны от налога”. — “А как же наш милостивый король, господин кюре? Ведь я люблю короля и королеву да и господина Неккера, как самую себя, и наших добрых священников также. Я предпочитаю голодать сама, лишь бы только не видеть, что они недоедают. Лучше уж я продам свой дом и сад…” — Бабушка и теперь улыбнулась, вспоминая, как хитро она ответила. — “Да ведь я уже сказал вам, бабуся, — говорит мне наш добрый кюре, — что при новом порядке король получит не меньше, а больше, чем прежде. Ведь это не долю короля надо сократить, а долю тех трутней и дармоедов, которые его окружают. И тогда народ останется не в обиде, и король получит, что ему надо — наши открытые кошельки и разверстые сердца!”

Как только ушёл от меня господин кюре, я упала на колени, воздела руки к небу и воскликнула:

“Милосердный боже! Сделай так, чтобы господин кюре не оказался обманщиком!” Тут же позвала я своего внука — он у меня большой грамотей — и начала диктовать ему наказ. Да прочтут его не только господа члены Генеральных штатов, но и сам милостивый король! Пусть узна?ет он правду из уст бабушки Пежо!

И ещё прошу вас, господа, скажите королю, что я готова без сожаления отдать ему двадцать ливров, если я и в самом деле смогу впредь свободно распоряжаться своим участком и убить этого противного тонконогого оленя с ветвистыми рогами или, может быть, косулю. До сих пор я платила двести двадцать, значит, я выгадаю двести ливров. В общем, подумайте, господа, о том, что пообещал мне господин кюре. Это совсем не так уж глупо!» Поставь точку, Жак. А сверху напиши: «Наказ». И не только господам членам Генеральных штатов, а и его величеству, милостивому нашему королю Людовику Шестнадцатому. «А писал в году от Рождества Христова тысяча семьсот восемьдесят восьмом, в месяце апреле под диктовку Маргариты-Симоны Пежо внук её от дочери Анны-Марии Жак Менье?…» Теперь, Жак, собирайся в путь!

В путь так в путь! Мысленно Жак уже давно подготовился к далёкому и трудному путешествию в Париж.

Как только в деревню Таверни?, где жили Пежо-Менье, докатилась весть о том, что наконец, по прошествии ста семидесяти пяти лет, вновь созываются Генеральные штаты, а значит, появились надежды на лучшую жизнь, бабушка Пежо стала словно одержимая. Одновременно с избранием депутатов населению предложили вручать им наказы о своих жалобах и нуждах. В деревне только и говорили, что о наказах, и хотя было объявлено, чтобы их составляли по приходам и по провинциям, бабушка задумала написать депутатам свой личный наказ. Вдобавок, она решила, что её наказ должен прочитать сам король. Это было ни с чем не сообразно, но кто возьмётся переубедить заупрямившуюся старуху!

Не случись большого события в семье Пежо, бабушка, быть может, только грозилась бы, да так и не написала бы свой наказ. Но то, что произошло, изменило всю жизнь этой крестьянской семьи.

Старший сын Маргариты Пежо, Жюльен, уже давно жил в столице и мало-помалу совсем забыл о родной деревне. Изредка доходили вести, что он живёт припеваючи, купил книжную лавку, женился на парижанке, вдове с тремя дочерьми — Жане?ттой, Бабе?ттой и Виоле?ттой, которых он удочерил. Вдруг пришло письмо. Жюльен скончался, и его вдова, Франсуаза, просит прислать к ней в Париж Жака. Без мужчины ей в лавке невозможно, посторонним доверять нельзя, а дочери когда ещё станут на ноги… Впрочем, как знать, старшей, Жанетте, скоро исполнится восемнадцать, того и гляди выйдет замуж. И всё равно, зять в семье не то, что племянник мужа, — как ни прикидывай, не своя, а чужая кровь… А Жаку, если только он окажется смышлёным, нечего и мечтать о лучшей доле. Он многому может научиться, особенно если хорошо грамотен. Ни он, ни его родители не пожалеют о том, что вверили его судьбу тёте Франсуазе.

И вот начались волнения и споры в семье Жака. Бабушка сразу решила, что это — подходящее предложение, а раз бабушка решила, её зятю Андре? — отцу Жака — оставалось только подтвердить её слова. Так уж было заведено. Слабохарактерный Андре Менье безропотно покорялся воле тёщи и жены, унаследовавшей строптивый характер бабушки Маргариты. Но тут произошло неожиданное: поездке Жака воспротивилась его мать Мари, и вот с ней-то и пришлось повоевать бабушке и внуку, потому что Жаку не терпелось вырваться из родного Таверни в далёкий, манящий, казавшийся сказочным Париж. Мари упрямилась. Её доводы были вески: брат оставил семью в тяжёлое время; Маргариту, свою мать, не поддерживал, хотя устроился в Париже хорошо. Собственного сына не завёл, а о племяннике ни он, ни его жена Франсуаза не вспоминали. А как приспичило — подавай ей Жака!

Но бабушка была такой человек: раз что задумала — не отступится. Хотя ей ох как не хотелось расставаться с любимым внуком! Частенько она его бранила, а между тем втайне сознавала, что он унаследовал её характер и похож на неё упрямством и горячим, порой несдержанным нравом.

Так прошла зима, а когда весной снова начались разговоры, что с созывом Генеральных штатов больше тянуть не будут, бабушка решила, что мешкать уже нельзя, кстати и её наказ Жак отвезёт в Париж. Летом и дорога будет не так трудна, и к чужим людям и к городу легче привыкнуть.

И Мари, которую всю зиму не оставляли в покое ни мать, ни сын, была вынуждена дать согласие.

Из восьми детей Мари выжило только четверо. И Жак был старший. Но хотя он любил родителей, бабушку, братьев, сестру, землю Шампани и свой виноградник, — мысль о предстоящей разлуке не вызывала у него грусти. Жак хотел учиться, хотел видеть, как живут люди за пределами Таверни.

К тому же он испытывал и некоторую гордость. Ведь он уезжал в Париж не только для того, чтобы зарабатывать деньги и помогать своим. Бабушка сочла его достойным отвезти её наказ Генеральным штатам. Это поручение не казалось Жаку трудным. Но вот как быть с королём? Бабушка, как всегда, сказала тоном, не допускающим возражений:

— Надо, чтобы мой наказ прочёл и наш милостивый король. Пусть-ка и он узнает, что мы думаем здесь, в Таверни!

Упоминание о короле смутило Жака. Как к нему попасть? Как передать бабушкино послание?

Король в представлении Жака был существом особенным, посаженным на трон самим богом. Министры и придворные — дело другое, те могут быть хуже или лучше. Все беды от них. И новые налоги, и то, что не хватает хлеба, и то, что сеньор даёт волю своему крутому нраву. Правда, судя по тому, что пишут книги, и короли бывают добрые и жестокие. Но об этом узнаю?т только после их смерти. «Ах, как хорошо было при старом короле!» — говорят люди. Или: «Ох, как лютовал прежний властитель!» Но о том короле, который правит, никто не смеет слова сказать. Никто не говорит, значит, и Жаку не надо. Но думать он может… Как же ему не думать, когда у него есть такой хороший учитель, советчик и друг — деревенский кюре, господин Поль! У него Жак научился сперва грамоте, а потом и любви и уважению к книге. Много страниц одолел Жак за годы учения у кюре. И мать и бабушка не мешали мальчику углубляться в чтение, когда он улучал для этого свободную минутку. «Ведь это наш добрый кюре велел ему прочитать все эти книги!» А о чём они, духовного ли, иного ли содержания, им было невдомёк.

И хотя матери и бабушке всегда было недосуг и они не понимали по-латыни, обе охотно слушали, как Жак наизусть отхватывает целые страницы Библии, и без устали им восхищались. При этом они не забывали воздать хвалу и доброму кюре за его милости, что он так хорошо обучил их Жака.

Все лучшие воспоминания детства были связаны у Жака с отцом Полем. И не потому, что Жак любил его больше, чем родных. Но жизнь дома была одинаково тяжёлой для всех его обитателей: для детей, как и для взрослых. Всех — кого больше, кого меньше — снедала забота о куске хлеба. Приходя к отцу Полю, Жак как бы оказывался в другом мире.