— Мы на лыжах недавно через весь лес прошли… А девочки ребятам не уступают…

Сергей Николаевич взбежал на крыльцо маленького домика и крепко застучал ногами, отряхивая с калош снег.

Из комнаты его окликнул отец:

— Ну-ну, долго ты нынче! Как там дела?

Сидя в кресле, Николай Григорьевич приоткрыл одну половинку двери и, откинув голову, смотрел на сына из-под густых бровей светлыми голубыми глазами.

— Ну как? Познакомился? Подружился?

— Познакомился! — Сергей Николаевич повесил пальто, бросил на полку шапку. — И, кажется, подружусь!

— Ну и хорошо! Первое впечатление самое верное, говорят. За обедом подробно расскажешь. А у меня радость. Письмо получил. Матвеич мой объявился! На пасеке живет. Приглашает в гости. — Старик протянул сыну письмо: — Вот, читай!

— Да ну? Матвеич?! А про Оксану пишет? — пробегая глазами неровные строчки, спрашивал Сергей Николаевич.

— Пишет, пишет! Соскучилась твоя сестренка, — вздохнул отец.

Матвеич был старый товарищ Николая Григорьевича. В гражданскую войну оба они партизанили на Украине, потом расстались, изредка обмениваясь письмами и сохраняя старую дружбу. Теперь Матвеич звал старика на Украину: «Приезжай, старина! Полечим твои больные ноги».

От партизанских лет, проведенных в лесах и болотах, у Николая Григорьевича к старости разболелись ноги. Он редко куда-нибудь выходил и в отсутствие сына скучал, с нетерпением глядя в окно. Особенно мучило его безделье.

— Я ведь еще работать могу. Ноги мне не мешают, — грустно говорил он сыну — Ты вот всю ночь там что-то пишешь. Давай я хоть помогать тебе буду.

Как-то Сергей Николаевич попросил отца переписать свой доклад, с которым он должен был выступать на совещании учителей. Старик оживился, захлопотал и принялся за работу. Он тщательно переписал доклад разборчивым, крупным, немного детским почерком, без единой помарки.

— Ого! Да тебе мог бы позавидовать любой ученик четвертого класса! — смеясь, сказал Сергей Николаевич.

Вечером, выметая комнату, он обнаружил в углу скомканную бумагу — это были испорченные листы с кляксами. Но старик уже зарекомендовал себя как переписчик. И теперь Сергей Николаевич сам часто обращался к нему с просьбой переписать что-нибудь.

Прочитав письмо, они вдвоем стали сочинять ответ Матвеичу.

— А что, Сережа, может, и катнем с тобой в гости, а?

— Катнем, катнем, — отвечал Сергей Николаевич. — Как-нибудь летом…

Ребята из четвертого «Б» прибежали в школу раньше всех. Почти каждый из них тащил что-то под мышкой или осторожно нес свою раздутую сумку.

— Стой, стой! Показывай, что за багаж у тебя? — останавливал на крыльце Грозный.

Иван Васильевич не переносил двух вещей: пугачей и рогаток.

Нюх у него на эти вещи был безошибочный:

— Стоп! Что-то ты такой бодрый нынче?

И, нащупав оттопыренный карман. Грозный вытаскивал оттуда предательски торчавшую рогатку.

— Так… до зубов вооружился. Давай пугач!

— Да нету у меня, Иван Васильевич!

— Нету? Кому-нибудь другому рассказывай!

Васька он пропустил беспрепятственно — из сумки у него торчал только выжженный пенал.

В классе ребята показывали друг другу свои сокровища.

Девочки принесли вязанье, платочки, вышивки. Мальчики высмеивали их:

— Станет он это смотреть, очень ему нужно! В куклы с вами играть!

— Мы Марии Михайловне всегда показывали. Ей даже нравилось очень! — кричали девочки.

— Марии Михайловне! Да она сама вышивала, она учительница, а он учитель! — доказывали им мальчики.

— Девочки, не слушайте их! Вот назло я первая свою вышивку покажу! Я не боюсь! — кричала Синицына.

— Ну и что хорошего? Только осрамитесь! — возмущался Одинцов.

— А какое вам дело? Мы сами за себя отвечаем.

— Девочки, не обращайте на них внимания! — уговаривала подруг Зорина.

Степанова медленно развязывала какую-то коробочку.

— Мы просто покажем все, что у нас есть. А ты, Одинцов, умнее, когда молчишь, честное пионерское.

Надя Глушкова запрыгала:

— Получил? Получил?

На Одинцова со всех сторон посыпались шутки.

— Ну, напали!… — крикнул Леня Белкин. — Одинцов, удирай, а то засмеют!

— Да ну их!

Навстречу Ваську бросился Саша:

— Трубачев, я тебя давно жду! Вот марки принес.

— И я принес пенал и рамку. — Васек похлопал по сумке.

— Трубачев, — крикнула Синицына, — мы первые будем свои работы показывать.

— Трубачев, они хотят со своими вышивками вылезать… Понимаешь? Новый учитель — военный человек, а они к нему с тряпками! — объяснил Одинцов.

— Мы не с тряпками!

— А с чем же?

— У нас — свое, а у вас — свое!

Васек положил на парту сумку.

— Тише! — Он выждал, пока наступила тишина. — Кого Сергей Николаевич спросит, тот и покажет — мальчик или девочка, понятно? А самим не вылезать, категорически! Понятно?

— Понятно! — прошумел класс.

— Ну и лучше! Так, по крайней мере, никому не обидно.

Ребята занялись рассматриванием принесенных вещиц. В классе шуршала бумага, под партами валялись обрывки газет, тесемки, тряпочки.

Саша был занят марками. Одинцов раскладывал по ящикам свои камни. Трубачев, сидя боком на парте, что-то рассказывал ребятам. Когда в класс вошел Сергей Николаевич, все вскочили. Учитель прошел к столу. Под ноги ему попалась какая-то бумажка. Он поднял ее, повертел в руках, потом оглядел класс и сдвинул брови.

— В классе грязно. В чем дело? — отчетливо сказал он и, заложив руки за спину, отошел к окну.

Несколько ребят сорвались с места и нырнули под парты. Через минуту учитель повернулся к классу. Все сидели уже на местах с виноватыми, сконфуженными лицами.

— Я думал, что говорить о чистоте и порядке в четвертом классе мне не придется. Но пусть это будет в первый и последний раз. Вы не малыши, и объяснять тут вам нечего. Есть староста, есть дежурный по классу, есть санком. Честный человек честно относится к своим обязанностям.

Все были подавлены. Синицына, прикрыв ладонью рот, отвернулась и сделала ребятам гримасу.

«Что? Говорила я вам? Вот и любите его после этого!» — было написано на ее торжествующей физиономии.

Начался урок. Учитель вызывал к доске, спрашивал с мест. Ребята подтянулись. Они старались так ходить, как ходит учитель, так четко выговаривать слова, как выговаривает он, и вообще заслужить улыбку, шутку, похвалу. Выходя к доске, мальчики прижимали руки к туловищу и старались держаться прямо, по-военному.

На переменке озабоченно переговаривались между собой:

— Не спрашивает, что принесли.

— Забыл или рассердился?

— Ага, похвалиться хотели, а он и не спрашивает ничего! — язвила Синицына.

Васек заложил в учебник свою рамочку — он уже пожалел, что принес ее: «Зря только карточку изомну».

Но на последнем уроке Сергей Николаевич вдруг сказал:

— Кто-то из вас собирался принести свои работы, коллекции. Одинцов, кажется, хотел показать уральские камни.

Ребята ожили:

— Одинцов, Одинцов, иди!

Одинцов покраснел от удовольствия:

— Можно показать?

— Конечно.

Одинцов вытащил из сумки серую коробку с несколькими отделениями и подошел с ней к столу. Учитель внимательно рассматривал камни — о каждом он знал что-нибудь интересное. Рассказывая, держал камень на ладони, обходил с ним всех учеников.

Или говорил Одинцову:

— Покажи ребятам.

За камнями появились коллекции насекомых, за коллекциями — Сашины марки. Все приобретало особый интерес в руках учителя.

— Вот этот жук… — говорил Сергей Николаевич. И жук начинал оживать в его рассказе. Он гудел, жужжал, портил в садах деревья, спасался от преследования и наконец укладывался обратно в коробочку.

— Вот эта марка… — говорил учитель.

И марка начинала длинное путешествие из чужой страны через моря, через океаны, на судне, на самолете, в поезде и наконец возвращалась к Саше.