В этом году они тоже начали собирать омелу, и уже заполнили наполовину мешок, который висел на стене. «Если бы мать не несла тогда так много, она взяла бы омелу с собой», — подумал мальчик.
Чем ближе к городу, тем сильнее мальчик боялся. Вдоль дороги стояли большие дома со шторами на окнах, и из-за каждой шторы, казалось, на него были устремлены чьи-то глаза. Теперь навстречу будут попадаться всё больше людей, и вдруг кто-нибудь из них спросит: «А что у тебя в этой коробке, парень?» или «Куда это ты направился, парень?»
На окраине города он услыхал колокольный звон. Был праздник, рождество, и люди шли в церковь. Они смеялись, разговаривали, и никто не обращал на него внимания, чему он был рад. Краешком глаза он посматривал на витрины магазинов. Они искрились серебром и золотом, зелёным и красным, ломились от игрушек и разных красивых вещей. На деньги, полученные от продажи веток, отец, бывало, покупал кое-какие игрушки для мальчика, его маленького брата и сестрёнок. Ещё у них были старенькие игрушки. Их отдавали матери люди из больших домов, где она стирала.
Мальчику всегда хотелось, чтобы кто-нибудь отдал матери старую книгу. Если есть книга, то наверняка можно научиться читать. Он мог прочитать городские вывески, названия лавок и цены. Ему так хотелось остановиться около магазина и посмотреть на витрину, но вдруг к нему подойдёт полицейский? Возможно, люди предлагали матери старые книги, но она им говорила: «Это ни к чему, у нас дома никто не умеет читать». А может быть, люди знали, что она неграмотная, и, не желая обидеть её, не предлагали ей книг, которые уже прочитали и истрепали их дети. Мальчик как-то слышал, что у некоторых людей так много книг, что они читают каждую только по одному разу. И всё же он не верил, что на свете может быть так много книг.
Было холодно, но вдоль стены напротив здания суда стояли и сидели люди. Там всегда были люди — и зимой, и летом. «Знают ли они, что сейчас рождество?» — думал мальчик. Эти люди не казались такими счастливыми, как другие встречные. Он знал, что они смотрят на него, поэтому быстро прошёл мимо и обогнул здание суда. Фасад здания был сложен из красного кирпича, а к широкой двери вели большие ступени из белого мрамора. Сзади здание было трёхэтажным, со стеной из серого цемента и зарешеченными окнами.
Единственная дверь тюрьмы имела квадратное застеклённое окошечко на уровне головы взрослого, забранное к тому же железной решёткой. Мальчику не хватало роста, чтобы заглянуть в окошко. Он крепче прижал к себе коробку. Ему казалось, что дверь вот-вот распахнётся. На ней висел большой железный молоток. Мальчик знал, что должен постучать в дверь, но насколько лучше было бы оказаться сейчас опять в бескрайних лесах. Он слышал голоса, которые доносились из зарешеченных окон. В одном окне кто-то пел, в другом раздавался смех. То и дело хлопала дверь, с оглушительным скрежетом железа о железо. Потом мальчик услышал дребезжание оловянных мисок. Он чувствовал себя одиноким и беспомощным. В городе он был таким же одиноким, как и дома.
Огромный краснолицый мужчина открыл дверь и сказал:
— Тебе придётся подождать. Время свиданий ещё не наступило. Кого ты хочешь увидеть? Тебе придётся подождать.
Он захлопнул дверь раньше, чем мальчик успел вымолвить хоть словечко.
У серой стены здания было холодно, поэтому мальчик завернул за угол и встал напротив стены, возле которой стояли или сидели люди, пришедшие к заключённым. Здесь светило солнце. Время тянулось очень медленно, и он даже забыл, что рождество ещё не прошло. Вдоль улицы мимо здания суда шёл, покачиваясь, пьяный и каждому говорил:
— Весёлого рождества!
Он пожелал весёлого рождества и мальчику и даже улыбнулся ему.
Наконец большие часы на крыше суда пробили двенадцать. Удары испугали мальчика, ему показалось, что от них задрожал весь город. Краснолицый мужчина открыл дверь и впустил несколько человек. Внутри тюрьмы он выстроил их в ряд и ощупал у каждого одежды и карманы. Он выхватил у мальчика коробку и сорвал с неё крышку. Мальчик слышал, как открывались и закрывались железные двери. От двери к полутёмному центру здания шли коридоры, перегороженные от потолка до пола железными прутьями. Краснолицый мужчина стиснул пирог и разломил на четыре части.
— В нем может быть стальной напильник или ножовка, — проворчал он. Потом он с проклятием швырнул куски обратно в коробку.
Мальчик был очень голоден, но сейчас он забыл про голод и чувствовал только страх. Тюремщик сунул коробку мальчику в руки и опять выругался. Кусок пирога упал на пол, а в коробке теперь остались одни крошки. Тюремщик вновь разразился проклятьями и заставил мальчика подобрать крошки с пола.
Мальчик почувствовал к краснолицему тюремщику такую же безграничную, но бессильную ненависть, как и раньше при виде закованного в кандалы отца, а потом подстреленного Саундера. Тогда он подумал, хорошо бы приковать помощника шерифа к его повозке, а затем напугать лошадь, чтобы она побежала быстрее, чем мог бежать этот жестокий человек. Помощник шерифа упал бы на землю, а лошадь волочила бы его по замёрзшим кочкам дороги. Его шикарная кожаная куртка разорвалась бы в клочья, но так ему и надо, нечего было рвать на отце комбинезон. Он бы вопил и сыпал проклятьями, а лошадь, испугавшись, побежала бы ещё быстрее. Но мальчик спокойно наблюдал за этим и даже не попытался бы остановить повозку…
Мальчику захотелось увидеть огромного тюремщика распластанным на полу среди крошек от пирога. У тюремщика была отвратительной не только багровая физиономия, но и жирная обрюзгшая шея, которая нависала на воротник и собиралась под подбородком в многочисленные складки. Его шея напоминала мальчику о быке, который умирал в загоне большого дома, где работал отец. Ветеринар хотел сделать быку укол в шею, но бык яростно мотал головой, несмотря на верёвку, привязанную к кольцу, продетому в его ноздри, и ветеринар отлетал то к одной стенке загона, то к другой. Наконец ветеринар рассвирепел и закричал: «Давайте цепь! Я заставлю его стоять смирно!»
Шею быка туго обвязали цепью, конец которой батраки закрепили на одном из столбов ограды. Однако после укола бык отпрянул назад, упёрся передними ногами в землю и повис всем телом на цепи. Бык задушил себя прежде, чем кто-либо из батраков успел освободить его от цепи.
Когда батраки сняли цепь со столба, голова быка упала в пыль, а изо рта и ноздрей хлынула кровь…
Мальчик представлял себе, как тюремщик, подобно быку, бесформенной грудой свалится на пол…
— Подымайся! — заорал краснолицый. — ты что, собрался ползать целый день?
Мальчик встал. У него кружилась голова и подкашивались ноги, но слезы высохли.
Тюремщик взял большой ключ, одетый на такое огромное кольцо, что в него могла пролезть голова мальчика, и отпер одну решетчатую дверь. Он толкнул в неё мальчика и сказал:
— Четвёртая дверь!
Когда мальчик проходил мимо первых трёх дверей, он чувствовал, что из-за каждой его провожают глазами. В камерах было много мужчин: одни сидели на нарах, другие стояли у дверей, ухватившись руками за железные прутья, и смотрели на него. Каждый шаг мальчика отдавался эхом в железном потолке с такой силой, будто это шёл великан. В дальнем конце коридора грустный голос напевал какую-то печальную песню про пастуха.
Отец тоже стоял, ухватившись руками за прутья. Его руки и ноги не были закованы в кандалы. Мальчик посмотрел на эти знакомые руки, которые без тряпки поднимали горячую крышку с котла, открывали печку без кочерги и делали другие необыкновенные вещи. Уж отец наверное мог бы задушить своими руками жестокого тюремщика с бычьей шеей.
Отец взглянул на мальчика и сказал:
— Сынок…
По дороге в город мальчик думал о том, что скажет отцу. Он составлял рассказ, что мать продала грецкие орехи в лавку и купила продукты для пирога, что его маленькие братишка и сестренки чувствуют себя хорошо, что никто из чужих не проходил мимо их дома и что он не нашёл тела Саундера. Он собирался спросить отца, в каком месте на дороге к нему пристал Саундер в первый раз, когда был ещё совсем маленьким щенком. Он ещё и ещё раз повторял дорогой свой рассказ, добиваясь, чтобы голос не дрожал и не перехватывало дыхание, потому что мать наказала: «Что бы ни случилось, сынок, оставайся веселым и не расстраивай отца».