Ранее, ещё до этого, был «Харбингер». Майкл Хоган, торговец судами, китами и людьми, взял меня на борт как офицера второго ранга под именем Джон Джонсон. Мы направились прямиком в город-порт Джексон, минуя юг Земли Ван Димена, но, по-прежнему, следуя маршруту Баса и Флиндерса, которые к тому времени уже обнаруживают, что та земля — остров, и выигрывают пятьсот миль при условии, если достигнут берегов Нового Южного Уэльса, пройдя через пролив, носящий имя доктора, преданного парусам больше, чем своим медицинским инструментам. Чуть позже я видел доктора Басса: удовлетворённый своим открытием, он выходил на берег в порту Джексон, теребя в руках напечатанную в лондонской типографии Эрроусмита карту своего пролива — ему нравилось щупать и ощущать только что открытый именно им мир, вытащенный на свет из сумерек неведения.
Мы тоже проходили по тому проливу. Я вижу, что кто-то написал об этом у меня на сайте: «Вращающиеся громадные валы чёрной воды, устремляющиеся за горизонт, словно цвета сажи морская пена; тяжёлая кавалерия готова к сигналу атаки, тучи над головами рвутся на части, будто гигантские хоругви, хищные волны захватили свою жертву, но «Харбингер», точно белая птица сквозь петли сети, прыгает с одного чёрного гребня на другой. Достаточно самой малости, и корабль утянет в воронку — пронзенный буревестник камнем устремится в бездну, но мы крепко держимся и продолжаем бороться со стихией». Это вам не сёрфинг. Я бы на вас посмотрел, окажись вы среди тех волн, вы, кто умеет только двигать пальцами по клавиатуре. Я не имею права на ошибку и попадаю в цель. «Продолжаем бороться со стихией. Киль взрезает морской вал, и тот с рёвом разбивается на куски, корабль скользит по волнам, стараясь избегнуть участи птахи, которую внизу уже поджидает раскрытая пасть акулы, чтобы утащить в небытие». Судно то поднимается на самую высокую точку, то вновь опускается, порой кажется, будто скалистое дно настолько близко, что корабль вот-вот разобьётся. Как «Арго» удалось вернуться домой из мертвых вод с фатальными утесами? «Губит нас тягостный рок, и нет ниоткуда спасенья![23] <…> Вдруг <Симплегады > устремились, сошлись, загремели, и, бурно волнуясь, море воздвиглось, как туча, и гул пробежал по пучине страшный, и вкруг весь эфир преисполнился сильного шума[24]. <…> Звук издали глухой под прибоем моря, на брег же белой пены клочья с кипящей волны ниспадали[25]. <…> Отрезали скалы перья хвоста у голубки, сама же она невредимо их миновала[26]». Левиафан мог бы проглотить целый мир, но волна выносит хрупкий кораблик из уже разверзнутой глотки: умелый вираж, и мы спасены от неминуемого, убегаем на всех парусах от водоворота, влекущего к смерти.
Капитан Блэк настолько опытен, что разрешает мне управлять кораблём, дает мне почувствовать себя капитаном. Уж он-то в море разбирается. За три года до того мятежники с «Леди Шор», также державшей курс на Новый Южный Уэльс, бросили его и оставшихся верными ему матросов за борт. Под его руководством их шлюпка сумела догрести до Вест-Индии, американского побережья. Или, быть может, это случилось с майором Семплем. Бунт столь же неизбежен в море, как и сама навигация. «А ты, старик, когда-нибудь бунтовал?» Я мог бы не отвечать на этот вопрос, как не реагируют обычно на анонимные письма, — так всегда делает говорящий сверчок в моей маске, выдающий себя за Джона Джонсона. Скажем так: я понял, что поднимать мятеж — это значит доставлять беду и себе, и другим. Помню бунт матросов с «Энн», мы тогда входили в порт Сиднея на «Харбингере». Нет, я не поддался подстрекательству проповедников из Касл Хилл на Земле Ван Димена, как ирландцы: я отказался. Они же стали живой мишенью для пятидесяти стрелков, отправленных на их отлов.
Здесь, внутри, я научился не бахвалиться попусту, и, как только это произошло, медбратья, в отличие от остальных, стали относиться ко мне лучше. Об электрошоке я только слышал, но на себе не испытал. Может, он вышел уже из моды? Такое с методами пыток бывает. Причём тут эта музыка? Кто поставил эту кассету? Довольно крутить ручку, «Интернационал» я все равно больше не услышу.
Бунтовать слишком тяжело. Каждый действует сам по себе, на свой лад и свое усмотрение. Прав Тито. Нет. Правда за Сталиным. Давайте раздерём друг друга в клочья, а тем временем другие воспользуются разладом в наших рядах. Рабочее движение было неуправляемым взбешённым стадом быков, бросающихся не на красную тряпку матадоров, а друг на друга. Ирландские повстанцы под дулом направленных на них ружей колеблются, кто-то решается и идет вперед, кто-то отступает, призванные застрелить их солдаты нажимают на курок все одновременно, в идеальном порядке, а несколько мгновений спустя всё смешивается: солдаты ломают строй, бросаются в погоню за беглецами, устраивают охоту и засады, отстреливают, подбадриваемые вышестоящим командованием. Для солдат это вознаграждение за послушание: дисциплину разумно чередовать с ослаблением узды. Солдаты, как звери, предпочитают убить загнанную в угол раненую добычу, нежели напиться в таверне и полапать разносящую пиво официантку.
Убивать беглецов, кенгуру, китов… Губернатор Коллинс хотел, чтобы мы выловили всех китов до последнего, — они мешали ходу работ в устье Дервента — и тюленей тоже. На пляжах северного мыса покоятся сотни освежеванных тюленьих туш; лодки, нагруженные их шкурами, отчаливают от берега и направляются к торговому судну, птицы обгладывают кости забитых палками животных, белоснежные тушки тюленят лежат тут же, истекающие кровью. Пляж накрывает глухим дыханием волны: у беременных китов появляется возможность вновь оказаться в дервентской воде, — они проделали путь в тысячи километров, чтобы рожать именно здесь. Маленькие киты выходят из утробы насаженных на гарпун матерей: терпкая, вязкая кровь рождения, прозрачная, как слеза, кровь смерти. Я, Джонсон, будучи старшим офицером на судне «Александр», вытащил из океана множество таких вот китов; из них можно выкачивать ещё и китовое масло. В полугодовом отчёте губернатора Коллинса в метрополию сказано, что именно я был основателем китового промысла в тех морях.
Левиафан охраняет тайну мироздания подобно стерегущему кость псу. Если мы все превратимся в ягнят, то будем непременно съедены волками. Когда за мной никто не следил, или когда ловля была необязательна, мне нравилось делать вид, что я промахнулся — выстреливать гарпуном куда-то в сторону и смотреть, как кит уплывает далеко, туда, мечталось мне, где нет кораблей, туда, где он будет свободен. Особенно я любил нарочно упускать тюленей: мы частенько проплывали мимо пляжей, где они нежились под солнцем, ворочались, и наблюдали, как подрагивающая волна тел смешивается с накатывающей и отступающей волной моря.
В глазах некоторых тюлених чувствуется меланхолия. Все знают предание о моряке и тюленихе, обернувшейся прекрасной обнажённой женщиной: моряк открыл её секрет в ночь, когда с тюленей сдирали шкуры, влюбился в неё, обвенчался с ней в церкви, она же, вместо того, чтобы внимать священнику и с трепетом глядеть на крест, взглядом искала море. Эту историю можно услышать в каждом порту. В Далмации, где-то между Долгим островом и грядой островов Инкороната, где мы регулярно бывали с отцом, отчаливая из Люссино и Сан Пьетро ин Немби, рассказывают похожую сказку, но добавляя ностальгический конец: та женщина годы спустя находит свою тюленью шкуру и уплывает в море, оставляя мужу рождённых от него детей, и каждый раз, когда малыши приходят играть на пляж, она приносит им необыкновенной красоты ракушки.
Красивая история, полная меланхолии и грусти. Самое страшное, что люди зверствуют не только над взрослыми тюленями, но и над их детёнышами под предлогом меха, а истинный мотив — это либидо, похоть: плоть и кровь часто идут вместе. В Порт Кинг мы подарили пару рубашек внезапно появившимся из чащи чернокожим, затем наши матросы отвели на борт двоих их женщин, чернокожие вели себя так, будто им абсолютно всё равно. Но вдруг кто-то пустил стрелу, кто-то выстрелил, как всегда, без причины, мы отчалили. На пляже остался след нашей экспедиции — окровавленная белая рубашка, — так мы подтвердили открытие доктора Басса и добавили немало ценных данных в карты пролива, носящего его имя.