Кто бы мог предположить тогда, когда мы выгружали здесь каторжников, что через много-много лет меня самого доставят сюда в цепях, — ну это так, к слову, конечно, про цепи я приукрасил — меня в них не заковали даже на корабле с этими несчастными на борту, который плыл сюда из Лондона. На «Вудмане» я был заключённым, но выполнял обязанности хирурга, поэтому мне разрешалось даже есть за одним столом с командным составом. Я бы точно не смог поверить, что когда-то вернусь в Хобарт Таун в качестве каторжного, сюда, в эту бухту, где я загарпунил кита, впервые пойманного и убитого здесь со дня творения. Киты облюбовали это место, их было здесь множество: они приплывали играть, прыскать воду, уверенные, что это только начало мира, счастливое время его созидания, и что им не нужно опасаться никаких гарпунов; между тем, с тех незапамятных времен прошли бесчисленные годы, как гарпуны пронзают и раздирают их плоть, заставляя кровь бить ключом. Мир стар, всё старо, дряхлы и все более малочисленные аборигены, которые должны были быть стерты с лица земли еще Великим Потопом. Природа допустила оплошность, но появились мы и промах этот исправили.

На «Александре», который совершал обратный путь в Лондон, я продолжал охотиться на китов; мы плыли почти двадцать месяцев, пройдя на три тысячи миль больше, чем предполагалось, так как в районе мыса Горн встретили сильнейший ветер и сбились с курса; пришлось огибать Отахеити, остров Святой Елены и бразильское побережье в океане, казавшемся бесконечным. Смотрите, всё скрывается за завесой дождя, частокол из водяных струй и свисающие эвкалиптовые листья затемняют проход, сквозь который виднеется море, оно же там, бескрайнее, как всепоглощающая тьма, облекающая все вокруг. Ребёнком в Копенгагене я часто бегал посмотреть на корабли в порте Нюхавн; порывы ветра между вантами, колышущиеся флаги, запах морской соли, небесно-голубая гладь, — тогда всё это манило меня, как прекрасное свежее утро зовет парнишку из дома на улицу.

Я знаю, доктор, знаю, что думает молодой Хукер, жалкий в патетических попытках быть похожим на своего выдающегося отца, специалиста во многих науках, в особенности же, ботанике. По его мнению, я болтаю без толку и чересчур привираю, что в моих рассказах слишком много кенгуру и китов, а также чрезмерно часто упоминается мыс Горн, ну и, конечно же, он обвиняет меня в плагиате. Это я-то позаимствовал все из книги его отца об Исландии? Да это его отец воспользовался моим неизданным дневником, что до того так удачно для него исчез! Никто кроме меня, истинной жертвы плагиата, не может представить, насколько пустым, беспочвенным является это обвинение! Разве не так? Для меня с самого начала было унизительным слепо доверяться Божьему милосердию и добросердечности читателей, тем не менее, раз я решился написать свою историю, то, стоит полагать, мне отнюдь не казалось справедливым, о чем я и предуведомляю с первых страниц, вверяя себя милости Божьей и состраданию читателей, чтобы «горестные, пусть и поучительные, превратности моей судьбы погрузились бы неоплаканными в непроглядные сумерки долгой безмолвной ночи…».

Итак, вы хотите знать, правда ли меня зовут Торе. Вижу, что вас много таких, кто хочет меня об этом спросить. Знаю ли я, что такое режим он-лайн? — Aye aye[7], синьор. Английский язык всегда был и остается и по сию пору языком моряков и своеобразным арго, как вы остроумно называете морской жаргон. А ещё «Арго» — это корабль. Тот самый корабль. Даже в брошюре, по которой нас готовили в кибернавты, было написано «navigare necesse est»[8]. Хотя я, как вам известно, предпочитаю брошюрам плёнки; да, мне нравится слушать голос, особенно в те моменты, когда я хочу послать кого-нибудь далеко и надолго. Как, например, вас сейчас, вас, готовых накинуться на меня, беднягу, со своими бестактными вопросами, следить за мной, не упускать из виду ни на секунду. Ну да, того самого стоглазого дракона тоже звали Арго… Хотя я совсем уже не уверен, много ли вас. Может даже ты, по ту сторону, сейчас одинок и не желаешь знать, кто ты есть на самом деле. «Стоп, в этой игре не ищут правду. Как бы то ни было, ты предпочитаешь задавать вопросы, а вот отвечать на них…». Хорошо, допустим, меня зовут Торе (Сальваторе) Чиппико-Цыпико (Чипико), хотя понятно, что во времена подпольной борьбы у меня были и другие имена. Но это совсем не то, что прозвища в чатах. И у команданте Карлоса, Карлоса Контрераса, вдохновителя и создателя ядра испанской республиканской армии, славного Пятого Полка, были другие имена, — «No pasaran[9]!» — кричали мы, но они всё же прошли, метр за метром, хоть это и стоило им дорого, — «Viva la muerte[10]!» — орали они, и многие из них получили её, смерть, из наших рук. Мы же тоже не боялись её. Даже проживший под сенью скрещенных мечей и разучившийся отличать свою кровь, щедро и бесстрашно проливаемую в битвах, от крови кого бы то ни было, Карлос имел много разных имён, каждый раз новое. Когда Партия отправляла его куда-нибудь во имя революции или, положим, в Австралию, организовывать коммунистическое движение, тут же уместно припомнить и его тщетные попытки спровоцировать бунт моряков против Тито в Спалато и Поле. Лишь мы в лагерях Голого Отока, пропускаемые через строй и этим строем надзираемые, его звали непритязательным, но настоящим именем — Витторио Видали[11].

В общем, я — Сальваторе — похоже на Ясона, — насмехался товарищ Блашич, — лекарь, умеющий подобрать средства, способные как спасти, так и убить. История — как отделение реанимации: очень просто ошибиться с дозировкой и отправить на тот свет пациента, жаждущего быть спасенным и продолжать жить. Я — Сальваторе; для друзей, на диалекте, просто Торе; Сальваторе Цыпико, позже, в двадцатые годы, когда мы вернулись в Европу, Чиппико. Тогда Триест, Фьюме, Истрия и острова Кварнеро стали принадлежать Италии, Острова Ваттовац стали Ваттованскими, Иванцыч превратились в Ди Джованни или, по-другому, Иванчич, — всё стало звучать по-итальянски. Вдобавок Изонцо и Ядранско море хорошенько отфильтровали и прополоскали в Арно, превратив в Адриатическое.

У меня были и иные имена, как это было принято среди тех, кто вёл подпольную борьбу. «Да, Невера, Стриела, а ещё…». Хватит. Все вы чуть ли не всё обо мне знаете. Слишком много шпионов, следящих за мной одним… Этот персональный компьютер ПК контролирует мир, пожалуй, лучше того прежнего. Ну, вы понимаете, к чему я клоню. Оно-то и так ясно: тот механизм ИКП уж накрылся медным тазом и отключился давным-давно. История нажимает кнопку, и Партия исчезает; я исчез вместе с ней, но всё же сейчас нажму ещё одну клавишу и удалю тех, кто любопытствует о моих именах. Имя Йорген не имеет ничего общего с партийными ячейками, зато связано с ячейками совсем другого толка, но не будем забегать вперёд. Порт-Артур был полтора века назад, Дахау и Голый Оток вчера, сегодня. Аккуратнее с этими кнопками, а то ненароком можно удалить какую-то часть, и тогда всё запутается еще больше, будет не разобрать ни голоса, ничего. Голос меняется и может выходить из твоего горла или откуда там совсем иначе, настолько непохожим, что ты сам его просто не узнаешь.

Но это ваши проблемы. Мы же, во всяком случае, если рассказываем что-либо, то делаем это с удовольствием. У нас и раньше было желание поговорить, да только никто не хотел нас слушать. Вы, доктор Ульчиграй, должно быть, знаете, о чём я, раз Вам потребовалось углубить свои знания о той жестокой позабытой ныне истории. А ведь это и есть нозологическая история, и она не моя. Больна сама история, а не я. Хотя, возможно, я и вправду тронулся умом, потому как заблуждался, что смогу её вылечить. История по-настоящему больна, заражена миазмами безумия; получается, что не в себе все лекари, предпринимающие подобные попытки, и Вы, и Ясон, готовый развязать вереницу безобразных преступлений и разрушить всё ради овечьей шкурки…