К нему кто-то пришел. Ничком, ногами к двери, лежит человек. Мертвый.

Он не сразу осознал, что произошло. Страх нахлынул лишь через несколько секунд. И эти несколько секунд царил захватывающий дух покой, будто перед глазами — залитый электрическим светом лист белой бумаги.

Потом углы рта напряглись, зрачки так расширились, что глаза застлала белесая пелена, обоняние обострилось, и он уловил запах человеческой кожи. А., хозяин седьмой квартиры жилого дома М., точно его разбудил этот запах, вздрогнул и только тогда осознал, что случившееся — дело нешуточное. Незнакомец, даже не попросив разрешения, умер в его квартире. То, что он умер, — несомненно, достаточно посмотреть на неестественно вывернутую над головой руку.

А. осторожно повернулся к неплотно прикрытой двери. Шейные позвонки хрустнули, точно спичка переломилась. Ни живой души, видны лишь блестящие перила. Облегченно вздохнув, он поспешно захлопнул дверь и испытал даже внутренний протест оттого, что облегченно вздохнул. Окажись там кто-нибудь, он бы, конечно, сразу же попросил о помощи. Совершенно естественно, ведь ничего предосудительного он не совершал. И облегченно вздохнул скорее потому, что ничего подобного не совершал. Чтобы спокойно разобраться в случившемся, требовалось какое-то время, это точно, но все равно в его душевном движении было и нечто такое, с чем трудно было примириться.

Если бы он тогда сразу же обнаружил скрытое за этим противоречие, то, не исключено, все закончилось бы совсем иначе. Но стоило ему захлопнуть дверь, тут же пришлось сделать следующий неизбежный шаг — запереть ее изнутри. Самоанализ сдал свои позиции. Тем не менее, можно ли упрекать его за то, что он не придал должного значения своей нерешительности, считая, что это пустяк. Положение было весьма серьезным, даже трагическим.

Поспешно, будто его кто-то подгонял, он запер дверь на задвижку. Задвижка была самой обычной, из толстой латуни. Внутри скобы была резина, и задвижка входила в нее мягко и плотно. Задвигать ее большим пальцем было легко и приятно... но вдруг его обожгла мысль, от которой перехватило дыхание. Нет, все правильно... Он помнит, что повернул ключ в замке. Но ведь труп сам не мог запереть дверь — это очевидно, и тогда выходит, что человек кем-то убит, — эту мысль, возникшую в ту самую минуту, как он обнаружил труп, он старательно гнал от себя. Мало того, происшедшее говорило и о том, что все началось с незаконных действий, — начать хотя бы с того, что без разрешения была отперта дверь чужой квартиры... Неужели все было сделано по заранее разработанному плану? Неужели не только убитый, но и он тоже был с самого начала как необходимое звено включен в преступный план?.. При мысли, что случившееся — результат злого умысла, о котором он и не подозревал, по его телу забегали мурашки... И то, что он не стал сразу же звать на помощь, вероятно, явилось инстинктивным стремлением к самозащите, вызванным такой возможностью.

Трудно, конечно, утверждать, что ключ от его квартиры какой-то особенный. Вообще трудно утверждать, что замок, по внешнему виду похожий на цилиндрический, обязательно обладает качествами такого замка. Он уже давно потерял свой ключ, и привратник дал ему первый попавшийся, который вполне подошел к замку. Правда, вставлять его в прорезь и поворачивать нужно было осторожно. Значит, любой ключ нужных размеров мог сыграть роль специально подобранного. Тогда, не исключено, его квартира была выбрана не заранее, а совершенно случайно, просто она ближе остальных к лестнице, а что касается того, что он точно помнит, как поворачивал ключ и отпирал дверь, то это могло ему просто показаться, потому что ключ поворачивался и он мог подумать, что отпер дверь, а она вообще не была заперта... Но даже если и так, злой умысел, породивший случившееся, не сделался менее злым. Возможных вариантов можно найти сколько угодно, а вот что ему делать — неизвестно.

Он боязливо оглянулся на труп. Шейные позвонки снова хрустнули, будто спичка переломилась. Мертвец, казалось, был чем-то раздражен. Хотя на самом деле он, конечно, не шевелился, создавалось полное впечатление, что он движется, точно стрелка часов, медленно, но неуклонно. Так казалось, наверное, из-за позы, в которой он находился. Мертвец был неестественно изогнут, напоминая запечатленного моментальным снимком танцора, выделывающего какое-то невообразимое па. Левая рука вытянута вдоль тела, правая — вывернута так, будто в ней нет костей, тело — всю его тяжесть — поддерживал лоб, в той точке, где он касался пола. Поэтому нижняя часть тела была вытянута в прямую линию, точно ее отлили в форме. Все явно свидетельствовало о том, что после смерти труп перетаскивали.

На покойнике были темно-синие неглаженые брюки. Сильно помятые под коленками. На ногах — светло-коричневые ботинки на толстой подошве со стоптанными каблуками. На подошвах налипли крупные песчинки. За отворотами брюк тоже был песок. Брюки на внутренней стороне ляжек были покрыты темными пятнами. Видимо, его задушили. Помнится, кто-то сказал, что задушенный всегда обмачивается. Ярко-синий пиджак со шлицами сзади задрался, и виднелась рубашка. Ремень на брюках почему-то отсутствовал.

А. поспешно осмотрел квартиру. Вроде бы все как было. Ванная... кран, из которого постоянно капает вода... комната в шесть дзё[1], поверх татами лежат тонкие циновки... фанерный потолок, на стыках обитый крест-накрест рейками... стол, стулья, книжная полка... огромный, в полстены, фонарь, залитый оранжевым блеском заходящего солнца... над ним висит горшок, в котором какое-то растение с опавшими листьями, а рядом — застиранное полотенце...

Что делается на кровати, стоящей у стены, обращенной к северу, не видно — ее скрывает занавеска. Дешевая, цвета вялой зелени занавеска с изображением рыб. Пытаясь уловить, не происходит ли за ней что-то, он старательно прислушивается, но напрасно — мешает шум с улицы. Раньше он и не замечал, как все вокруг наполнено звуками. Отчетливо, будто это происходит совсем рядом, слышится даже скрип рессор едущего где-то вдали трехколесного грузовичка. Не умолкая, лают собаки. Визгливо смеются прохожие. Кто-то скребет сковородку. Доносится шум электрички, раздается отраженный затянутым тучами небом гудок парохода.

Занавеска колеблется. Присмотревшись, он видит, что она колеблется беспрерывно. Но его это почему-то не обеспокоило. Может быть, он неосознанно понимал, что опасность, если она и появится, придет не оттуда. Он снимает ботинки и, стараясь не смотреть на труп, приближается к кровати — чтобы заглянуть за занавеску. Разумеется, на кровати никого нет. Постель сбита, как он оставил ее утром. Почему-то она выглядит жалкой и беззащитной. Он решается заглянуть под кровать. Там белой эмалью сверкнул ночной горшок.

Точно устыдившись, он задергивает занавеску и снова поворачивается к мертвецу. Теперь хорошо видна верхняя часть туловища. Модная короткая стрижка... неестественно торчащий воротник рубашки... от его белизны кажущаяся грязноватой морщинистая шея... бледные, без кровинки, уши... словно припорошенные мукой иссиня-белые пальцы... фиолетовые ногти...

Лицо видно плохо, но он уверен, что никогда не встречал этого человека. А. решил найти рану, нанесенную покойнику. Он стал ходить вокруг него, заглядывать в промежуток между ним и полом. Самым важным сейчас ему казалось установить, не запачкан ли кровью пол. Все его действия, скорее всего, не имели никакого смысла, но зато спасали от охватившего его отчаяния. Беглый осмотр показал, что крови нигде не было. А. выпрямился и взглянул на подбородок покойника. На нем торчал невыбритый волосок.

Вдруг в его голове, беспрерывно сменяя одна другую, зароились идеи. Вернее, не идеи, а побуждения, которые он еще не мог сформулировать. Они напоминали сонмище живых существ, охваченных одним стремлением — бежать. Но в поисках спасения они действуют слишком хаотично. Так мечутся животные, которым преградили путь. Неужели и впрямь выхода нет? Почему нет — выход вот он. Достаточно обернуться — он это прекрасно понимал. Правда, чтобы обернуться, потребуется мужество. Ведь именно выход больше всего пугает его. Если бы он попытался выразить одним словом то, что его пугает, каковы его побуждения, он бы сказал: «Обернуться».