— Я в своих холопах вольна!

— Она мне отцом подарена! И мною на волю отпущена!

   — Не желаю знать о твоих мерзких делишках и гнусных девках! Избавь меня от этого!

— Раз уж ты в мои дела вмешиваешься, то и знать всё обязана!

Мать и сын кричали одновременно, не слушая друг друга. И вдруг княгиня опустила голову, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

— Господи, — услышал Святослав её причитания, — всю жизнь терпела от мужа, так мне ещё и от сына терпеть? За что мне такая мука, такое наказание, Господи...

   — Мама! — воскликнул Святослав с такой болью, словно сердце у него вдруг оборвалось. Он обнял мать, принялся гладить её вздрагивающие плечи. — Мама, мамочка...

Княгиня прижалась к сыну, рыдания её постепенно затихли, она уже ничего не говорила, только порывисто вздыхала. Потом наконец шепнула:

   — Прости...

   — И ты прости, мама...

Осень 1142 года выдалась долгой, тёплой и сухой. Густые леса и перелески, между которыми неторопливо петлял по всхолмлённой земле Галицкий шлях, вспыхивали попеременно в лучах щедрого солнца то золотом, то красной медью трепещущих на лёгком ветерке листьев. Изредка обочь дороги, прижавшись к деревушкам, чернели поля, заботливо возделанные под озимые. По ним важно расхаживали грачи, не торопившиеся улетать на юг.

Святослав ехал верхом во главе своей дружины.

За ним, отстав на несколько шагов, по трое ехали дружинники: первыми — Ягуба, Пётр и Васята Ратшич. За ними — ещё с полсотни испытанных воинов. Если считать с меченошами, оружниками, конюшими, то наберётся две сотни. Отец не поскупился, отдал своих лучших гридей. Все они с радостью принесли клятву сыну великого князя и теперь тоже стали его дружинниками. Шествие замыкал огромный обоз под охраной воинов.

Святослава так и подмывало осадить коня, поехать рядом с друзьями детства, поболтать, как бывало, но — нельзя, он ныне князь! Он не удержался, оглянулся: вот и Ягуба, надувшись от гордости, сидит в седле, словно кол проглотил. Ещё бы! Совсем недавно простой дружинник из детской, он сегодня едет в первом ряду старшей дружины, хотя и ему, и Петру и Васяте едва минуло восемнадцать лет.

Целых два года до этого дня Всеволод держал сына при себе и приучал к государственным делам.

С поразившим Святослава коварством великий князь нарушал все предварительные договорённости с братьями. Начал с того, что в обход Игоря Олеговича, следующего по старшинству своего брата, отдал Черниговский стол Владимиру Давыдовичу, не желая ссориться с могущественным родом Давыдовичей.

Это решение вызвало гнев Игоря. Но младший брат, Святослав Олегович, поддержал Всеволода в обмен на обещание посадить его на Переяславльский стол.

И следующий шаг отца поверг в изумление Святослава: великий князь решил сместить родных братьев своей жены, Изяслава и Мстислава, с их престолов и послал на них войска. Но Мстиславичи в той борьбе победили и удержали свои княжества.

Тогда Всеволод вспомнил про своё обещание, данное младшему брату Святославу, и послал его с войсками изгнать из Переяславля князя Андрея, младшего сына великого Мономаха. В народе Андрея прозвали Добрым, и, может быть, именно это обстоятельство вселило в великого князя надежду, что особой борьбы тут не будет. Но Андрей проявил недюжинную умелость, ополчился, вышел навстречу войскам Ольговичей и заявил, что стоять он будет до конца, ибо Переяславль его отчина и здесь княжил его отец Мономах. Всеволод предложил ему курское княжение, но и Курск не прельстил Андрея. Все попытки Святослава Олеговича отвоевать себе стол ни к чему не привели, более того, мужественный сын Мономаха обратил Святослава Олеговича в бегство. В этом бою участвовал вместе с дядей и младший Святослав, и бежал вместе с ним, и испил горечь поражения. Велико же было его удивление, когда отец « который раз совершил политический кувырок: заключил с Андреем не просто мир, а союз, пригласив его на переговоры с половецкими ханами о совместном походе.

Недовольство Всеволодом среди князей нарастало: уж больно неразборчив он был в своих действиях, любой ценной добивался выгоды, нынче целовал крест и клялся в дружбе, а завтра обрушивал войска, норовя силой отобрать престол.

Вскоре внимание великого князя привлекло богатейшее западное княжество, Галицкое. Он задумал отобрать этот Стол у князя Владимирко, что открывало возможность совершить целый ряд княжеских перестановок.

Но и эта затея обернулась поражением.

Теперь Всеволод вновь обратил свои помыслы на то, чтобы удовлетворить притязания брата Святослава Олеговича на достойный стол. Он решил посадить его в Новгороде.

Но к этому времени Новгород стал практически независим от Киева. Он самостоятельно, по своей воле, решал вопросы приглашения князей на стол. Вече приняло жестокое решение — не пускать в город Святослава. Опять возникла усобица, не принёсшая ни славы, ни добытку Ольговичам. Новгородцы настояли на своём.

Тогда великий князь предложил им вместо брата Святослава сына Святослава.

Новгородцы, рассудив, что юный князь в руках новгородской господы будет послушным и управляемым, согласились.

Трепеща от нетерпения, Святослав снарядил дружину и помчался в Новгород, но по пути, в Чернигове, его перехватили гонцы с известием, что переменчивые новгородцы отказываются принять его и что им люб только князь из рода Мономаховичей.

Забегая вперёд, следует сказать, что пристрастие Новгорода к потомкам Мономаха в конечном итоге привело на великое княжение и Всеволода Большое Гнездо, и его сына Ярослава, и, наконец, Александра Невского. Но это будет значительно позже, через сто лет...

А пока спор великого князя с Новгородом продолжался. Всеволод предложил им другого сына. Правда, всё это уже не волновало Святослава, ибо не имело к нему касательства. Он попытался забыть в объятиях Нежданы жестокое оскорбление, нанесённое ему новгородцами, и отдалился от отцовского двора, лелея обиду и ревность к тем, кто уже княжил, пусть даже в самых крохотных волостях.

И потому, наверное, он без особых надежд и ожиданий прибыл на очередной съезд князей в начале осени 1142 года.

Опять делили и перераспределяли столы.

Отец, видимо, почувствовал силу — его поддержала большая группа князей — и неожиданно для всех заявил, что на завидный Владимиро-Волынский стол возводит своего старшего сына — Святослава.

Княжич сидел в это время рядом с младшими братьями, не ждал ничего для себя важного и потому слушал вполуха. Когда в сочетании с его именем прозвучало «Владимиро-Волынский», он не сразу сообразил, о чём идёт речь. Только услыхав чей-то злой, резкий выкрик: «Он слишком молод!», наконец осознал, что всё происходящее имеет отношение к нему.

   — А не твоего ли господина Юрия Долгорукого отец в шесть лет в Суздале князем посадил? — раздался мощный голос Всеволода, и княжич догадался, что против выступает один из бояр могучего северного владыки.

Сторонники великого князя громко засмеялись.

   — Пусть выйдет на круг! — прозвучал глухой старческий голос.

Святославу показалось, что он узнал Святополка Мстиславича, самого старого из двоюродных дедов со стороны матери.

   — На круг! На круг! — подхватили доброжелательные голоса сторонников Всеволода.

Святослав вышел.

От волнения он не мог узнать никого из окружающих его князей. Усилием воли княжич взял себя в руки. Чутьё подсказало ему, что нужно поклониться.

Он так и сделал: поклонился большим поклоном, коснувшись рукой пола, и медленно выпрямился.

Гул одобрения пронёсся по гриднице.

   — И в походы он уже хаживал, — опять, словно сквозь туман, различил он голос отца.

   — Холост? — спросил боярин князя Долгорукого.

   — Холост пока ещё, — ответил Всеволод.

   — Обручён? — поинтересовался другой голос.

   — Нет, — ответил кто-то из бояр отца.