— Спасибо, Пётр. Это то, чего я опасался.

Как ни странно, Святослав почувствовал облегчение. Теперь, когда всё стало на свои места и выяснилось, что поляки, пользуясь знанием местности, обыграли их, пришло успокоение. Главное, всё прояснилось...

Боярин Вексич и князь Холмский спорили, как лучше вести бой. Святослав некоторое время слушал их, а в голове вновь звучали слова старого Вексы: «Со времён Цезаря вся военная наука состоит в том, чтобы заманить, окружить, отсечь, придержать засадный полк и выбрать время для решающего удара».

Заманить... Иными словами, не спорить, как сподручнее ~ лезть на укреплённый засеками холм, где ждут их ляхи, а отступить, вынудить их спуститься с высоты и броситься в погоню.

   — Боярин, прикажи отходить.

Князь Холмский и Вексич враз умолкли и обернулись к Святославу. На лице Холмского было такое неприкрытое недоумение, что Святослав не удержался и хмыкнул. Вексич же пытливо всматривался в лицо своего господина. Он уже достаточно изучил молодого князя, чтобы сразу понять: за его словами стоит нечто большее, чем просто внезапное решение.

   — Полагаешь, не одолеем прямым ударом? — спросил он.

   — Даже если и одолеем, половина воев поляжет на чужой земле. Думаю, не праздно стоят ляхи на вершинах, уж и засек наделали, и валы возвели... Мы отойдём и их из гнезда выманим.

Боярин расплылся в довольной улыбке и сказал:

   — Мудр не по годам, князь!

В похвале сквозила обидная снисходительность, но Святослав решил не обращать на это внимания. Более того, чутьё подсказало ему, что не след слишком уж величаться найденным решением, и он скромно сказал:

   — Твоего деда, старого Вексы, выученик.

С этой минуты что-то неуловимо изменилось в отношении Холмского к нему. Юноша почувствовал это сразу, хотя и не смог бы объяснить, в чём именно выразилась перемена. Пару раз поймал на себе взгляд Вексича, словно боярин пытался понять, что там происходит под черепом у этого головастого молодого князя, у которого совсем недавно пробились усы над верхней губой.

Ляхи нагнали медленно отступающий полк Святослава во второй половине дня. Видимо, они не сразу решились оставить удобное для боя место на холме, но азарт при мысли об отступающем противнике взял верх над благоразумием, и они бросились в погоню.

Русские успели развернуться в боевой порядок, левым флангом опираясь на низкий берег Сана, правым — на опушку леса в предгорье. В лесу Святослав разместил засадный отряд под командованием боярина Вексича. Всего семь десятков воинов, но это была его собственная дружина, и в каждом он был уверен, как в самом себе. По левую руку встал Холмский со своими воинами и дружиной, а сам Святослав, решительно отвергнув все возражения боярина, расположился в центре. Единственное, с чем он согласился, — боярин выделил ему двух телохранителей, самых могучих воинов, и поставил их по обе руки князя.

Первыми показались два польских разъезда. Один двигался над берегом, другой — севернее, по опушке леса. Заметив русских, они одновременно развернулись и помчались обратно.

Вскоре появилась польская конница. Она шла ровной рысью, неотвратимо накатываясь на своего противника.

«Неужели ударят с ходу, не перестраиваясь в боевой порядок?» — подумал с замиранием сердца князь, не смея верить в удачу.

Ляхи скакали, ускоряя движение.

От нетерпения и страстного желания, чтобы их движение не прекращалось, у Святослава по спине бежали струйки пота. Не очень большой запас его военных знаний подсказывал, что атака с ходу на подготовившегося, занявшего выгодные позиции противника чревата поражением. Неужели этого не понимают поляки?

Тем временем противник всё приближался и приближался, и уже было видно, как впереди в сверкающих немецких доспехах и в шлеме со страусовыми перьями скачет на огромном вороном жеребце могучий воевода.

«Наверное, это и есть пан Замойский», — подумал князь.

Воины Святослава положили стрелы на тетивы своих луков, чтобы встретить ляхов смертоносным градом: на таком расстоянии опытный боец обязан успеть выпустить не меньше десятка стрел.

Замойский — а это был действительно пан Замойский — вздыбил коня, вскинул обе руки, останавливая конницу.

Святослав долго и замысловато ругался про себя, не замечая, что на язык подвернулись те бранные слова, что он так не любил, потому что ими злоупотреблял отец...

Противник, повинуясь командам воеводы, производил перестройку: в голове становились самые сильные, тяжеловооружённые воины в немецких кованых доспехах, глухих шлемах, с тяжёлыми копьями, уставленными в стремена.

По приказу Холмского дюжина конников помчалась во весь опор в сторону поляков и, выпустив на всём скаку по десятку стрел, так же стремительно вернулась в строй.

У Святослава вспыхнули щёки — сам он не додумался выдвинуть лучших стрелков. К счастью, сотники, не дожидаясь его, распорядились, и не менее полусотни конников из числа его воинов помчались вперёд, остановились, отстрелялись, развернулись и тем же карьером прискакали обратно.

Несколько лошадей упали, внося в строй смятение. Раненые всадники стали выбираться из рядов, чтобы пробиться в тыл, и создавали ещё большую сумятицу.

Но вот воевода пан Замойский дал знак, и ляшская конница пошла вперёд, медленно набирая скорость.

Земля задрожала от топота копыт.

Замойский поправил забрало, вынул копьё из стремени, опустил его так, что хищное жало нацелилось прямо в грудь Святославу, прикрылся щитом и пригнулся к шее жеребца. Он скакал в самом острие клина, образованного закованными в латы рыцарями.

О таком построении Святославу не приходилось ещё слышать даже от бывалых воинов. Что противопоставить ему? Оставались секунды, за которые следовало решить: помчаться ли навстречу и сшибиться в рубке, опасной для легковооружённых русских, или же медленно отступать, отстреливаясь?

А поляки всё приближались.

Уже отчётливо виднелся пёстрый герб на щите Замойского.

Святослав метнул в него сулицу, не попал, выхватил меч, прикрылся щитом, дал шпоры коню, но в этот момент один из телохранителей оттеснил князя, бросил своего коня вперёд и поднял его на дыбы, преграждая путь Замойскому. Копьё рыцаря вспороло брюхо несчастному животному, конь рухнул, копьё вырвалось из рук поляка. Но он успел выхватить меч, ударить падающего вместе с конём телохранителя... Святослав послал коня влево, чтобы обогнуть упавшего и атаковать рыцаря, но не успел — накатила железной волной вся тяжеловооружённая польская рать.

Казалось, ничто не устоит перед ней, сомнёт своей массой кольчужных русичей, опрокинет, изрубит.

Но удар захлебнулся. На земле бился в агонии конь телохранителя с распоротым брюхом, и вороной жеребец Замойского танцевал на задних ногах перед ним, не решаясь переступить. Сам Замойский с трудом удерживался в седле, отбиваясь от наседавшего на него Святослава. Рыцари сгрудились, началась беспорядочная сеча.

Залитый кровью сражённый телохранитель поднялся с земли, схватил Замойского за ногу, сдёрнул с седла, и тот грохнулся на землю, беспомощный в своих тяжёлых доспехах. Тут же телохранитель рухнул сам под ударом вражеского меча.

Послышалось могучее: «Волынь!» Это боярин Вексич повёл в бой засадный отряд. Князь закричал что-то, что и сам потом не мог вспомнить, и по тому, как вдруг попятились ляхи, понял, что одержал победу.

Они взяли богатую добычу: полторы сотни боевых коней, три десятка тяжёлых доспехов, мечи, изукрашенные самоцветами, не говоря уже о выкупе, что заплатили за себя взятые в плен паны и рыцари. На совете решили не идти в Сандомир, не гневить удачу.

Владимир встретил победителей колокольным звоном, криками «Слава!» и женским плачем — необъяснимо, как успели узнать жены о погибших.

Два дня пировал Святослав со своей дружиной. Утром третьего дня, выбив в бане веничком остатки хмеля, он взял из своей доли, которая находилась под присмотром боярина Вексича, несколько колец, золотой медальон франкской работы, золотую цепь, сложил всё в платок, увязал узелком.