В первом ряду, разделенном проходом, сидели мать Мак-Дональда Дороти и теща с тестем, Милдред и Фредди Кассаб. Последние считали подсудимого убийцей. Долго верили они в его невиновность, потом, больше сердцем, чем умом, уверовали в обратное. Фредди Кассаб был приемным отцом Колетт, жены Мак-Дональда, но любил ее как родную дочь. Поклявшись вывести «доктора смерти» на чистую воду, Фредди, араб по происхождению, бурно реагировал на все происходившее в зале суда.

Судебный пристав громогласно объявил, открывая первое заседание суда:

— Слушается дело: народ штата Северная Каролина против Джеффри Роберта Мак-Дональда.

— Желает ли народ сделать вступительное заявление? — торжественно спросил судья Батлер.

— Да, ваша честь! — ответил прокурор, и судья Батлер предоставил слово выступавшему от имени пятимиллионного народа штата Северная Каролина прокурору А. Б. В. Крейгу. Первыми же своими словами потряс Крейг и суд, и публику:

— Я обвиняю здесь и сейчас Джеффри Мак-Дональда на основании статьи восемнадцатой уголовного кодекса Соединенных Штатов, часть четвертая, в том, что он умышленно и зверски убил свою жену Колетт Мак-Дональд и двух своих малолетних дочерей, Кимберли и Кристину, и что в этом неслыханно жестоком и бесчеловечном преступлении он сознательно взял за образец убийства, совершенные бандой Мэнсона в августе 1969 года в Беверли-Хиллз, штат Калифорния, надеясь свалить ответственность за содеянное им на мэнсоновских бандитов.

Зал суда встретил это заявление глухим, недовольным ропотом.

Грант ничего не записывал. Стенографии он не был обучен. Зато он включил магнитофон «Сони» в нагрудном кармане, приколов крошечный микрофон к галстуку.

— Чарли Мэнсон, — рокотал в зале бас прокурора, стоявшего за трибуной, — выдавал себя за человеколюба, рядился в ризы Христа. Мак-Дональд ходил в обличье врача, представителя самой гуманной профессии на земле. Но в душе оба эти дьявола во плоти были убийцами и остаются бессердечными, бездушными, бессовестными убийцами, хотя первый сидит за решеткой, а второй пока на скамье подсудимых…

Защитник вскочил и попросил, чтобы суд вычеркнул это заявление прокурора, как инсинуацию и диффамацию, из протокола. Судья, пожевав губы, согласился с этой просьбой. Защитник сел, довольный, что перебил прокурора в самом начале его, как видно, тщательно подготовленной и отрепетированной речи.

Мак-Дональд часто вытирал носовым платком лоснившееся от пота лицо. Перед открытием суда его защитник посоветовал ему напудрить лицо тальком, но день выдался жаркий — 90 градусов по Фаренгейту, пот быстро смыл весь тальк, обнаружив калифорнийский загар.

— Разница между Мэнсоном и Мак-Дональдом, — нахмурившись, продолжал А. Б. В. Крейг, — состоит лишь в том, что Мэнсон заставлял свою «семью», как он называл свою банду, убивать ни в чем не повинных людей, а Мак-Дональд, действуя в одиночку, своими руками зарезал собственную семью. Напомню, — сказал он, сверля глазами лица присяжных, — что в задачу обвинения по нашему закону не входит точное установление мотивов преступления, а лишь сам факт его, хотя мы достаточно убедительно покажем, что поводом к убийствам была семейная ссора. Чем пустячнее ее причина, тем страшнее преступление. Мэнсон убивал, ведя преступными средствами войну против нашего несовершенного образа жизни — Мак-Дональд призван был защищать его и убил свою семью, уничтожил камень из здания Америки, но это был краеугольный камень, потому что семья у нас — составная часть всего народного организма. Убийцы из банды Мэнсона писали кровью на двери своих жертв: «Свиньи» и «Убей свиней!», подразумевая белых хозяев Америки, хотя Мэнсон ненавидел и черных. Мак-Дональд, чтобы запутать свои кровавые следы, уверяет, что неизвестные убийцы его семьи скандировали: «ЛСД! ЛСД! Убей свиней! Убей свиней!» — и тоже написали слово «свинья» на деревянном изголовье кровати кровью его жены и детей…

Прокурор отпил воды из стакана. Рука его дрожала от волнения.

— Мэнсон и Мак-Дональд — явления, столь неслучайные, столь значительные в американской действительности, что я вот уже почти десять лет исследую их. В американском паноптикуме, в его комнате черного смеха, дикого, дьявольского смеха, в его кабинете восковых фигур, среди знаменитейших злодеев века мы находим и Мэнсона, и Мак-Дональда. Это два зеркала, отражающие наше общество и наше время. Это — два кривых зеркала. Оба преступника криводушны, у них изломанная психика, у них змеиные мозговые извилины — таковы и зеркала их душ. И тем не менее зеркала эти отражают, как отразило американскую трагедию зеркало души Клайда Гриффитса, героя Драйзера, боли и беды Америки в эру Вьетнама… Еще великий адвокат и гуманист Кларенс Дарроу писал о влиянии первой мировой войны на рост преступности в нашей стране, да и во всем мире: «В условиях массового смертоубийства цена человеческой жизни падает до нуля. Что значит жизнь одного человека по сравнению с ежедневными сообщениями о десятках тысяч, скошенных словно былинки в поле!.. Мораль многих поколений разрушается пулеметным огнем и газами в невиданных прежде масштабах. Убийцы привыкают к мысли, что все противостоящее им следует подавлять убийством и смертью…» Почти полстолетия минуло со времени опубликования «Истории моей жизни» Кларенса Дарроу. В ней много мудрых слов против войны, растлевающей души людей. Аморальная радиоактивность войны проникает всюду и везде, от нее нет спасения. Но мы предали забвению заветы нашего учителя. Наказывая преступление, мы закрываем глаза на его истоки и не отваживаемся объявить войну войне. К этому можно только добавить, что вьетнамская эра, как официально называется период войны во Вьетнаме на языке Пентагона, по криминальной статистике, по пролитой преступниками крови перекрыла все прежние показатели, потому, очевидно, что война во Вьетнаме была, по мнению миллионов американцев, грязной войной и привела она внутри нашей страны к гражданской борьбе, к смятению умов, к широкому восстанию молодежи против истеблишмента, к вулканическому движению за мир.

Да, Мэнсон был прав, когда говорил, что если он чудовище, то породили его мы с вами, наше общество, наше государство. Но Мэнсон и Мак-Дональд — это два совершенно разных зеркала, хотя они отражают, каждый по-своему, нашу действительность. Между этими двумя американцами со дня их появления на свет божий легла черта: иметь и не иметь. Мэнсон не имел ничего, даже отца. Мак-Дональд имел все, и отец и мать его были респектабельными членами истеблишмента. Доктор Мак-Дональд окончил знаменитый Принстонский университет и Северо-западный университет, а оба этих учебных заведения являются частными, и годовая плата за обучение, стол и комнату в первом из них составляет около четырех с половиной тысяч долларов в год…

«Это верно», — отметил Грант. Сам он смог окончить филологический факультет Нью-Йоркского университета только потому, что получал пенсию за отца, офицера, убитого в Арденнах в 1944 году.

— Мэнсон же и начальной школы не мог окончить. В ходе процесса над бандой Мэнсона ходили толки, будто бы Мэнсон — убийца совершенно нового типа. Это, конечно, неверно. Предтечи, прототипы, прообразы Мэнсона и Мак-Дональда попадались и Кларенсу Дарроу. Родословная Мэнсона восходит к анархистам из низов общества, Мак-Дональда — к Ричарду Лейбу и Натану Леопольду, юным героям нашумевшего процесса 1924 года. Это были сынки чикагских миллионеров, воспитанники частных колледжей, фашисты по духу, из любви к «спорту», к преступной игре, похитившие и зверски убившие четырнадцатилетнего школьника Бобби Фрэнкса, за которого они пытались получить, опять же из чисто «спортивного» интереса, выкуп в 10 тысяч долларов, в то время как у Леопольда не переводились деньги в кармане, а Лейб имел открытый счет в банке. Они хотели показать себя друг перед другом сверхлюдьми, суперменами, способными совершить такое преступление, какое не удастся раскрыть никому. Это был единственный мотив убийства. В своем праве на убийство Лейб и Леопольд не сомневались. На лбах этих юных убийц — Лейбу исполнилось семнадцать, а Леопольду восемнадцать — не было печати Каина. Все считали их образцовыми юношами. Дарроу признавал, что не встречал юноши с более блестящим интеллектом, чем тот, коим был наделен Леопольд. Он знал десять языков. Даже Дарроу не мог полностью понять, до конца проанализировать это убийство и вспоминал строки Оскара Уайльда: