Но раз Лион стал обрабатывать ввозный шёлк, то почему было не делать того же самого Швейцарии, Германии, России? Мало-помалу тканьё шёлковых материй развилось в деревнях цюрихского кантона. Базель сделался крупным центром шёлкового производства. Кавказская администрация обратилась к марсельским работницам и лионским рабочим с приглашением приехать на Кавказ обучать грузин усовершенствованным приёмам разведения шелковичного червя, а кавказских крестьян — искусству превращать шёлк в материи. Этому же примеру последовала и Австрия. Германия устроила, при содействии самих же лионских рабочих, огромные шёлковые фабрики. Соединённые Штаты сделали то же самое в Патерсоне…

И вот теперь шёлковое производство уже перестало быть специальностью Франции. Шёлковые материи выделываются и в Германии, и в Австрии, и в Соединённых Штатах, и в Англии, и в России. Кавказские крестьяне ткут по зимам фуляры за такую плату, при которой лионскому ткачу пришлось бы умирать с голоду. Италия посылает свои шелка во Францию, а Лион, вывозивший в период времени за 1870–74 года на 150 миллионов рублей шёлка, теперь вывозит его всего на 75 миллионов. Скоро он будет посылать за границу исключительно материи высших сортов, или же какие-нибудь новые ткани, которые могут послужить образцом для немцев, русских и японцев.

То же самое происходит и в других отраслях промышленности. Бельгия вполне утратила уже монополию выделки сукон, которые производятся теперь и в Германии, и в России, и в Австрии, и в Соединённых Штатах. Швейцария и французская Юра потеряли монополию производства часов: часы теперь делают повсюду. Шотландия уже не рафинирует сахара для России, а русский сахар ввозится в Англию; Италия, несмотря на то, что у неё нет ни железа, ни угля, сама строит свои броненосцы и паровые машины для своих пароходов; производство химических веществ перестало быть монополией Англии: серную кислоту и соду приготовляют повсюду. На парижской выставке 1889 года обращали на себя особое внимание всевозможные машины, построенные в окрестностях Цюриха, и оказалось, что Швейцария, удалённая от морей, не имеющая ни угля, ни железа — ничего, кроме прекрасных технических школ — производит теперь машины лучше и дешевле, чем Англия. Вот как сошла на нет старая теория специализации наций для обмена.

Таким образом в промышленности, как и во всём остальном, наблюдается то же стремление. т.-е. стремление к децентрализации.

Каждая нация находит более выгодным соединить у себя земледелие с возможно более разнообразными фабриками и заводами. Та специализация, о которой нам говорили политико-экономы, годилась, может быть, для обогащения нескольких капиталистов, но она совершенно бесполезна вообще: гораздо выгоднее, наоборот, чтобы каждая страна, каждая географическая область могла возделывать у себя нужные ей хлеб и овощи и производить сама большую часть предметов, которые она потребляет. Это разнообразие — лучший залог развития промышленности, посредством взаимодействия различных её отраслей, развития и распространения технических знаний, и вообще движения вперёд; тогда как специализация, это, наоборот, — остановка всякого прогресса.

Земледелие может процветать только рядом с промышленностью. А как только где-нибудь появится хоть один завод, вокруг него обязательно должно вырасти множество других заводов, которые поддерживают и поощряют друг друга своими изобретениями и развиваются параллельно.

В самом деле, вывозить хлеб — и ввозить муку, вывозить шерсть—и ввозить сукна, вывозить железо — и ввозить машины — бессмысленно не только потому, что с перевозкой связаны ненужные расходы, но ещё в особенности потому, что страна, в которой отсутствует промышленность, неизбежно окажется отсталой и в земледелии. Страна, в которой нет больших заводов для обработки стали, останется позади и во всех других отраслях промышленности; и, наконец, потому, что таким образом значительное число промышленных и технических способностей, существующих среди народа, остаётся без употребления.

В мире производства всё, в настоящее время, начинает связываться одно с другим. Обработка земли стала невозможной без машин, без сильной поливки, без железных дорог, без искусственного удобрения. А для того, чтобы иметь приспособленные к местным условиям машины, железные дороги, снаряды для поливки, фабрики удобрения и т. п., требуется известная изобретательность, известное техническое умение, которые даже не могут проявиться, пока единственными земледельческими орудиями остаются заступ и соха.

Для того, чтобы поле могло быть хорошо обработано, для того, чтобы оно давало те роскошные урожаи, которых человек вправе от него требовать, вблизи его должны находиться фабрики и заводы — много фабрик и заводов, точно так же, как рядом с фабриками и заводами должно жить зажиточное крестьянское население, которое потребляло бы фабричные продукты. Иначе страна должна захиреть, как хиреет теперь Англия, вынужденная пускаться в очень дорогостоящие завоевания, чтобы сбывать свои товары, и отставать от других во всех отраслях промышленности, так как главный её доход стал теперь — отрезание купонов у акций и банковое дело, т.-е. ростовщичество.

Не в специализации, а в разнообразии занятий, в разнообразии способностей, соединяющихся ради одной общей цели — лежит главная сила экономического прогресса.

Представим себе теперь территорию — крупную или мелкую, делающую первые шаги на пути к Социальной Революции.

«Никакого изменения не произойдёт,», говорят нам иногда коллективисты в своих утопиях. «Фабрики, заводы и мастерские экспроприируют и провозгласят их национальною или общинною собственностью, а затем каждый вернётся к своему обычному труду. Социальная Революция будет произведена».

Но этого, конечно, не будет. Социальная Революция так просто не совершится. Мы уже говорили, что, если завтра где бы то ни было: в Париже, в Лионе, или в каком-нибудь другом городе, вспыхнет революция, если завтра, в Париже или где бы то ни было, народ завладеет заводами, домами и банками — всё современное производство должно будет совершенно изменить весь свой вид, в силу одного этого факта.

Внешняя торговля и подвоз хлеба из-за границы прекратятся; движение товаров и съестных припасов будет приостановлено. Чтобы иметь всё необходимое, восставшему народу или восставшей территории придётся поэтому преобразовать всё своё производство. Если они не сумеют этого сделать — они должны будут погибнуть. Если же они восторжествуют, то это значит, что они совершат полную революцию во всей экономической жизни страны, во всём производстве и распределении.

Подвоз жизненных припасов приостановится, а потребление, между тем, возрастёт; три миллиона французов, работающие на вывоз, останутся без работы; множества предметов, которые Франция привыкла получать из дальних или из соседних стран, не будет; производство предметов роскоши временно приостановится; — что же делать тогда жителям, чтобы обеспечить себе возможность жизни хоть на год?

По нашему мнению, ответ ясен и неизбежен. Когда запасы начнут истощаться, большинство вынуждено будет обратиться за пищей к земле. Придётся возделывать землю, придётся соединить в самом Париже и в его окрестностях земледелие с промышленностью и оставить пока многие мелкие ремёсла, занимающиеся предметами роскоши, чтобы позаботиться о самом насущном — о хлебе.

Горожанам придётся заняться земледелием, — но очевидно не таким, которое теперь выпало на долю крестьян, изнуряющих себя за плугом и едва получающих чем себя прокормить, а земледелием, опирающимся на усиленную, садово-огородную обработку земли, применённую в широких размерах и пользующуюся всеми машинами, какие уже изобрёл и изобретёт человек. Они будут обрабатывать землю, но не так, как подобный вьючному животному крестьянин — на что, между прочим, парижский ювелир не пойдёт. Нет, они преобразуют земледелие и сделают это не через десять лет, а сейчас же в разгаре революционной борьбы, потому что иначе им не устоять перед врагом.