Молодая княгиня Софья обрадовалась, как дитя:

— Когда счастье приходит, надо в колокола звонить!

Она сразу же и в палатах женских свой порядок завела — стала вызывать слуг не серебряной свистелкой, как раньше делала, а звоном колокольчика.

Юрик, сразу невзлюбивший золовку, буркнул:

— Чужой человек в доме — что колокол.

Однако против отливки большого звона он тоже ничего не имел.

И Евдокия Дмитриевна не возражала, и все бояре как один поддержали. Медного лома накопилось много, олово тоже имелось. И уж очень обидно было платить серебро да золото за колокола европейские — кургузые, с кольцом вместо ушей да китайские — суженные книзу. И те и другие плохи были на русский вкус: первые имели звук хоть сильный, но резкий и короткий, а вторые звучали некрасиво, глухо, а вдобавок и те и другие надо было раскачивать, вместо того, чтобы железным языком их бить, — не с руки, непривычно. Своих же, удобных для звона и имевших звук на диво продолжительный и чистый, осталось в Москве всего несколько.

Стали свозить и стаскивать металл и всякие приспособления к реке Неглинной в то место, где берег ее был наиболее высок и крут[23]. Авраам сказал, что тут всего удобнее литейную печь поставить и необходимой глины под рукой много, вопреки названию речки. Обнаружились люди среди москвичей, которые хотя сами никогда не были литцами, но слышали, как изготавливают колокола, от своих дедов да прадедов — немногое передалось в изустных рассказах, зато самое главное:

— Когда колокола льют, надо вести распускать по городу, чем невероятнее, тем звончее колокол получится.

Так появилась нужда в людях, умеющих суесловить и пустобаить, небывальщину за правду выдавать. Кажется, чего проще — вздор да облыгу врать, ан нет, тоже, как и звон отлить, надо быть этому способну, навык иметь. Помчался вгорячах новый кормиличич великого князя Судислав в подмосковное сельцо Семчинское, что лежит в излуке реки Москвы за Ленивым Вражком, велел вознице останавливать возок возле каждой избы, ботать в окна, бычьими пузырями затянутые. Неохотно вылезали на мороз мужики, но Судислав их согревал:

— Бегите, православные, в Кремль, да ковши и корчаги поболее волоките с собой: великий князь отчинил три бочки с медами стоялыми.

Мужики теребили бороды, не знали — верить, нет ли, но соблазн все же велик был — потянулись по льду реки Москвы и прямиком через ее притоки Сивку да Черторый, кто пешим, а кто подседлав клячонку.

И что же — оказалось, что не соврал ближний боярин, в самом деле, три беременные, тридцативедерные бочки откупорены, пей от пуза хоть обарной, хоть любой ставной — яблочный либо черемховый — хмельные медки.

Судислав чувствовал себя сконфуженным, не знал, что это Данила подшутил над ним — распорядился выкатить на берег бочки как раз к прибытию семчинских мужиков.

— Вот так пустослов! — потешались над ним боярские девки. — Разоврался так, что и не уймешь!

— А хотите, я вот эту медную железяку один на розвальни отнесу? — раззадорился осмеянный Судислав.

— Соври еще! — не унимались девки.

Судислав хватил ковш меду для храбрости, хотя и так уже довольно подхлестнут хмелем был, подошел к вываленному в снегу и земле тяжелому осколку старого колокола, который важили из амбара трое мужиков. Не с одного раза ухватил он его, но все же изловчился и рывком взвалил на плечо. Тут же и почувствовал, что будто что-то оборвалось в нем. Однако виду не подал, даже головой тряхнул победно, откинув назад белые свои кудри. И шел к запряженным двумя лошадьми саням надежно, не виляя, хотя по ногам его, он чувствовал, струилась не изведанная доселе, предательская дрожь. Все еще красуясь, опустил неподъемную плаху меди бережно, не уронив и не бросив, сани мягко осели полозьями в снег.

— Дюже здоров, знать, его в кузнице ковали, — сказал кто-то из толпы.

Девки восторженно ахали и визжали. Судислав слышал их голоса, но не видел, как у них блестят восторгом глаза и как норовят они выхвалиться перед ним своими красотами. Натужно улыбаясь, он, сколь мог беспечально, стряхнул с белого нагольного полушубка налипшие ошметки грязно-зеленой медной окиси и побрел в ближайшую людскую клеть, чтобы спрятаться с глаз долой, не выдать своей боли.

На этом и кончилась его верная служба великому князю: он в тот же день слег, выздоравливал потом долго и трудно, сохнуть стал, вся сила куда-то ушла, исчезли и бойкость его, и проворство.

Беда с Судиславом была на княжеской свадьбе не единственной.

Сколько было гостей, званых и незваных, никто не считал, но известно было Василию, что на обслуживание пира отряжено триста человек.

Свадьба началась, как искону водилось, пированьицем. Затем — почестен пир, постепенно пошедший на веселье. Стали пьяны-веселы и бояре думные, и послы важные, и воеводы храбрые, и купцы богатые. Конечно, и челядь многочисленная радовалась женитьбе государя. Да и то еще надобно учитывать, что не одна лишь великокняжеская свадьба была в Москве тогда, много новых семей зарождалось — не зря же все время от Рождества до мясопуста слывет на Руси свадебным[24].

Пиры шли повсеместно — в боярских хоромах и в мужицких избах, а то и прямо под открытым небом, — люди убогие, калики перехожие пировали за наскоро сколоченными на дворе и на берегу реки Москвы столами. Для тех же, кто по нездоровью своему не мог явиться к общим столам, развозили по городу хлеб, мясо, рыбу, овощи и меды разной крепости, так что ни един человек в Москве не был тогда обделен едой или обнесен хмельной чарой.

Столь много было в Москве торжества, столь много веселья, отмеченного всеми правдивыми летописцами, что уже к неделе многие веселящиеся занемогли. А после того как начались хлопоты по отливке стопудового звона и гульба пошла с новой силой, несколько знатных москвичей от чрезмерного количества выпитых медов да злачных вин с воткой[25] прямо с пира отправились в мир иной, в жизнь вековечную Василию Дмитриевичу о таком прискорбии не сообщали чтобы не омрачить ему высокого настроя. Однако и это были лишь малые победки, настоящая беда еще караулила Москву.

Радостна была Василию мысль об отливке большого, самого большого в Москве звона. Слово-то какое — ко-ло-кол, клокочущее, набатное, в нем самом уже слышится гул медноволновый, размашистый, мерный, чистый.

Многое при отце впервые было сделано, каменные стены Кремля возведены, первые серебряные монеты отбиты, первые огнеметные пушки скованы, первые конские заводы для разведения «половецких», легконогих скоков устроены, — многое сделано, однако еще большее предстоит. Вот и начало будет положено: ко-ло-кол — первый стопудовый после пришествия татар на Русь.

Великий князь самолично участвовал во всех подготовительных работах. По требованию Авраама и ганзейского купца, настоящее имя которого запомнить и выговорить было трудно и которого поэтому звали просто Гостем, были выделены все необходимые материалы, отряжено для производства работ сто человек из числа мастеров и ремесленников — каменщиков, кузнецов, плотников, формовщиков, подъемщиков, чернорабочих.

Вырыли яму на высоком берегу Неглинной — не простую яму сверху уже. чем внизу. Укрепили стены ее дубовым срубом, обложили камнем. И дно ямы замостили дубовыми сваями, на которых стали изготавливать болван из глины. Рядом с ямой Авраам с помощью московских кузнецов и каменщиков ладил литейную печь. Поставили соху — вышку десятисаженную, снабженную вешками и сложной системой веревок с противовесами, — «собаки грузовые, хвосты у них по полусажени». А кроме того, построили два ворота с длинными веретенами, мост и амбар для снастей. На все это ушло две седмицы, после чего и начались собственно литейные дела.

С вечера накануне разжига домницы, загруженной медью и оловом, служили всенощную в Успенском соборе. Присутствовала вся великокняжеская семья и знатные бояре. Правил службу сам Киприан.