— Мы не за награды старались.

— Знаю, что не за награды. Так пойми меня верно: наступает решающий этап, и сейчас самое главное — не спугнуть преступника, взять его с поличным. Поверь, это у нас выйдет лучше…

Геша не сомневался, что арест преступника у милиции выйдет лучше. Геша для того и пришел к Ивану Николаевичу. Обидно было другое: ребят отстраняли от дела, которое они почти довели до конца. А аргумент обычный: «Вы еще маленькие, вы только мешать будете». Разумеется, Иван Николаевич так не сказал, но он так подумал. А значит, нечего его упрашивать, незачем обещать, что «мы будем тихо себя вести, ни во что не вмешиваться»… Бесполезно. На операцию по аресту Сомова их все равно не возьмут.

Геша, впрочем, ничего другого не ждал. Все взрослые одинаковы и в свои дела детей не пускают. Значит, надо по-прежнему действовать самим. Тем более что служба осведомления у Кеши с Гешей лучше, чем у Ивана Николаевича со всем райотделом милиции, вместе взятым. Скажи ему об этом — засмеет. Значит, не стоит и пытаться.

Геша встал.

— До свидания, Иван Николаевич.

— Счастливо, Геша. Помни: полная тайна. А когда все будет закончено, я вам сообхцу. И расскажу подробно… Да, кстати, какой номер телефона у твоего друга?

Геша сказал, а Иван Николаевич записал его в блокнот.

— Сейчас выручу его. Позвоню родителям. Скажу, что выполнял мое поручение.

— Спасибо, — сказал Геша и вышел из комнаты.

Он не обиделся на Ивана Николаевича. На взрослых нельзя всерьез обижаться, когда они напускают тумана на вещи, в которых дети прекрасно разбираются. Геша ведь не просил доверить им с Кешей арест Сомова и Витьки. Что он, младенец какой-нибудь? Но сесть вместе, составить план операции — это Иван Николаевич должен был сделать. Но не стал. Даже всерьез о том не подумал. Потому что не сумел перешагнуть придуманный взрослыми барьер между ними и детьми: «Вот до сих пор мы вас пускаем, а дальше — ни-ни!» Жаль… Ну что ж, как говорит баба Вера: «Своего ума чужому не вложишь». Будем действовать своим умом.

Он вышел во двор и тут же напоролся на Витьку. Витька был уже навеселе — видно, хватил у магазина «на троих», — шел покачиваясь, заметил Гешу, закричал:

— Стой!

Геша остановился.

— Слушаю вас.

— Ты скажи: кто нам вчера мешал козла забить?

Только в одурманенном алкоголем мозгу Витьки мог

возникнуть такой нелепый и неожиданный вопрос. Видно, вспомнил он, что пионеры к ним тогда с какой-то просьбой подходили, а потом вся катавасия началась. Вспомнил он это и остановил Гешу просто так. Для смеха. Просто потому, что он недавно с удовольствием выпил «беленькой» и закусил конфеткой «Ромашка», и ему было весело, и пионер попался знакомый, смешной, и вчерашний случай кстати вспомнился. И конечно же, он не воспринял всерьез объяснения Геши. А Геша вот что сказал:

— Вашей игре помешали добрые духи, которые не любят, когда обижают их друзей.

Это у Геши вырвалось случайно, из озорства, и он тут же пожалел, прикусил язык.

Но Витьке ответ понравился. Витька любил шутки.

— Духи, говоришь? — засмеялся он. — Щас я одного из тебя вышибу. — И он больно щелкнул Гешу по лбу. Так больно, что у Геши даже в глазах потемнело.

Он отскочил в сторону, крикнул зло и опять необдуманно:

— Ворюга! Ты за все ответишь! — и немедленно покинул поле боя.

Во-первых, потому, что Витька угрожающе двинулся к нему, намереваясь повторить «вышибание духа». Во-вторых, потому, что Гешу уже понесло и он боялся проговориться. А сейчас никак нельзя было проговориться. Главное сейчас — не спугнуть преступника. А Геша и так лишнее ляпнул. Хорошо, что Витька не понял…

Скорее всего, Витька действительно не понял Гешу. Подумал, что тот имеет в виду пресловутые трешницы за услуги. Но не понял — не значит простил. А то, что Витька никому обид не прощает, во дворе знали все.

И Геша тоже.

К полудню Кешу помиловали. Звонил Иван Николаевич и объяснил маме, что Кеша выполнял его ответственнейшее поручение, о котором пока никому говорить нельзя. Это тайна. Кеша разговор этот слышал — правда, односторонне — и утверждал, что Ивану Николаевичу здорово от мамы влетело за «использование детей в служебных целях». Но Иван Николаевич держался стойко, и Кеша попал под амнистию.

Он тут же примчался к Геше, и они до обеда караулили Сомова. Сомов в свою очередь караулил телефон, но профессор Пичугин о себе пока знать не давал. То ли он еще не заметил пропажи, то ли вообще из дому не выходил. Второе вероятнее, потому что пропажу инструментов можно не заметить, а спущенное колесо сразу в глаза бросится.

Говорун передал, что Витька звонил Сомову, спрашивал о делах и заодно сообщил, что некий шкет обозвал его ворюгой. Сомов разволновался и спросил, что шкет имел в виду. Витька успокоил его, сказал, что шкет имел в виду его, Витькины, водопроводные дела, что он родителей шкета знает и черта с два теперь будет им что-нибудь чинить, пусть хоть потоп в квартире, а шкету еще перепадет за язык.

— Когда это ты его ворюгой назвал? — поинтересовался Кеша.

— Утром, — сказал Геша. — Он меня по лбу щелкнул.

— А где была твоя выдержка? Ты мог погубить всю операцию! Наше счастье, что этот дебил ничего не понял.

— Как ты думаешь, — спросил Геша, — что означают слова: «шкету еще перепадет»?

— Это означает, что Витька тебе еще всыплет.

— Плохо, — расстроился Геша.

Конечно же, он расстроился из-за того, что Витькина месть может повредить его, Гешиному, участию в заключительной операции. А вовсе не из-за того, что испугался Витьки. Геша не из пугливых. Да и Кеша рядом. Как там поется в старой пиратской песне: «Мы спина к спине у мачты — против тысячи вдвоем!»

А Кинескоп сказал сварливо:

— Ты его не боись, Витька-то. Не обломится ему. А ежели полезет — навтыкаем…

— Кинескоп! — воскликнул Кеша. — Откуда у тебя этот ужасный жаргон?

— Откуда, откуда… Посмотри с мое телевизор, не так заговоришь.

— Вредная у тебя работа, Кинескоп, — подвел итог Геша.

А Кеша спросил:

— Интересуюсь, почему в домоуправленческом «пикапе» дух не прописан, а в водопроводе Водяной живет, хотя и там и там Витька руку прикладывает? Верней, не прикладывает…

Похоже, не прошли для Кеши даром вечерние раздумья пополам со стыдом — о вещах без души и бездушных хозяевах вещей. А может, не только вечерние. Кто знает, о чем размышлял он, сидя под домашним арестом?

— Сра-авнил, — протянул Кинескоп. — За водопроводом у людей не один Витька следит. Водопровод большой, длинный, одних труб, считай, тыща километров. Не менее. Да и прокладывали его в свое время на совесть. Есть где хорошему духу себя показать. А «пикап» — что! Так, машинка на слом…

— Интересно рассуждаешь, — возмутился Геша. — Совсем как Витька. Машинка на слом, холить ее нечего, доломаем — купим новую, государство у нас богатое. Так?

И тут случилось совсем уж невероятное: Кинескоп покраснел. Сначала заалели уши-лопушки, потом цвет пошел по щекам, загустел помидорным наливом. Кинескоп прижал ладошки к лицу, раздвинул чуть-чуть пальцы, чтобы видеть, сказал враз охрипшим голосом:

— Виноват, ребяточки, сморозил глупость аховую. Язык мой — враг мой. — Он отнял руки от лица, высунул язык, скосил глаза, чтобы разглядеть врага получше. Разглядел, успокоился, даже краснота со щек сползла — как не было. — А имел я в виду совсем иное. Говорил раньше — должны помнить! — что один дух ничего без людей сделать не в силах. Попади он в такой «пикап» — верная ему гибель. От горя да бессилия. Думаете, духи бессмертны? Фига два. Сколько водяных погибло, когда в их озера да речки отходы спускать стали! Сколько духов на производстве в конце кварталов нервным расстройством занедуживает! Прав Гешка, вредная у нас работа — что ваша людская! Нет ничего страшнее, ребяточки, чем вещь без души. И от нас, духов, здесь мало что зависит. Все в людских руках… — Помолчал секундочку и заорал: — Поняли меня?