Жантом удаляется потрясенный. От радости? Или от тревоги? Он этого не понимает. Но день становится прекраснее, обещает принести много тайных услад. Как бы не забыть об этом проклятом «Коралловом рифе». Он запихивает книгу в портфель вместе с блокнотом и ручкой (с синими чернилами). Не может быть и речи, чтобы воспользоваться другими. Последний взгляд. Чуть ровнее по центру поставить бювар. Он выходит.

— Вы уже уходите? — спрашивает Эвелина.

— Да. К зубному врачу.

Быстро удаляется. Эта потребность лгать, прятаться, убегать… Это тоже надо объяснить доктору Бриюэну. Ибо в конце концов ему придется посетить Бриюэна. Ведь именно он спас малышку Люсетту. Она страдала депрессией и чуть не отравилась, когда ее бросил любовник. Совершенно смехотворная история — как будто эти ничтожные сердечные дела имеют какое-то значение. Жантом посмотрел на часы. Может, забежать к Мириам. Пусть не думает, что он ее избегает. Накануне между ними произошла крупная ссора. И из-за чего, Боже милостивый! Откровенно говоря, не стоило придираться к ней за то, что она в диалогах то там, то сям пишет: «доказывала она, вспылила она, пролепетала она, прокартавил он».

— Объясните мне, что происходит, когда человек лепечет? Или картавит? Я уж не говорю о всех этих ваших выражениях: «выплюнула она, пролаяла она».

Он задел ее за живое. Она заартачилась, как побитое животное.

— Если хочу, буду лаять. А свои уроки воплотите в жизнь, пусть посмотрят, что вы умеете делать.

— О! Что я и говорю, дорогая Мириам… Простите, Валери.

Такие мелкие стычки оставляют шрамы. Но им обоим нужны быстрые взаимные укусы. Потом, зализав раны, они делают вид, что обо всем забыли, исподволь готовя новую баталию. Жантом никогда не говорит Мириам: «Вы просто подражаете». Он между прочим, как бы разговаривая сам с собой, отмечает: «Конец «Страждущих душ» мне что-то напоминает, вроде бы перекликается с произведениями Колетт. Но в таком случае надо ставить кавычки, если, конечно, автор разбирается в знаках препинания». И уходит. Он свое получит. Она примется за ним следить. Пошлет секретаршу Клер по книжным магазинам, а потом с самым невинным видом протянет ему почти новый экземпляр «Бириби». «У Ломона их сколько угодно. Вот, например, этот с посвящением министру. Хотите, прочитаю?» Он вырывает книгу из ее рук. Он обижен. У него готовы вырваться оскорбления. Он едва сдерживает желание ударить. Удаляется на свой седьмой этаж, хлопнув дверью.

Если вдуматься, странное размещение. Им вполне хватало шестого этажа. Но именно он захотел иметь на седьмом убежище, кров, нору, там он хотел тайком пытаться писать. Он может ходить там взад и вперед, сгорать от гнева, бросаться на диван, вслушиваясь в негромкую внутреннюю музыку, только что выдавшую несколько тактов, несколько слов. Все эти безумства касаются только его. Он настолько недоверчив, что не хранит ничего, ни единого клочка бумаги, ни тем более того, что может походить на дневник. «Это моя сожженная земля», — думает он перед тем, как выйти, бросая инквизиторский взгляд на спальню и кабинет.

Когда его охватывает зуд предстоящей ссоры, он может спуститься к Мириам по внутренней лестнице. Но в самом низу есть дверь со световыми сигналами: если Мириам расположена кого-то принять, горит зеленый, если она не в настроении, то красный.

Почти шесть часов. Он вошел в лифт, поднимающийся только до шестого этажа. Лифт буквально втиснут в лестничную клетку и так тесен, что в нем могут поместиться только двое. Жантом прижался к Клер, пальцем показал на потолок.

— Как там, наверху?

— Более или менее, — ответила Клер, привыкшая к манерам Жантома. — Обычные вспышки гнева, переходящие в депрессию.

— Ее книга плохо продается?

— Да нет, но не очень хорошие отзывы.

— Если это можно назвать «отзывами», — с раздражением сказал Жантом. — После вас.

Они с трудом выбрались из кабины.

— Не стоит говорить, что вы меня видели.

Он расстался с Клер на площадке и поднялся по черной лестнице. Быстро осмотрел замок, как будто ждал ограбления. А теперь надо покончить с рецензией. Начать все заново. Чтобы настроиться на нужный лад, поднял валявшуюся у кресла книгу «Страждущие души». Наугад открыл ее. Тотчас рассмеялся, прочитав: «Селена распространяла над нивой свой мрачный свет». Невероятно. И все остальное в том же духе. Вот еще одна жемчужина: «Флоранс смотрела на небо. На поля спешил запоздалый ветер». Да! Запоздалый ветер! Это как раз для ее читательниц из глухомани. А для парижанок? Ничего! Ну конечно: «Идиотка, — прорычал сутенер. Я тебе покажу». Будь осторожна, Валери. Сутенер — это уже устарело. От него отдает вашим Макорланом или Карко.

Жантом растянулся в кресле, снял крышку с ручки и сам удивился, увидев, как она выводит: «Своим романом «Коралловый риф» Дютуа открыл новый жанр: изыскательную поэму…» А одна фраза зовет другую. Пятнадцать строчек за двадцать минут. Жантом не верит своим глазам. Возмущение поведением Мириам, злость, отвращение — все это действует как допинг. И что из этого следует? Мириам как отвлекающее средство — может, это и есть решение проблемы?

— Слушаю вас, — сказал доктор Бриюэн.

— Вот в чем дело, — проговорил Жантом. — Я работаю в издательстве Дельпоццо. Ваш адрес мне дала одна из ваших, клиенток, Люсетта Ришоп. В двух словах, у меня литературная импотенция.

Доктор положил перед собой чистую карточку. Раньше, подумал Жантом, врачи походили на настоящих врачей. Теперь все совершенно иначе: одеваются как попало, на вид им всего около тридцати лет, летом и зимой загорелое лицо, и нет больше лысины, располагающей к откровениям. Этот молодой человек выглядит приветливым, но я бы предпочел кого-нибудь другого.

— Фамилия, имя, адрес?

— Жантом Рене, 44-а, бульвар Сен-Жермен.

— Номер телефона?

— 43-54-77-76.

Бриюэн сложил пальцы, наклонился.

— Что вы называете литературной импотенцией?

— Видите ли, я пишу, вернее, писал романы. Возможно, вы читали «Бириби», в свое время он пользовался успехом. А потом, вот уже несколько лет, я не могу написать ни строчки.

— У вас отнялась рука?

— Нет, отнюдь. От меня убегает мысль.

— Давайте разберемся. Вы теряете нить?

— Нет. Учтите, я говорю о словах не в обычном смысле, не о разговорном языке для передачи информации, не об автоматическом общении, понимаете?.. У меня все останавливается, когда мне надо что-то придумать, как-то себя выразить, найти совершенно новые словосочетания.

Врач покачал головой, глядя на него внимательным и любопытным взглядом.

— Если я вас правильно понимаю, вы можете, как Журден, написать: «Прекрасная маркиза! Ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви», но от вас нельзя требовать сочинять сонеты, как от Оронта?

— Именно так.

Жантом улыбнулся. Этот Бриюэн хочет продемонстрировать свои литературные познания.

— Да, это интересно. Но вы же не сидели сложа руки?

— Разумеется, нет. Я попытался написать книгу о сказках Шарля Перро.

— Правда? Можно узнать почему?

— Ну как же, там такие двусмысленные герои: Людоед, Синяя Борода, Кот в Сапогах…

— Из этого ничего не вышло?

— Нет. Тогда я попытался обратиться к истории. Опять неудача. Но я не сдавался. Набросал план книги о путешествии Шатобриана в Америку. На подготовительном этапе никаких трудностей не возникало, ведь тогда я, собственно, ничего не писал. Просто банальные, ничего не значащие фразы. Но, увы, на первой же странице — полный крах.

— Вам не приходило в голову диктовать?

— А как же! Но и из этого ничего не вышло. Понимаете, когда журналист рассказывает о каком-то событии, то его устами само событие повествует о себе. Вдохновение исходит не от репортера. Оно дано ему свыше. Напротив, представьте себе Малларме или Валери перед микрофоном… Простите за такое сравнение.

Доктор набросал несколько строк. Видно, что он заинтересовался. Жестом недоумевающего школьника поднес ручку к губам. Подумал и задал новый вопрос: