Для Гарри статистика была наукой, определяющей шансы выигрыша в лотерее, но он отдавал себе отчет, что на этот раз голосование присяжных решит, будет он жить или умрет. Голова у него гудела, казалось, рассудку и здравому смыслу нечего было делать в его процессе.

Бен ковал железо, пока горячо.

- Тебе нельзя фигурировать в этой истории в роли организатора, только жертвы, - пояснял он. - Ты стал жертвой своего лучшего друга, которому безгранично доверял, которому пожертвовал самое дорогое, что у тебя было - свою девушку. Ведь по существу так и было.

- Как это? - Гарри совсем обалдел.

- Ну конечно, - настаивал Бен. - Ты бы без колебаний уступил девушку своему лучшему другу Джо, если бы он захотел этого. Но он хотел, чтобы ты уступил ее Каннингэму. Результат тот же самый: ты уступаешь чужой воле, ты жертва, жертва своего позора, жертва слабости, жертва своих извращенных инстинктов, жертва общества, которое их подавляет. В этом твоя трагедия: ты пленник своей пассивной сексуальности, а все ожидают от тебя мужских поступков. Это как требовать от колибри сломать ветвь, на которой она сидит. Вот какова схема защиты, которой я придерживался с первого дня.

- Может, вы и правы, - промолвил Гарри, который не любил спорить и который раз и навсегда отказался от попыток хоть что-нибудь понять в этом деле.

Глава XIX

Впервые Гарри почувствовал, как по спине пробегает холодная дрожь при мысли об электрическом стуле. Это было как первое проявление болезни или первая вспышка молний, возвещающая приближение бури. Возможность казни, до того такая далекая, перестала быть нереальной, и мысль о ней постепенно становилась для Гарри источником боли и мучений. Пока еще мысль эта была едва уловима, словно взмах черных крыльев, но все равно ужасна. Гарри изо всех сил отгонял ее от себя, и саму мысль, и вызванный ею образ. У него не хватило смелости рассказать о своих переживаниях адвокату, но однако тот что-то почувствовал и внимательно стал присматриваться к Гарри.

Адвокат все больше жалел, что взялся за это дело. Гарри вначале казался ему заурядным ничтожеством, лишенным всяких устоев преступником, существом аморальным, готовым на все, чтобы только ничего не делать, не утруждать себя никакими усилиями, - уголовником-неудачником, не имеющим ни отваги, ни способностей выдержать риск своей профессии. Только потом он открыл настоящего Гарри - человека очень простого, полного доброжелательства, услужливого, сдержанного, искреннего, чуть растерянного, совершенно не приспособленного к действительности. Гарри напоминал иностранца, не знающего языка страны пребывания, который делает все, чтобы приспособиться, но безуспешно. Даже то ужасное окружение, в котором он жил, не оставило на нем ни малейших следов. Вел себя он так же, как все, сохраняя в то же время какую-то трогательную невинность, которую можно было назвать неосознанной. Чтобы арестовали виновного и наказали его - вот и все, чего он хотел. И готов был представить доказательства доброй воли: терпеливо, спокойно ждал, пока все не выяснится.

А время шло… В жизни узника, запертого в четырех стенах, дни одинаковы и текут они нудно, а минуют быстро, не позволяя ощутить ритм времени. Именно поэтому большинство узников отмечают дни где-нибудь на стене. Гарри никогда не доставлял неприятностей: когда был один, не колотил поминутно в двери, чего-то требуя, а когда сидел с соседями, никогда с ними не ссорился. Послушный и услужливый, он разговаривал или молчал - по желанию товарища по несчастью. Здоровье его резко ухудшилось, снова появились боли в желудке, и диета, предписанная врачом, не помогала. Один только Джо умел готовить то, что сносил желудок Гарри.

Он худел на глазах, симпатичное лицо отекло, кожа посерела.

«Бедная мама! - говорил он себе, - как увидит меня, так и обомрет! Ничего! Отойду, как только вырвусь отсюда».

Гарри только и думал о том, как бы поскорее разделаться со всем этим делом, слишком, по его мнению, затянувшимся. К огромному удивлению адвоката, до суда он не хотел видеться с матерью.

- Я встречусь с мамой после суда, когда снова стану свободным человеком.

Бен был удивлен, убедившись, что Гарри не сомневается в своем оправдании, но, по существу, это было логично - не мог же Гарри сомневаться в своей невиновности.

- Мама бы очень расстроилась, увидев меня за решеткой, - говорил он. - Она такая чувствительная. Вооруженные стражники, цепи, решетки - она этого не выдержит. Тюрьма - не место для нашей встречи.

Ни о Каннингэме, ни о Джерми они больше не вспоминали. День суда неумолимо приближался; месяцы миновали так же незаметно, как и дни. Следствие по делу об убийстве миллиардера не позволило установить никаких связей между Каннингэмом и детективом-любителем Сиднеем Джерми. Не установлено было даже существование человека с таким именем: не фигурировал он ни в телефонной книге, ни в списке лицензий, ни в адресном бюро. Не было к тому же ни одного начинающего детектива его возраста.

Бен навещал своего клиента все реже. Его поглотили другие заботы.

По просьбе матери Гарри попросил свидания с протестантским священником. Выслушал он преподобного отца со смирением, но счел, что все эти слова к нему не относятся. Пастор нашел в нем слушателя внимательного, но не внимавшего. Вообще-то оба они - и Гарри, и пастор - были не от мира сего.

Лишь Бен Хехт мыслил реально, но и он не знал, что делать.

Глава XX

День начала суда настолько поразил Гарри, словно он вообще не знал, что такое может случиться.

Как-то утром Бен пришел в тюрьму пораньше, чтобы дать Гарри последние указания. Он держался как режиссер перед премьерой, заставлял свою будущую звезду повторять основные сцены, обращая особое внимание на ключевые реплики, которым предстояло спасти репутацию автора и деньги продюсеров. Гарри был как обычно покорен и совершенно безволен. И все это было потому, что версия адвоката не была его версией.

Бен был в новом костюме, сидевшем так же плохо, как и все остальные, но из еще более дорогого материала. К нему он надел накрахмаленную сорочку и совершенно немыслимый галстук. И, о чудо, от него пахло виски, что было впервые за время их знакомства с Гарри.

Бен остался доволен тем, как Гарри отвечал на вопросы, которые он задавал от лица судьи.

- Все пойдет хорошо, - обещал он.

- Да уж куда там! - возразил Гарри.

Бен ничего не ответил, но не мог удержаться, чтобы не бросить на Гарри быстрый подозрительный взгляд. В остальном же старался держать себя почти по-отцовски, словно повторяя роль и вживаясь в свой новый образ, который предстояло изобразить перед судом присяжных.

При входе в зал суда под конвоем двух вооруженных стражников, у Гарри возникло впечатление, что он наконец выходит из-за кулис на освещенную сцену. Как и следует для хорошо организованного зрелища, зал был полон. Гарри поискал взглядом среди публики мать, но не нашел. Он знал, что мать как никто умела не обращать на себя внимание и, как она сама говорила, «втиснуться в мышиную норку».

Подбирая присяжных, Бен отсеял замужних женщин и женатых мужчин, и заодно всех, у кого были дети, особенно дочери в возрасте от пятнадцати до двадцати. Обвинение, напротив, исключило мужчин не слишком приличной внешности и холостяков за сорок. Начиналась жесткая, бескомпромиссная борьба за жизнь человека.

Во время этих стычек Гарри ужасно скучал. Столько уже времени он ждал, и похоже было, что придется еще часами молча наблюдать всю эту процедуру, все бесконечные формальности. В конце концов он впал в унылую апатию, первоначальная робость исчезла, сменившись охватившей его ужасной скукой. Когда, наконец, судья начал задавать ему вопросы, он отвечал машинально, как будто повторял реплики, заученные на память.