– М–да, – протянул Кубулис. – Логично, ничего не скажешь. И это многое меняет. Значит, искать надо не только машину, но и людей, заинтересованных в устранении этой женщины, надо установить мотивы преступления. – Кубулис, казалось, был огорчен новой перспективой. – Ладно, давайте приступим к разработке плана следственных и оперативных действий.
VIII
– Это ваша мать? – вопрос прозвучал где–то далеко и едва пробился через густой туман, лежавший вокруг.
Ромуальд старался удержать в трясущейся руке стакан с лекарством. Стакан стучал о зубы, рука не повиновалась.
– Да, – с трудом проговорил он. – Мать.
Спазма стиснула горло, слезы прорывали плотину, копились под оправой темных очков, медленно сползая по щекам. Ромуальд не замечал их.
Рука следователя мягко прикоснулась к плечу юноши.
– Соберитесь с силами и мужайтесь. Случилось несчастье, и тут помочь ничем нельзя. Остается одно: постараться как можно скорее схватить преступника.
Слова звучали резковато, и в то же время сочувственно. Туман развеивался, сквозь него стал проступать потолок, контуры отдельных предметов – шкафчики, операционный стол, низко расположенная хромированная лампа, блестящие инструменты. Ромуальд обнаружил, что сидит на узкой больничной кушетке. Рядом с ним был молодой еще следователь с короткими светлыми волосами и острыми чертами лица. Человек постарше, врач, что–то писал. В дверях, прислонившись к косяку, стоял рослый парень – старший лейтенант милиции. Он тоже смотрел на Ромуальда.
Он устыдился слабости, попытался взять себя в руки. И внезапно его охватил приступ дикой ненависти к неизвестному, убившему его мать. То был почти истерический припадок.
– Я его сам… своими руками! – выдохнул он, не узнавая собственного голоса.
Ромуальд чувствовал себя, словно жестоко избиваемый, у которого болит все тело и который, собрав последние силы, кидается в решительную атаку. Затем, как будто исчерпав эти силы, он устало согнулся. Следователь молча наблюдал за ним.
– Прежде всего преступника надо найти, – сказал он, и в голосе его прозвучало неудовольствие, тотчас же подавленное. – И лишь тогда мы сможем… – он умолк, подыскивая слова, – сможем отдать его под суд. Самому – не надо… Закон справедлив, и в таких случаях – строг.
Ромуальд поднял голову и посмотрел на Розниекса широко открытыми глазами.
– Что же мне делать? Как жить дальше? – Снова хлынули слезы. Ромуальд снял очки, вынул платок и отвернулся к стене.
Розниекс вдруг почувствовал, как похолодели руки, хотя в помещении было тепло. «Странно, – подумал он, – человек, даже самый лучший, всегда был и останется в определенном смысле эгоистом. Так, наверное, он устроен. Эгоизм вытекает из инстинкта самосохранения. Все зависит от его степени. Вот этот Ромуальд: хороший парень, но ему сейчас жаль не только матери – самого себя жаль. И сколько людей на кладбище, оплакивая умерших, причитает: «На кого ты меня покинул! Как я стану жить без тебя!“ Розниекс зябко потер руки.
Наконец Ромуальд медленно повернулся к остальным.
Он успел немного успокоиться. Стабиньшу надоело стоять в дверях, и он, взяв табуретку, уселся напротив Ромуальда.
– Что тебе делать, спрашиваешь? – повторил он вопрос юноши. – Если захочешь, сможешь нам помочь.
– Я? – Ромуальд впился в Стабиньша взглядом. – Сделаю все, что смогу. Скажите только, что делать!
– Делать пока ничего не нужно, – вмешался Розниекс – Но попытайтесь рассказать нам все, что знаете. Это важно. Мы можем поговорить в другой комнате. – Розниекс бросил взгляд на секционный стол, где под белой простыней лежала покойная.
– Но я ничего не знаю. Все случилось до того неожиданно, так ужасно…
– Верно. Но часто человек и сам не подозревает, какие важные вещи есть в его, казалось бы, совсем простых показаниях.
Когда они перешли в другую комнату, Розниекс спросил:
– Вы знаете, куда направлялась ваша мать?
Ромуальд присел к столику, подпер подбородок ладонью.
– Она поехала в гости к подруге по работе. У нее вроде бы дача в Пиекрастес, в очень красивом месте.
– Так поздно? – невольно спросил Розниекс и тут же смолк. Вопрос мог показаться неоправданно двусмысленным.
Ромуальд насторожился.
– Да, и правда, странно. Но мать никогда не лгала мне.
– Верю. – Розниекс прошелся по комнате. – Имя, фамилию подруги мать не называла?
– Я не спрашивал.
– Может быть, адрес?
– Нет. Она обещала вернуться на следующий вечер. Я всегда верил ей.
Следователь некоторое время внимательно изучал висевшую на стене анатомическую карту человека, потом повернулся к юноше.
– Вы уже взрослый, Ромуальд. У матери могли быть и свои секреты, которыми ей… ну, скажем, не хотелось делиться с вами. У вас ведь есть такие секреты?
Ромуальд втрепенулся:
– Нет, это невозможно. Мама не такая. Она не встречалась ни с одним мужчиной.
– Вы относились к матери хотя и с любовью, но все же несколько эгоистически. – Розниекс старался говорить осторожно. – Почему у нее не могло быть и своей личной жизни? Почему она должна была жить только для вас? У вас ведь есть девушка, верно? Как ее зовут?
– Дана.
– Почему же у вашей матери не могло быть кого–то, с кем бы она… ну, дружила?
Ромуальд снова ушел в себя.
– Это разные вещи.
– Разные? Потому, что у нее были обязанности по отношению к вам, а у вас их не было? Она же была еще молодой и привлекательной женщиной.
– Н–не знаю… Но друга у нее не было. Я уверен. – В голосе Ромуальда на сей раз, однако, слышалось сомнение.
– Ну ладно, – сказал Розниекс. – Скажите, это был единственный раз, когда мать проводила где–то день, два или хотя бы вечера? – он направлял разговор по наиболее безопасной дороге.
– Вечерами иногда ходила с товарищами по работе в кино или театр. А выезжать не выезжала. Только в санаторий, лечиться.
– В санаторий? – повторил Розниекс. – Когда это было в последний раз?
– Прошлой осенью, – осторожно ответил Ромуальд.
– А писем после этого она не получала?
– Получала, – ответил Ромуальд еще осторожнее. – Но я их не читал. Думаю, что они были от подруги. – Юноша старался, насколько возможно было, защитить честь матери.
– Письма сохранились?
Ромуальд поколебался, но лгать не стал.
– Заперты в столе.
– Почему заперты?
– Это такой ящик – секретный. Мне с раннего детства было запрещено туда лазить.
– Ну вот, – сказал он, – а вы говорите, что у нее не было секретов.
– Это совсем другое. Я думаю, там у нее спрятано что–то, напоминающее о молодости – письма отца, сувениры. Альбом для стихов, может быть. Говорят, такое бывает у каждой женщины.
– Где ваш отец?
– Не знаю. Я его не помню. Мать разошлась с ним, когда я был еще маленьким. Мы о нем никогда не говорили. Мама считала, что он не заслуживал того, чтобы о нем помнили, – неохотно проговорил Ромуальд и умолк, закрыв лицо ладонями.
– Знаете что, Ромуальд, – словно не заметив этого, сказал Розниекс, – давайте попытаемся все вместе понять, к кому ваша мать поехала в Пиекрастес и какие дела там у нее были. Ни у кого из ее коллег нет дачи в Пиекрастес, это мы проверили.
– Как это нет? – Ромуальд выпрямился. – Не может быть!
– Вот мы и хотим разобраться в ее друзьях и знакомых, с кем она могла там встретиться.
– Ничего не понимаю, – глухо сказал юноша.
– Вы человек умный. Это несчастье может оказаться и случайным: ехал пьяный шофер или юнец, угнавший машину для развлечения. Но все же есть основания подозревать обдуманное преступление. И сразу возникает вопрос: кому было нужно, чтобы ваша мать умерла? Кому она мешала? Мы расследуем дело в двух направлениях: ищем машину, вернее – ее водителя, и одновременно – людей, знавших вашу мать и заинтересованных в ее смерти. И в этом вы можете нам помочь.
– Она была такая добрая! – воскликнул Ромуальд. – Никогда никому не делала зла.
– Верю. – Розниекс подошел к Ромуальду, присел рядом с ним. – Но это еще не значит, что она никому не мешала. Честность, порядочность, желание бороться со злом могут встать поперек дороги негодяям.