Альда и разговаривать с ним не хотела. А он пристает: «Будешь дуться — еще разрисую». Знала, разрисует, и лучше не связываться. «Ты, наверное, ничего больше и не можешь, как одни рожицы рисовать». Нет, умел Сенька многое. Он показал ей альбом, где нарисованы камни-самоцветы. Очень здорово! «Хочешь, — сказал, — покажу, с чего рисовал».

В хот вечер они долго просидели за его коллекцией. Каждый камень в ней — чудо из чудес, и о каждом Сенька умел рассказать что-то необычное. Камни их и примирили тогда.

Сейчас Альда еще и еще оглядела своих одноклассников. Все они что надо. Только никто из них не заменит Сеньку. Вечный забияка, он очень пытлив, начитан. За что ни возьмется, все у него ладится. Дружить с ним — одно удовольствие. И вот как на горе нет Сеньки. Бесшабашная голова!

Ее раздумья оборвал подскочивший Азат. Подвижен, как закрученный волчок. Глаза черные, огромные. Будто видят такое, чего никто не видит, и никак не найдет слов, чтобы рассказать о том, с чем прибежал.

— Ты чего? — взял его за плечо Биктимер.

Он такой же черноволосый и черноглазый. Только Азат невысокого росточку, а этот высок и строен. Азат горяч, а этот сдержан. Азат разговорчив и тараторит безумолку, а Биктимер молчалив и больше склонен послушать.

— Что стряслось такое? — допрашивал он разгоряченного Азата.

Наконец шустрый мальчишка собрался с духом и разом выпалил:

— Видите, с кем стоит Грек? — указал он рукой в направлении павильона, где торгуют мороженным и фруктовыми водами.

Заинтригованные ребята разом поглядели в ту сторону. Их учитель географии и руководитель экспедиции Платон Ильич Греков разговаривал с незнакомым человеком. Ничего необычного в этом ребята не увидели. Они любили своего географа за простому, за умение занимательно рассказывать об увиденном и в шутку называли его между собой Греком. Сам Платон Ильич знал об этом и к прозвищу относился безобидно.

— Ну и что? — опять сказал Биктимер.

— Человек особенный! — частил Азат. — Взглянете — удивитесь. Весь изранен: лицо, шея, руки — все в шрамах, в рубцах. Видно, был в переделках. Говорят, весь Урал знает. Сам самоцветы искал. Камнерезом был. Вот бы расспросить!

— Да откуда он? — спросил Биктимер, издали вглядываясь в незнакомца.

— Говорят, из Белорецка. И будто, медвежатник. На зверя один на один ходит.

Белоречанин заинтересовал ребят, и они готовы были хоть сейчас расспрашивать незнакомца. Но как подступиться к нему, не знали. Платон Ильич не терпел навязчивости и во всем требовал от них такта.

— Вот бы Сеньку сюда! — вспомнил его Азат. — Тот бы враз зарисовал его и — в наш альбом. Здорово получилось бы. А теперь как? Может, сфотографировать?

Решили, что самый лучший способ — заговорить со стариком и ближе с ним познакомиться. Им просто повезло с первых шагов.

— Как утопленнику! — сострил Петька Рыжов. — Сенька сбежал — это тебе повезло?

— Ну и хорошо: по крайней мере, воспитывать не будет, — махнул рукой Юрка Дежнев.

— Хватит про Сеньку! — отмахнулся Азат. — Сбежал — значит, струсил. Тоже, геолог. А еще коллекцию собирает.

— Нет, не струсил, — заступился за друга Биктимер. — Он не такой. Наверно, отец не пустил.

— Не пустил — скажи, не подводи товарищей! — стоял на своем Азат. — Тут каждый человек на счету и у каждого свои обязанности. Кто рисовать будет? Фото есть фото, Потом без него и нефрит искать труднее.

— Обманщик он — вот кто! — не унимался Петька.

— И вовсе не обманщик! — заступилась Альда. — Видно, что-то стряслось, потому и не мог сказать.

Петька смешливо взглянул на Альду и подколол ее:

— Чья бы корова мычала, а твоя молчала! Даже тебе не сказал. Это хорошо?

Альда невольно прикусила губу и отвернулась: возразить ей нечего.

Ребята стайкой двинулись к Платону Ильичу, и она нехотя поплелась за ними. Все же Петька учудил. Хоть бы разузнал, что случилось, почему ни с того ни с сего Сенька передумал ехать с ними и подался в деревню. Друг называется. Даже не зашел, не сказал. Эх, Сенька, Сенька, чубатая твоя голова. Хоть бы в школу забежал: дескать, не могу.

Вон и Платон Ильич осуждает. Ему тоже не по себе. Насторожился, вроде ждет чего-то и все на дорогу поглядывает. Похоже, надеется, — вдруг заявится Сенька. А его нет и не будет. Ведь Грек сам ходил к нему и убедился: дома у них никого, все в деревню уехали. Что же теперь ждать?

— Вы что, ребята? — опередил их вопросом Платон Ильич. — Ах, билет. Ничего, все в порядке. Не приедет Вихров — билет не пропадет. Вот товарищу нужно в Белорецк. На него и перепишем. Знакомьтесь, это Савин Корней Ильич, уральский следопыт, знающий камнерез, гранильщик самоцветов.

Сгорая от любопытства, ребята окружили белоречанина, сыпали вопрос за вопросом. Ему, оказывается, за шестьдесят уже, а на вид крепок. Сразу располагает к себе. Всех одолевало нетерпение, и хотелось без конца расспрашивать, но стеснялись. Нельзя же сразу. Еще будет время поговорить и в самолете. Лишь Юрка Дежнев оставался замкнутым, равнодушным. Подумаешь, медвежатник!

Платон Ильич огорченно поглядел на очередной автобус из города. Сеньку он не привез. Выходит, в самом деле, подался в деревню. Затем позвал Корнея Ильича и пошел с ним в кассу переоформлять билет.

В самолете было светло и уютно. Ни толкотни, ни сутолоки. Всю левую сторону заняли школьники, участники экспедиции. Альда оказалась у окна, и рядом с нею Корней Ильич. Азат поглядывал на нее с завистью. Везет же девчонке! И поменяться местами не хочет. Сам он сидел возле Платона Ильича. Тот порой обертывался, чтобы перекинуться словечком с белорецким камнерезом.

Глядя на Платона Ильича и на своего соседа, Альда невольно сравнивала их. Учитель географии тонок и строен, лицо у него загорелое. Взгляд голубых глаз ясен и тверд. Мускулы лица словно натянуты. И все же в лице ощутимо беспокойство, тревога: чего-то искал и не нашел. Даже уголки губ опустились. Видно, за Сеньку тревожится. Теперь чего переживать. Тот сам себе сделал хуже. И себе и другим.

Белоречанин, наоборот, был тих и спокоен. Казалось, ничто его не тревожит. Самолет легко и плавно взмыл в воздух, и скоро уже Белорецк.

Разговор что-то не клеился. Корней Ильич откинулся на спинку кресла и, прищурив глаза, вроде вздремнул.

Не успела Альда опомниться, а под крылом самолета — уже горы. Даже не верилось, как близки от Уфы сырты Южного Урала. Они вырастали на глазах с каждой минутой. Еще немного, и горы со всех сторон.

Забыв про все на свете, Альда не отрывала глаз от окна. Было тихо-тихо, лишь порою слышались вскрики ребят. Их радовали кручи гор и прелесть речных долин. Внизу Инзер. Его зеленые луга и урема похожи на бесконечную ковровую дорожку, рассеченную лентой воды. В лесостепи, на подступах к Симу, правому притоку Агидели, он широк и раздолен, а чем выше по течению, становится все уже. Затем его берега теряются, и на горизонте встают огромные скалы и купола стройных лесов.

Альду восхищает бесконечная череда горных хребтов. Их массивные кряжи как стена за стеной высятся под облака и преграждают им путь. Все затянуто сизой дымкой, будто вышел сюда батыр-исполин, присел на гребни гор и закурил свою трубку.

— Ну и горы! — восхищалась Альда.

— И у каждой свое имя, свои сокровища, — донесся голос Корнея Ильича, который вдруг встрепенулся и через ее плечо тоже залюбовался горами.

— Видишь вон ту толстуху с плоской скальной вершиной, — говорил он про гору в окружении ее младших собратьев. — Сама Ямантау. А за нею, двугорбая, — Иремель, откуда течет наша Белая. Ручейком начинается. А вот на виду, правее, — острые пики Зильмердана.

— Вы были там? — не оборачиваясь, спросила Альда.

— Где я не был! А все это, — описав рукою круг в воздухе, сказал Корней Ильич, — и есть Белогорщина. Тут тебе медь и золото, цинк и бокситы, железные и марганцевые руды, отменные сланцы и краски — все, что хочешь.