РЕДАКЦИИ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Лазарев Валентин Васильевич (род. в 1937 г.) — кандидат философских наук, научный сотрудник отдела истории философии стран Западной Европы и Америки Института философии АН СССР. Является автором главы о Руссо в книге «История диалектики XIV–XVIII вв.», ряда статей в журнале «Вопросы философии» и в Философской Энциклопедии.

Великолепным восходом солнца назвал Гегель эпоху Великой французской революции. В то время, вспоминает он, «господствовало возвышенное, трогательное чувство, мир был охвачен энтузиазмом…» (22, 8, 414)[1]. Но несчастное и жалкое зрелище должно было представлять положение дел в этот период в стране, в которой энтузиазм по поводу крушения во Франции монархического режима мог выразиться лишь в нарушении режима дня — в преждевременном выходе на прогулку кёнигсбергского мыслителя. В Париже под натиском восставших скрипели тяжелые ворота Бастилии, а в Берлине, Кёнигсберге и Иене скрипели перья. Там решался вопрос о переустройстве общественных институтов, а здесь только ставился вопрос о реформе учебных институтов.

Безотрадную картину представляла в политическом и социальном отношении Германия к концу XVIII в. Нация оставалась раздробленной на сотни крошечных государств. Средневековые учреждения прогнили и расшатались, но не было сил сбросить их. Ничто не предвещало благоприятной перемены. Но в то же время это была великая эпоха немецкой духовной культуры — имена Гёте и Шиллера, Канта и Фихте, Шеллинга и братьев Шлегель говорят о многом. Поэтому пренебрежительное отношение, которое вызывает к себе практическая жизнь в Германии этого периода, сразу же меняется на крайне почтительное, как только переходят к рассмотрению сферы духовной жизни, ибо в ней обнаружилась такая сторона бури и натиска новой эпохи, без учета которой даже общая характеристика происходящих сдвигов была бы совершенно недостаточной. Специфическая форма, которую приняла революционная деятельность в Германии, — теоретическая, философская работа — была определенным образом связана как с убогой немецкой действительностью, так и с революционными потрясениями и переворотами, происходившими во Франции с 1789 г. При невозможности поспевать на практике за основным направлением мирового развития, принявшего буржуазный характер, в условиях, когда английская буржуазия революционизировала промышленность и завоевывала мир коммерчески, а французская буржуазия посредством колоссальнейшей из известных до того времени революций достигла господства и завоевывала Европейский континент военно-политически, оставалась только возможность подчинять мир духовно, в мысли и в воображении.

Склонность к уединению, к тому, чтобы замыкаться в свои системы и предаваться бесстрастному созерцанию, более всего характерна для философии немецкого классического идеализма. Но это не значит, что философия от Канта до Гегеля витала вне мира, и о каждом из блестящих ее представителей, как и о системе, им развитой, должно сказать словами К. Маркса: «…они — продукт своего времени, своего народа, самые тонкие, драгоценные и невидимые соки которого концентрируются в философских идеях» (1, 7, 105). Те из современников, которые были наделены практической энергией и выступали противниками философствования как пустого фантазирования, чудачества, лишенного практического смысла, вскоре сами могли убедиться, что оторванность философии от практики означает лишь несвязанность с собою, разорванность самой действительности, которую они пытались противопоставить теории; ибо в Германии, которая как раз и представляет собой эту отделенную от самой себя действительность, «практическая жизнь так же лишена духовного содержания, как духовная жизнь лишена связи с практикой…» (1, 1, 427).

Оторванность от практики ничуть не мешала идеалистической немецкой философии быть отражением и концентрированным выражением действительности, быть духовной квинтэссенцией своего времени, а идеальный, кажущийся «потусторонним» мир, с которым имела дело эта философия, содержал в своей основе, как это показано Марксом, действительный мир, находящийся всего-навсего по ту сторону Рейна. При всей отсталости своей государственности и экономики немецкий народ пережил в идее отрицание своих действительных порядков и осуществление своих чаяний, своих идеальных порядков, наблюдая жизнь соседних народов. Философию Канта Маркс назвал «немецкой теорией французской революции» (1, 1, 88).

Если немецкий классический идеализм называется философией самосознания, в центре которой стоит принцип Фихте: Я = Я, то этот принцип самосознания выражает по-немецки, т. е. в формах абстрактного мышления, то, что по-французски, т. е. на языке политики, обозначается словом «равенство».

Несомненно, что немецкая философия принадлежит прежде всего к миру самой немецкой действительности и является его идеальным продолжением и дополнением. Труднее понять то обстоятельство, что сама немецкая действительность на протяжении долгого времени была «теоретичной». Поэтому принятие первого положения нередко сочетают с упреками по адресу этой философии в том, что построенный ею мир существует только в голове системосозидателя, и так делают, обычно «не подозревая даже, что и „голова“ принадлежит этому миру, или что этот мир есть мир головы» (1, 1, 105). При требовании исходить из действительных зародышей жизни Маркс считал важным не упускать из виду, что «действительный зародыш жизни немецкого народа до сих пор произрастал только под его черепом». «Ведь революционное прошлое Германии теоретично, это — реформация. Как тогда революция началась в мозгу монаха, так теперь она начинается в мозгу философа» (там же, 420, 422).

Все составившие эпоху радикальные сдвиги XVIII в. осуществлялись по частям отдельными странами, и ни в одной из них всеобщая революция не вылилась в целостный процесс, который гармонично охватил бы все стороны жизни, а происходила с известного рода односторонностью, присущей каждой нации. Где практика находила высшее выражение — скажем, в политической борьбе, как это имело место во Франции, или в торгово-промышленной активности, как в Англии, — там она оказывалась не менее однобокой, чем абстрактное теоретизирование, в противоположность которому она развивалась. Передовые нации, вышедшие на арену мировой истории, не могли гордиться перед немцами превосходством в области философии, которая стояла, в отличие от прочих сфер немецкой жизни, вполне на уровне действительного развития этих наций.

Философская революция в Германии была начата Иммануилом Кантом. Он в корне перевернул представление, согласно которому познающий субъект подчинен предмету, определяется впечатлениями от него и находится в страдательном состоянии, предмет же исполнен активности. Согласно Канту, субъект, познающий предметы, дает им законы их существования; каковы вещи «в себе», независимо от нас, мы не знаем и знать не можем; но вещи, какими мы их знаем, есть наше собственное создание, продукт познающего субъекта.

Выступивший вслед за Кантом Фихте отверг существование непознаваемых «вещей в себе» и возвел самосознающего субъекта — Я — в единственную истинную и самостоятельную реальность: «…кто сознает свою самостоятельность и независимость от всего, что вне его, — а чтобы прийти к такому сознанию надо действительно сделать себя чем-нибудь, независимо ни от чего, через самого себя, — тот не нуждается уже в вещах, как в опоре для своего Я» (34, 33–34). Результатом этой теории было отрицание самостоятельности мира объектов, сама природа появляется в ней лишь как призрачная тень субъекта; природа порождается бессознательной деятельностью мирового Я, или абсолютного субъекта; Я абсолютно, а не-Я — природа, это только продукт самопротивоположения Я (субъекта), результат его бессознательной деятельности.