Вы же не хотели сегодняшнего открытия, сказ Нат. Я тоже. Теперь я хочу его ещё меньше, но не мс сказать почему. Он помолчал. Смотрите!

Телекамера повернулась от трибуны и от гостей к толпе за барьерами. То тут, то там взлетали руки в приветственном взмахе, но камера остановилась на маячивших в толпе плакатах: «Долой войну!» стояло на одном, «Прекратить бомбардировки!» требовал следующий.

Камера двигалась дальше, потом остановилась и моментально выделила совсем другой плакат: «Выбрасываете миллионы на этот домину! А как насчет пособий по безработице?»

Пожалуйста, сказал Гиддингс. Горожане неспокойны. В наше время они неспокойны всегда.

Он взял стакан с виски, влил его содержимое в себя и хорошее настроение к нему вернулось.

Камера между тем скользнула назад к лестнице, на трибуну, где как раз появились губернатор с мэром. Они приветствовали толпу. Гиддингс заметил:

Мне всегда кажется, что политики собрались бы и на открытие сортира, лишь бы поднять свою популярность. Он уже улыбался. Но, в конце концов, ничто человеческое им не чуждо.

Нат негромко спросил:

Как к вам попали извещения на изменения, Уилл? Он следил, как исчезает с лица Гиддингса улыбка.

Хотите сказать, что сомневаетесь в их подлинности? обиделся Гиддингс. В его голосе зазвучала ярость.

Мне показали копии, оказал Нат. А где оригиналы?

Послушайте, вы… Нат покачал головой.

Я уже говорил вам так не пойдет. Если боитесь отвечать на этот вопрос, так и скажите.

Боюсь? Еще чего!

Так где же оригиналы?

Гиддингс поиграл пустым стаканом я только потом ответил:

Я не знаю. Он поднял глаза. И это чистая правда. Просто вчера я получил по почте пакет с ксерокопиями. И после паузы добавил: Без обратного адреса. Штемпель почтового отделения на Центральном вокзале. Он развел огромными ручищами. Без всякой записки, только копии. Снова помолчал. Видно, кто–то вздумал шутки шутить.

Вы в самом деле так думаете? Гиддингс медленно покачал головой:

Нет.

15. 10–16. 03

Постовой Варне наблюдал за прибывающими гостями и толпой, пока ещё стоявшей за барьерами, оглядел все размахивавших плакатами, оценил степень их серьезности или намеренной абсурдности и сказал:

Безопасность! Слышал ли ты, Майк, это слово лет десять назад?

Слово как слово, ответил Шеннон, как будто эта фраза могла объяснить что угодно. Он знал о достоинства своей крепкой мужской фигуры и не то чтобы красовался перед барьером, но и не старался быть незаметным.

Ты, кстати, не только слишком много читаешь Френк, но и слишком много думаешь.

Прекратить бомбежки, прочитал Барнс на ближайшем плакате. Этот плакат я последний раз виде перед зданием ООН.

При сегодняшних ценах, сказал Шеннон, каждый старается сэкономить, где только можно. На стадионе от матча к матчу я вижу все те же лозунги.

Ну, не совсем те же, заметил Варне, Он улыбался. Они с Майком Шенноном хорошо подходили друг другу, а если между ними существовал разрыв в образовании или даже в интеллекте, так что из этого? Намного важнее такие факторы, как взаимопонимание, доброта товарищество.

Ты когда–нибудь был там внутри, Майк?

Шеннон внутри не был. Не то чтобы для него Башня была заурядным зданием и все, хотя мысль такая у него частенько мелькала, но скорее потому, что в городе столько домов и столько небоскребов, что захоти человек все это осмотреть, тут ему и конец придет. Так что лучше уж ограничиться своими, знакомыми местами. Он так и сказал:

Тебя, Френк, что–то стали привлекать слишком крупные особы. Это не к добру. Что там особенного, внутри этой громады? Что там не так, как везде? Он помолчал и взглянул вверх. Кроме того, что она так чертовски высока?

Там есть центр обеспечения безопасности, ответил Варне. Снова то же слово. Это центр управления, который связан со всеми этажами. Вычислительный центр, который контролирует температуру, влажность и Бог весть что ещё по всему зданию. Противопожарные двери на лестнице запираются электроникой, но если что–то случится, электроника же их отопрет. Там есть двухконтурная система пожарной сигнализации, которую можно привести в действие с любого этажа… Он умолк и слегка улыбнулся.

А что в этом смешного?

Когда–то я слышал такой анекдот, ответил Варне. О самолете будущего. Он взлетает из аэропорта Хитроу в Лондоне, убирает шасси, перестраивает крыло для полета со сверхзвуковой скоростью. Потом в динамиках раздается голос:

Приветствуем вас на борту, дамы и господа. Наш рейс номер 101 ЛондонНью–Йорк. Полет будет проходить на высоте двадцати одной тысячи метров со скоростью тысяча пятьсот километров в час; прибытие в аэропорт имени Кеннеди точно в три часа пятьдесят пять минут по Нью–Йоркскому времени. Наш самолет самый современный в мире. Все операции пилота поручены электронике, учтены все возможности, никакие отказы невозможны, невозможны, невозможны…

Шеннон покачал головой.

Откуда ты только берешь свои шуточки!

* * *

Гровер Фрэзи, с гвоздикой в петлице и без шляпы, сияя Улыбкой, встречал гостей у подножия лестницы, ведущей на трибуну, установленную на Тауэр–плаза; на огороженном отрезке улицы останавливался один автомобиль за Другим, высаживая своих пассажиров. У всех на лицах было выражение, рассчитанное на свадьбы, открытие сессий парламента или открытия памятников.

Ax да, ещё на похороны. Господи, с чего это пришло ему в голову?

Он поспешил вперед с протянутой рукой и сказал:

Очень любезно с вашей стороны, господин посол, вы нашли время прийти!

Я ни за что не пропустил бы такое событие, мистер Фрэзи. Такое огромное, прекрасное сооружение, символизирующее взаимопонимание между людьми… Посол уважительно закивал головой.

Сенатор Джон Петере и конгрессмен Кэрри Уайкофф ехали в такси из аэропорта Ла Гардия. Они вместе летели из Вашингтона, и Кэрри Уайкофф все ещё был под впечатлением разговора. Он начался с совершенно невинных реплик на посадке в Вашингтоне.

Были времена, сказал сенатор, застегивая привязной ремень, когда человек должен был ездить поездом или сидеть дома. Еще перед войной… Вы–то этого уже помните.

Кэрри Уайкофф не помнил. Ему было тридцать четы года, он был избран в конгресс на второй срок и не попал на войну в Корее, ни тем более, на вторую мировую, которую, похоже, имел в виду Джон Петере.

Вы намекаете, что я слишком молод? спросил Кэрр Сенатор ухмыльнулся:

Обычная зависть. Я был бы счастлив иметь ваши годы и начать все снова.

Тогда, спросил Кэрри, или теперь?

Он никогда ещё не оценивал этой стороны проблемы. Зависть к новому поколению это ностальгия или просто желание продолжать жить, видеть, что будет Обычный эгоизм или интеллектуальная любознательность?

Теперь, твердо ответил сенатор. Я не испытываю тоски по прошлому. Приехал в Вашингтон в тридцать шестом. Сегодня «великая депрессия» только термин, да же это была больная язва общества, и хотя мы все чаще повторяли, что лечение идет успешно, на самом дел?, просто кормили пациента аспирином, меняли повязки на гноящихся ранах и молили Бога, чтобы он не умер у нас на руках.

Слушая подобные речи престарелых политиков, Кэрри всегда ощущал потребность возразить.

Сегодня тоже хватает проблем, сказал он. Думаю, вы это не будете отрицать.

Да бросьте, какого черта! Разница в том, что сегодня у нас есть средства поправить положение. В нашем распоряжении знания, капиталы, производство, снабжение, связь и связь прежде всего, а тогда не было ничего, кроме истерии и отчаяния.

Знания? возразил Кэрри. Мне кажется…

Я вполне сознательно употребил это слово, резко ответил сенатор. Знаний хватает, вопрос в том, хватит ли нам ума, чтобы суметь их использовать. Именно потому я хотел бы снова быть молодым, как вы, хотел бы начать все снова, но в мире, который мог бы стать лучше с той поры, как Ева дала Адаму яблоко. Только сомневаюсь, что это было яблоко, я никогда не слышал, что в Месопотамии, где был райский сад, росли яблоки. Вам это никогда не приходило в голову?