Съели заработанный Даратой хлеб, прикончили колбасу, сало, одна картошка ещё осталась, но и той кот наплакал. В доме хоть шаром покати.

Однажды на дворе потеплело, и старый Кризас выбрался в лес. Отец дрова рубит в поте лица, а сын по сугробам лазит, птичьи гнёзда выискивает, по дуплам шарит и орешки пощёлкивает. Хуже хорька в лесу разбойничает.

Рыскал, рыскал, пока не наткнулся на валежину. Та подскочила да другим концом — бац по лбу!

Чуть без глаза не остался.

— Топор нашёл! — благим матом орёт Аршин.

— Тащи его сюда! Продадим — хлеба купим! — обрадовался отец.

— Да он старый, — объясняет сын, вытирая рассечённый лоб.

— Всё равно пригодится, хоть в лом сдадим. Неси быстрей!

— Так он и не железный вовсе.

— Вот балда! Топорище небось нашёл?

— Не топорище — сук…

— А чего обманываешь?

— А чего он так больно бьётся? Как топором рассек!

Отец молчит, накладывает дрова на сани, верёвкой обвязывает, а сын опять кричит:

— Пап, а жёлуди едят?

— Нет!

— Эх, жалость: такой огромный дуб нашёл!

Кризас только тем и утешается, что панов да шибко грамотных людей не вдруг поймёшь. У них всё не разбери-бери.

— Пап, пап, а лося едят?

— Едят!

— Эх, жалость: в лес убежал!

— Перестань из пустого в порожнее переливать, а то влезу на дерево и уши надеру! — злится Вершок.

И сани плечом подпирает.

А Аршин позади плетётся и мечтает: "Был бы снег мукой, лёд — леденцом, а жёлудь — сливой… Эх и жизнь была бы! Как у колхозного кладовщика Амбараса!"

Приехали отец и сын в местечко, часть дровишек продали, муки для болтушки накупили, табаку для трубки и отправились по магазинам подходящую кастрюлю искать. Чтобы и побольше была, и подешевле.

Вскоре надоело Аршину, как хвост, за Вершком ходить. Вернулся к саням и улёгся в них, свернувшись клубком от холода. Поздно вечером явился отец с покупкой. Бельевой котёл приволок.

— Ты где так долго пропадал? — дрожит Аршин.

И у Вершка зуб на зуб не попадает.

— Пока приценивался, пока покупал, да пока к кастрюльщику носил, дырку заделывал, — объясняет Вершок, — не заметил, как стемнело.

— Зачем же ты дырявый котёл покупал? — спрашивает сын.

— Да он целый был.

— Чего тогда к мастеру носил?

— Да я его камнем продырявил. Рано или поздно всё равно прохудится, а кто нам в Безделяе починит? Так я уж обо всём позаботился, чтобы лишний раз не ездить. Думать надо!

Приехал старик домой и слёг. Побежал Аршин лошадь просить, никто ему на слово не верит, все лишь плечами пожимают:

— Вчера ещё как огурчик ходил…

— Сами удивляемся! — объясняет Аршин. — По снегу ходил — ноги застудил, а теперь на лёгкие жалуется. Лёгкие — полбеды, да как бы тяжёлые не расхворались!

Так или иначе, в сумерках за врачом отправился. И словно в воду канул.

Мать все глаза проглядела, соседи, что и думать, не знают: Кризас на ладан дышит, а сына всё нет и нет. Будто за смертью его послали. Наконец на третий день возвращается Аршин и докладывает:

— Я уж обо всём позаботился: к доктору сходил, в аптеку сбегал, всех родных оповестил, гроб заказал и на кладбище завернул — могилу вырыл. Чтобы лишний раз не ездить.

Пока суд да дело, Вершок приказал долго жить. Пышные похороны устроили Кризасу колхозники, памятник ему большой отгрохали, венков целую гору нанесли, а Аршин плачет, рыдает, волосы на себе рвёт. Первый раз по-настоящему отца жалеет.

— Да не убивайся ты так, — уговаривают соседи. — От этой беды ещё никто не спасся! Ведь и наши отцы в своё время померли.

— Вам-то что… — всхлипывает Аршин. — Богатый помер — деньги детям оставил, а мудрый на тот свет ушёл — всё с собой унёс.

Как умел, так и скорбел Аршин.

Покачали головами соседи: истинную правду сирота сказал. Трубка, кисет да щепотка табаку — вот и всё, что оставил сыну мудрый Кризас. Да ещё россказни о славном безделяйском пане Яцкусе. О его пресловутом сыне Причкусе. И о бравом Вершковом роде.

Овдовев, Дарата не позволила сыну баклуши бить, тут же к делу его приставила. Пух драть.

Сидит богатырь, потолок плечами подпирает, лавку задом ломает, громадными своими ручищами — им бы камни ворочать! — по пушиночке гусиную одёжку щиплет, не смеет перечить матери. Помнит чёрный лентяев голод.

С непривычки пальцы немеют, в глазах рябит, пух в ноздри лезет, но Аршин нос кулаком зажал и дохнуть боится, чтобы всю работу не сдуло. Как снежок, ветром не унесло.

Только он с одной насыпкой управится, мать тут же вторую от соседей тащит, потому как зимой в колхозе другой работы нет. За второю — третью, за ней четвёртую… Парню некогда во двор выбежать да высморкаться как следует, чтобы нос на всю жизнь не заложило.

Чуть весной повеяло, Аршин перья в угол и бегом к бригадиру Полуквасу подходящую работу себе просить. Мужскую!

— Ну ладно, — согласился бригадир, — выдам тебе пару лошадей и сошку: будешь за трактористами огрехи запахивать. С сорняками воевать.

— Спасибо, — благодарит Аршин. — Только ты мне хоть кого-нибудь в подчиненье дай. Помощника назначь. Чтобы было, кем командовать.

— У тебя в подчиненье лошади, — объясняет Полуквас. — Ими и командуй. До упаду.

— А кто ответит, если будет плохо вспахано? На кого мне тогда кричать? не соглашается Аршин.

— Если плохо вспахано будет, найдётся кому на тебя на самого кричать, погрозился бригадир. — И за работу ни гроша не получишь.

Ещё бы поспорил Кризасов сын, да вспомнил, как минувшей зимой жёлуди в лесу ел, как слюнки глотал, на лося глядя… Передёрнулся и, навалившись на соху, вдавил её в землю. По самые держалки вогнал.

Гикнул Аршин, взмахнул кнутом, лошадки рванулись, налегли на постромки, те — трах! — и лопнули. Будто подрезанные. Кое-как связал обрывки Аршин, опять лошадей погнал — и снова упряжь в клочья… А на третий раз и чинить нечего.

Сбегал парень домой за отцовскими шлеями и стал уже иначе пахать: по-над самой землёй соху ведёт, еле-еле травы касается да знай лошадей бранит. На чём свет стоит ругается.

Так полдня и прошагал за лошадиным хвостом. Пришёл бригадир работу проверять, за голову схватился: все огрехи в полосах, а ни одной борозды не вспахано. Словно кто на санках по полю катался.

— Да за такую работу тебя из колхоза гнать надо! — распекал Полуквас Аршина.

А тот в свою очередь лошадей чехвостит:

— Да за такую работу вас на живодёрню гнать надо!

— Я тебе, не лошадям говорю, безрукий? — разоряется Полуквас.

— Я вам. не бригадиру говорю, безногие! — вторит Аршин.

— Да как ты смеешь?! — орёт бригадир.

— Да как вы смеете? — кричит пахарь, а вся бригада слушает их перепалку и хохочет, животики надрывает.

— Я тебе задание дал!

— А я — им!

— Не ори на меня, как на скотину!

— Ладно, буду как на человека орать.

Угомонился Полуквас, но больше и часу не стал держать Аршина. В два счета из бригады отчислил. И даже полтрудодня ему не записал.

Бредёт Аршин домой, шлеи на плечо повесив, а слезы так и катятся по щекам. Обидно ему: что делать, не показали, пахать не научили, только бригадир обругал и с работы выгнал. Как бывший безделяйский пан Яцкус.

Мать утешила сына, объяснила, что никто умельцем не родится, а сам Полуквас ещё не так давно тише воды, ниже травы ходил, тени своей боялся, пока бригадиром не заделался. Подбодрив сына, Дарата посадила его за стол и кусок мяса перед ним поставила. Подкрепиться до обеда.

— Только смотри оставь, чтобы в капусту положить, — предупредила сына. Больше нет.

Так и сделал Аршин: половину съел, а половину раскрошил на кусочки, вышел в огород и всю капустную рассаду усыпал мясом. Как удобрил.

"Ежели она от навоза хорошо растёт, то уж от мяса и вовсе до неба вымахает!" — рассудил Аршин.

Принесла мать миску варёной капусты, а мясом и не пахнет.