— Я не хочу! Зачем это мне ждать? Я знать должен!

— Что ж. Тогда поезжай.

— Я сразу обратно. Только посмотрю.

Трясясь в автобусе, ехавшем на Калниене, Нилс не мог ни о чем думать; голова была дурная, под ложечкой жгло, будто он ошпарил внутренности крутым кипятком.

Выйдя на калниенской автостанции, Нилс прямиком направился в сберкассу. Он должен был видеть Бригиту. Что будет, когда он ее увидит, Нилс еще не представлял себе.

Он шагал по улицам, высоко держа голову, равнодушно прищурив глаза, не глядя по сторонам; его мучила непривычная мысль, что прохожие знают о его позоре, глазеют на обманутого мужа с насмешкой или с сожалением. Мерзость какая! Человек не вправе так поступать с другим человеком! Так вот — исподтишка… Это же все равно, что ударить ножом в спину из–за угла, не осмелившись заглянуть в лицо тому, кого решил зарезать. Бригита ударила его ножом в спину? Нет! Он этому не хотел верить.

Нилс воровато заглянул в сберкассу и сразу же захлопнул дверь: Бригиты не было, а он не хотел, чтобы его увидели сослуживцы жены. Со многими он был знаком. Почему это Бригиты нет на работе? Правильно, обеденный перерыв! Неужели пошла к своему… к этому…

Нилс сел в автобус и доехал до вокзала. Там, на вокзальной площади, помещалось фотоателье. Нилс медлил. Пойти прямо в ателье? А если Бригиты и там нет? Если они встретились где–нибудь в другом месте, если вообще встретились? Подождать? Подождать. Там видно будет.

Нилс сел на скамейку и стал не сводя глаз глядеть на дверь ателье.

Ждать долго не пришлось. Входили и выходили разные люди, потом вышли двое: какой–то долговязый тип и женщина в желтом платье цвета подсолнуха. Нилс сразу узнал Бригиту в ее ярком платье. Оказалось, что к этому он все же не вполне готов, иначе как же объяснить, что при виде жены с любовником у Нилса вдруг резко потемнело в глазах, будто кто–то, дурачась, напялил ему мешок на голову?

Нилс потряс головой и увидел опять, слишком даже ясно увидел женщину в желтом платье и долговязого мужчину с ней рядом. Они уходили, взявшись за руки, ничуть не стесняясь, — средь бела дня, на глазах у людей взявшись за руки и прижавшись друг к другу.

Нилс сидел и смотрел вслед жене и ее любовнику. У него не было сил шевельнуться и следовать за ними; наверно, нужно было это сделать, но он не мог, он только сидел и смотрел. Желтое платье… Материю для этого платья Нилс купил прошлой зимой. Он ничего не понимал в тканях, зашел в магазин, там ему просто бросился в глаза и сразу понравился солнечно–желтый шелк. Спросил продавщицу, сколько такого материала нужно на женское платье, и ужасно сконфузился, когда продавщица кокетливо осыпала его всевозможными вопросами; на какое платье, с коротким или длинным рукавом, какого роста женщина? Курам на смех! Что же, он должен был измерить ее по сантиметрам! В конце концов Нилс купил три метра яркого шелка, принес домой маленький сверток и вместо того, чтобы отдать его в руки жене, положил перед зеркалом; Бригита любила охорашиваться перед зеркалом, накручивая волосы на какие–то пластмассовые трубочки, пудрясь или крася губы. А теперь Бригита…

Черт, ну зачем ему думать о проклятом желтом платье! Точно это так уж важно, что жена бежит к своему хахалю именно в том платье, которое подарил ей Нилс? Не только платье, а и тело Бригиты теперь на глазах у всего города лапает тот, тощий, длинный, скользкий угорь с малюсенькой головкой…

Так–так! Значит, Нилсу все–таки суждено узнать обо всем последним, когда город давно уже знает, что да как, — об этом позаботилась Бригита, его жена…

Что–то ткнулось в колени Нилса, он вздрогнул. Маленькая, слишком тепло укутанная девочка стояла перед Нилсом с одуванчиком в руке, толкала его колено.

— Ну? Тебе чего, малявка?

— Ничего. Я не малявка. Я большая. А почему ты такой грустный?

— Ничего я не грустный! Ну, топай себе, топай дальше!

Глядя исподлобья, девочка топталась перед Нилсом. Насилу вытащила из сжатого кулачка смятый одуванчик, положила его Нилсу на колени, потом ускакала на одной ножке.

Нилс вертел одуванчик в пальцах, совсем обалдев, и ему казалось, что он покраснел, как рак. Он спрятал в карман одуванчик, встал и пошел большими шагами, толком еще не зная, куда. Посмотрел на дверь ателье, и ему пришло в голову: «Нет, не пойду отсюда, хочу еще поглядеть на этого петрушку».

Нилс остановился неподалеку от ателье у киоска, где продавали воды. «Тут я могу стоять, — решил он. — Долговязый не знает меня, а я–то его сразу узнаю».

Он глядел на витрину киоска, на бутылки с фруктовой водой. Под ложечкой жгло все так же, надо бы выпить холодного. Нилс взял фруктовой воды, влил в горло прямо из бутылки, но это не освежило его, внутри горело по–прежнему. «Э, была бы сейчас зима, я бы наверно жрал лед и снег горстями», — подумал Нилс. Обтер рот ладонью и как раз увидел возвращавшегося фотографа.

Нилс смотрел и смотрел, немного подавшись вперед, будто изготовясь к прыжку: «Так вот ты какой! А? Из–за таких, стало быть, женщины теряют стыд и честь и ведут себя, как суки? А? Пижон, ничего не скажешь… Тощий, головка маленькая, как у миноги или угря, в точности… А морда! Черт, и что бабы находят в таких вот кукольных мордочках? Щечки–то, щечки… как намалеванные… Губки пухлые… Тьфу ты! Наверно, конфетки сосет тайком… И Бригита с таким…»

Невидимый тупоумный шутник, кажется, опять напялил мешок Нилсу на голову — любовник Бригиты исчез, вообще все исчезло с глаз, осталось лишь чисто физическое побуждение: броситься вперед и вцепиться долговязому в горло.

Нилс сам не понял, как устоял перед этим побуждением. Когда он пришел в себя, оказалось, что ничего не произошло и он не тронулся с места, только чуть подался вперед и сжал кулаки.

Нилс пошел с площади. Внутри все горело и пересохло, губы тоже были сухие, он их облизывал и удивлялся горькому вкусу во рту. Ах, вот оно что: ребенок почему–то пожалел чужого дядю, подарил одуванчик, и Нилс мял, мял его, а потом вытирал рот ладонью…

— Куда же он теперь так спешит? Домой? Разве есть еще у него где–то дом? Именно его дом Бригита со своим розовощеким пижоном превратила в…

Нет, все–таки Нилс пойдет туда, в их логово! И с почетом встретит там обоих.

Он зашел в магазин, взял две бутылки водки. Подумал. Купил еще колбасы, хлеба, усмехнулся и попросил отвесить полкило леденцов. Потом медленно отправился к своему бывшему дому. Времени до вечера достаточно, торопиться было некуда.

Во двор дома Нилс прокрался, как вор, стараясь не глядеть в окна соседнего дома, чтобы не увидеть там чье–нибудь знакомое, любопытное лицо. Ему было гадко, будто не Бригита с любовником, а он сам сделал какую–то подлость.

Дверь Нилс отпер своим ключом, вошел. Невольно покосился на кровать Бригиты, почему–то удивился, что она аккуратно застлана. Неужели он подсознательно ожидал, что кровать, на которой развратная жена спит с любовником, будет в прямом смысле нечистой — разрытой, неприбранной? Потешная мысль!

В кухне на столе он увидел две кружки и две тарелки. В таком виде оставался обычно стол после того, как они с женой завтракали и потом уходили на работу. Две тарелки, две кружки…

Именно эти две тарелки и кружки разозлили Нилса всего больше, просто убили его; он долго стоял у стола как в беспамятстве, тупо уставясь на неубранную посуду. Казалось бы, что особенного, этого надо было ожидать, если уж жена… Тем не менее, чувство обиды только теперь разгорелось в полную силу. Ведь надо же — ту же тарелку и ту же кружку, и на то же место, куда ставила Нилсу! И он сидел тут же… против Бригиты… Ну, нет, этого Нилс им не простит!

Нилс не оставил водку и другие свои покупки на кухне, он вообще не мог больше находиться там, у стола, накрытого на двоих. Он взял ключ от гаража, висевший на гвозде в прихожей, и вышел.

Когда Нилс строил гараж, он надеялся обзавестись машиной, но годы шли, машины не было, и гаражом пользовались как мастерской и кладовкой для хозяйственной утвари. Предусмотренная для ремонта машины яма в цементном полу оказалась лишней, мешала; Нилс собирался замуровать ее, запасся нужными материалами, но сделать пока ничего не ус тел. Яма была прикрыта лишь длинными досками.