— Инструмент на месте?

— Конечно.

— И пусковой шнур?

— Разумеется.

— Нет, ты все-таки молодец, Косаревский! — воскликнул я. — Кто же сторожит всю эту красоту?

Старший лаборант скромно пожал плечами.

— Я.

— И ночью?

Косаревский неопределенно промолчал. За углом меня с нетерпением ожидал Ким.

— Ну как? — спросил он, едва я подошел.

Трактор в полном порядке. Замок едва держится. Сторожа нет, — отрапортовал я.

Ким потер руки:

— Прекрасно. У тебя талант разведчика. Не будем терять время.

План, выработанный нами совместно с Кретовым, был дерзок и прост: увести ночью из гаража трактор и испытать сеялку. Под утро трактор можно незаметно поставить на место.

— А когда у нас будет конечный убедительный результат, — сказал Дмитрий Алексеевич, — летучая борона нам не страшна.

Еще задолго до наступления темноты мы стали готовиться к ночной операции, которую условно назвали операцией «СЛБ», что означало: «Смерть летучей бороне». Сеялку смазали и тщательно отрегулировали. Семена откалибровали. Мерина накормили. Для двигателя «Летучего Голландца» был сделан намордник — на тот случай, если ему вздумается заржать, а также приготовлены обмотки для копыт. Я еще предлагал надеть всем черные маски, но Ким был против излишней экзотики.

Операция началась ровно в двенадцать часов (тоже по моему настоянию, ибо все более-менее порядочные операции начинаются только в полночь). Во главе ударного отряда двигался я с зубилом и молотком, за мной Ким вел недоумевающего мерина: тот никак не мог понять, зачем ему закрутили веревкой челюсти. Замыкала шествие Тина. В ее обязанности входило слушать и смотреть.

Все дело заняло несколько минут. Я быстро вынул из двери скобу, Ким завел в гараж мерина и набросил на буксирный крюк постромки. Тина села за руль, а я принялся толкать трактор. Потом мы опять закрыли двери и пристроили замок.

Выехав за территорию института, мы развязали мерину челюсти и пустили его пастись на лугу, а сами завели трактор и поехали в условленное место, где нас ожидал Кретов с сеялкой и семенами.

— Порядок? — спросил он весело.

— Полный.

— Тогда поехали.

Я уселся за руль «Беларуси». Тина поместилась рядом. От быстрой езды ее рыжие волосы растрепались и в свете фар походили на пламя. Сидеть было тесно, и я чувствовал теплоту Тининого колена. Сзади, как лакеи на запятках кареты, стояли Ким и Дмитрий Алексеевич. Чтобы Ким не ревновал, я отодвинулся от Тины, но она сказала:

— Генка, не дергайся. Мне холодно.

— Не смею возражать. Сегодня ты симпатичнее, чем всегда.

— Ты, наверно, никогда не научишься говорить комплиментов толщиной хотя бы в корабельный канат.

— Нет, серьезно. Я даже слегка завидую Киму. Он хоть целоваться-то умеет? Что вы делаете на свиданиях?

— Рассуждаем о проблемах скоростного сева.

— Не умно с Кимовой стороны. В двадцать три года девушке этого мало.

— Не хами!

— Нас трясло и швыряло, пожалуй, не меньше, чем на мерине.

— Гена, — сказала Тина, — ты веришь в эту затею?

— Какую затею?

— Ну, сеялку…

Я с удивлением посмотрел на невесту Кима. Что за сомнение накануне победы?

— Главное, в нее верит Кретов.

— А ты не думал о том, что мы можем остаться без дипломов?

— Не думал и не собираюсь думать. За нашей спиной Дмитрий Алексеич.

— А я думала. Глыбка, если мы пойдем против него, раздавит нас, как букашек. И Кретова тоже. Он здесь ничего не значит.

— Если у нас будет конечный результат…

— Конечный результат ничего не изменит.

— Рыков! Увеличь скорость! — крикнул сзади Ким.

Я прибавил газ. Затрясло сильнее. На одном из ухабов Тину бросило на меня. Ее лицо оказалось совсем рядом.

— Гена, давай делать борону…

— Брось дурить!

— Я боюсь, Гена…

— Не бойся! — крикнул я сквозь грохот и свист ветра. — Впереди слава и успех! Впереди прекрасное будущее! Да здравствует «Летучий Голландец»!

— Стой! — Донеслось сзади. — Стой, говорю! Семяпровод потеряли!

Я остановил трактор. Ким и Кретов пошли искать семяпровод. Тина, бледная, соскочила на землю.

— Извини, я больше не могу. Езжайте одни.

— Посиди здесь. На обратном пути мы тебя заберем.

Испытание сеялки шло отлично. За какие-то десять минут мы высеяли двадцать килограммов. Семена ложились строго по два-три в гнездо, пропусков не было. На втором круге голос трактора как-то ослаб, а в картере появились подозрительные стуки и ёканье. Вскоре стуки стали настолько явственными, что их услышал даже Ким и закричал:

— Эй! Останови! Что-то с трактором неладно!

Я сбросил газ. В картере уже скрежетало. Стрелка масляного манометра билась на нуле, как муха.

— Да глуши же мотор, индюк ощипанный! — заорал Ким.

Трактор напоминал остывающий труп. Из его брюха тоненькой струйкой, как черная кровь, бежало масло. Раной зияла дыра.

— Подшипники поплавились… — Ким неумело выругался. Стоишь — руки в брюки! Угробил трактор, и…

— Придержи язык, — сказал я.

— Да, да! Теперь конец всему!..

Ким сел на траву и обхватил голову руками. После вспышки у него всегда наступала обратная реакция. Подошла Тина и погладила Кима по пыльным волосам:

— Ну, успокойся. Может, они еще не поплавились.

— Отстань.

— Не сердись, Кимочка. Кто же виноват…

Из всех нас один Кретов оставался спокойным. Он осмотрел трактор со всех сторон, потом аккуратно заткнул дырку тряпкой и запустил мотор на малых оборотах. Внутри гремело и стучало.

— Да, — вздохнул Дмитрий Алексеевич. — Нужен капитальный ремонт.

— Это я виноват! — воскликнул Ким. — Я не проверил пробку. Эх, дурак, дурак!

— С кем не бывает, — сказал Кретов.

Возвращение наше напоминало похоронную процессию. Мерин тащил трактор, как катафалк. Возле гаража мы расстались. На глазах Кима были слезы.

— Идите по домам, ребята, — посоветовал Кретов. — Надо отдохнуть. Предстоит тяжелый день.

— Мы вас не выдадим, Дмитрий Алексеевич, — заверил я. — Скажем, что сами взяли. Ведь оно таки было.

Ким тронул Кретова за плечо.

— Простите нас, Дмитрий Алексеевич, что так получилось. Но мы действительно не скажем никому. Я даю слово.

Кретов усмехнулся:

— Идите, идите, ребята. Это уже не вашего ума дело. Я и не в таких переплетах бывал.

Когда мы утром явились в институт, он был полон слухов. По коридорам метался бледный, с остановившимися глазами Косаревский, хватал каждого за рукав и доказывал, что он не виноват. От важности у старшего лаборанта и следа не осталось.

Говорили всякое, но большинство склонялось к мнению, что тут налицо свинья. Кто-то из врагов или завистников Косаревского подложил ему свинью. Косаревский составил список своих врагов и бегал с ним, постоянно вписывая и вычеркивая фамилии. Он собирался передавать его в уголовный розыск. Глыбка еще не пришел. Кретов тоже.

Четкого плана, как жить дальше, у нас не было. До прихода декана мы решили провести совещание и с этой целью удалились в столовую.

В большом зале было почти пусто. На полу пыльными львиными шкурами лежали квадраты солнца. На люстре сидел воробей, чирикал и вертел во все стороны головой. Он выглядел очень довольным — наверно, потому, что питался бесплатно.

— Пусть первым говорит Ким, — предложил я. Ким откинулся на спинку стула. Я вдруг заметил, что он сильно похудел. Лицо его, и так длинное, еще больше вытянулось, скулы выперли наружу, и только одни глаза, большие и влажные, как у больного, лихорадочно блестели.

— Во-первых, надо опередить Кретова. Пойти самим к Глыбке и все рассказать.

— Принимается, — сказал я.

— Принимается, — сказала Тина.

— Во-вторых, не впутывать Косаревского. У парня может полететь аспирантура.

— Принимается.

— Принимается.

— В-третьих, сказать Глыбке, что мы, конечно, виноваты и готовы понести наказание, но он тоже виноват. Почему он упорно не давал нам трактор. Мы же не для себя стараемся. У нас тема государственной важности!