— Проблемы?

— Даже не знаем. Может, у нас не проблемы, а наоборот, что-то хорошее с машиной случилось, да нам-то все одно.

— Я зарабатываю этим на жизнь, — сказал Масгроув и, придерживая дочку одной рукой, склонился над двигателем и стал перебирать внутренности пикала. — Если бы мы жили одним только родео, то быстро протянули бы ноги, да, малышка?

К пикапу неторопливо подошла Нив, чиркнула спичкой по подошве сапога и затянулась сигаретой; облокотилась о спину мужа.

— Тебе нож не нужен? — спросил Лисиль. — Чё-нить отрезать?

— Твоя дочка сейчас вся перемажется, — заметил Дайэмонд, намекая на то, что ребенка неплохо бы передать Нив.

— Пусть лучше у меня будет чумазая девочка, чем одинокая, мх-мх-мх? — проговорил он в пухлую младенческую шейку. — Ну-ка, попробуй завести.

Двигатель не завелся, а времени на то, чтобы ковыряться в нем, больше не оставалось.

— Вам двоим к нам в кабину не втиснуться, а кобыла моя не любит делиться своим трейлером. Но это ни хрена не значит, потому что позади едет еще целая толпа ребят. Кто-нибудь вас подберет. Не бойтесь, не опоздаете. — С этими словами Масгроув засунул в рот капу — розовую, оранжевую и сиреневую — и широко улыбнулся пришедшей в полный восторг малышке.

Их подобрали четверо бул-райдеров с двумя цыпочками в «кабриолете». Одна из девушек оказалась прижата к Дайэмонду всем телом, от плеча до щиколотки. На арену парень вышел, горя желанием скакать, но не на быках.

Примерно год они ездили вместе, и вроде все шло неплохо, но неожиданно Лисиль вышел из игры. Это произошло в палящий, пыльный полдень, на территории ярмарки где-то в Колорадо. Душ не работал. Лисиль полил голову и шею из шланга на бензоколонке, проехался несколько минут с открытым окном, и сухой ветер тут же высушил все до капли. Ядовито-голубое небо источало жар.

— Два здоровых скачка — и я грохнулся ему прямо под копыта. Боже, он чуть не сожрал меня. Снова без денег. Да, сегодня я был явно не готов ехать на этой дряни. Знаешь, овчинка выделки не стоит. Вот что я решил, пока валялся в пыли. Раньше мне казалось, что без родео я жить не смогу, — сказал Лисиль, — но теперь я его ненавижу, все эти поездки, дороги, вонючие мотели, да все. Устал от того, что вечно на мне живого места нет. Нету во мне твоего «Пошло все к черту, а мне это нравится!». И еще я скучаю по ранчо. Все старика своего вспоминаю. У него со здоровьем что-то, уже и помочиться толком не может, сказал брату, что в его этой, ну, что у быков есть, кровь. Какие-то анализы сдает. И еще с Ренатой… Короче, вот что, на меня больше не рассчитывай. И прикинь, я, кажется, женюсь.

Неровная тень от грузовика бежала вдоль обочины.

— Как это? Она что, залетела от тебя?

— Хм, ну да. Но это ничего.

— Блин, черт, Лисиль. Ну и вляпался же ты. — Он и сам удивился тому, что действительно так считает. Дайэмонд знал, что у него не было таланта заводить знакомства и испытывать симпатию, к любви он относился настороженно, хотя когда позже она все-таки пришла к нему, то опустилась ему на голову как топор, и его буквально расплющило. — Со мной так ни одна девчонка не провела больше двух часов. Я даже не знаю, что делают после этого.

Лисиль молча взглянул на товарища.

Младшему брату Перлу он отправил открытку, на которой был изображен большой желтый бык на полном скаку, со слюнями, свисающими с морды, но звонить домой не стал. После того как Лисиль бросил его, Дайэмонд переехал в Техас, где каждый вечер можно было участвовать в родео, если ты — неутомимый водитель, пусть и с глазами, красными от постоянных уколов светом встречных фар, которые то вспыхивают впереди, то гаснут, пока дорога идет то вниз, то на подъем.

Через год Дайэмонда Фелтса начали замечать, он стал больше зарабатывать, но все кончилось накануне Дня Независимости. Он слетел с огромного быка и жестко приземлился на ноги. Правое колено при этом оказалось вывернуто, и ковбой порвал связки и повредил мениск. На нем все заживало быстро, как на собаке, но эта травма вывела Дайэмонда из строя на целое лето. Когда он слез наконец с костылей, то, скучающий и ковыляющий с тростью, вспомнил про Редслед. Доктор сказал, что горячие источники — это совсем неплохая идея. Дайэмонд договорился с Ти Давом, техасским бул-райдером, чтобы тот подвез его. Большая машина стрелой промчалась по черному горбу дороги. К тому времени, когда в свои права вступило ослепительное утро, они не обменялись и дюжиной слов.

— Это игра в кости, — сказал Ти Дав, и Дайэмонд, решив, что речь идет о травмах, кивнул.

Впервые за два года он сидел за столом в доме матери.

— Благослови эту пищу, аминь! О господи, я знала, что однажды ты вернешься. Только посмотри на себя. Ты только посмотри. Как будто из канавы какой выбрался. А руки, — причитала она. — Ужас, а не руки. Полагаю, ты без гроша.

Она сидела вся расфуфыренная, распустив по плечам длинные, осветленные и завитые как китайская вермишель волосы, блестя синими веками.

Дайэмонд вытянул пальцы, развернул тщательно выскобленные руки ладонями вверх, потом ладонями вниз, посмотрел на мускулистые кисти со сбитыми костяшками и мелкими шрамами. Два ногтя были фиолетово-черного цвета и слегка отошли от основы.

— Руки чистые. И вовсе я не без гроша. Разве я просил у тебя денег?

— Положи себе еще салата, — сказала мать.

Они молча ели, позвякивая вилками среди кусочков помидоров и огурцов. Дайэмонд не любил огурцы. Она поднялась, со стуком поставила на стол маленькие тарелки с золотой каемкой, выложила купленный в супермаркете лимонный пирог, начала нарезать его серебряной лопаткой.

— Здорово, — сказал Дайэмонд. — Пирог с телячьими слюнями.

Перл, его десятилетний брат, прыснул.

Мать перестала резать пирог и взглянула на старшего сына.

— Со своими друзьями с родео можешь разговаривать как тебе угодно, но дома прошу тебя выражаться прилично.

Он смотрел на мать и видел в ее глазах только холодный упрек.

— Спасибо, пирога я не хочу.

— Думаю, после твоего незабываемого замечания его не захочет никто. Кофе будешь?

Мать запрещала пить кофе, когда он еще жил дома, говоря, что это замедлит его рост. Теперь же в шкафу стояла банка с каким-то коричневым порошком.

— Угу.

Не стоило устраивать ссору в первый же вечер после приезда домой, но Дайэмонду хотелось настоящего крепкого черного кофе, хотелось швырнуть этот чертов пирог в потолок.

После ужина мать ушла на одно из своих дурацких собраний любителей вестернов в ресторане «Редслед Инн», а его оставила мыть посуду. Можно было подумать, что он вовсе не уезжал из дома.

На следующее утро Дайэмонд проснулся поздно. Перл сидел за кухонным столом и читал комиксы. На нем была надета футболка, которую прислал ему брат, с надписью: «Ковбои не сдаются». Футболка была Перлу слишком мала.

— Мама пошла в магазин. Сказала, чтобы ты ел хлопья, а не яйца. В яйцах холестерин. А я видел тебя по телику. Бык тебя сбросил.

Дайэмонд поджарил себе два яйца на сливочном масле и съел их прямо со сковородки, а потом поджарил еще парочку. Поискал по шкафчикам нормальный кофе, но нашел все ту же банку с растворимой пылью.

— Когда мне будет восемнадцать лет, я выиграю такую же пряжку, как у тебя, — сказал Перл. — И бык меня не сбросит, потому что я буду держаться за него хваткой смерти. Вот так. — И он сложил кулачок с такой силой, что побелели костяшки.

— У меня не самая крутая пряжка. Надеюсь, у тебя будет получше.

— А я скажу маме, что ты говорил слово «крутая».

— Христа ради, все так выражаются. Кроме одного старого задрипанного роупера. Яичницу будешь?

— Я ненавижу яйца. Они вредные. Даже для крутых вредные. А как выражается старый роупер? Он говорит: «Пирог с телячьими соплями»?

— А зачем, интересно, мама тогда покупает яйца, если никому нельзя их есть? Старый роупер — человек религиозный. Все время молится и все такое. Читает книжонки про Иисуса. Вообще-то он не старый. Не старше, чем я. Даже моложе. Он никогда не говорит «крутой». И не говорит «дерьмо», или «сука», или «хрен», или «черт побери». Он говорит «боже праведный», когда злится или когда ему въехали по башке.