— А он следил, — сказала я.

— Что твой друг с ним сделает?

— Таких вопросов у нас задавать не положено, — ответила я, промывая рану марлей, смоченной в растворе антисептика.

— Извини, надо мне было тебе сразу рассказать. Я не думал, что он меня найдет.

— Меня это не касалось.

— И все же лучше бы я тебе сказал.

— Между нами ничего нет. Если хочешь иметь от меня тайны, имей ради бога. Мы друг другу клятв не давали.

— Но я хотел, чтобы ты знала.

И я подумала про себя: если у нас сегодня ночь признаний, не стоит ли мне в ответ поведать ему какую-нибудь из моих тайн.

Хотя бы одну.

Трубочки из прозрачного пластика, повсюду металлические зажимы, удерживающие все на своих местах, мигающие лампочки, следящие за состоянием ее внутренних органов, какой-то нездоровый гул, сопровождающий работу всех этих механизмов, и в центре, на постели — моя сестра.

— Сколько времени она здесь? — спросил Виктор. Он разглядывал ее словно произведение искусства.

— Пять лет, — ответила я. — Ее перевели сюда из отделения интенсивной терапии, после того как она впала в кому.

— Она пыталась повеситься. Наш отец… Тут у меня перехватило дыхание.

— Никакого улучшения?

Ее кожа была одного цвета с простынями, на которых она лежала. Я почти видела, как кровь, насыщенная медикаментами, которые добавляли к ней, течет по ее артериям. Словно топливо по трубкам в машине. Повязка на ее шее скрывала незаживающий рубец.

— Да, — сказала я. — Пока что никакого.

В больнице ему было не по себе, и я задумалась, не было ли это связано с тем, что в ней было полно умирающих людей, на смерть которых он никоим образом не мог повлиять. Еще я подумала, не потому ли он этим занимается, что ему нравится повелевать смертью.

На обратном пути в машине он поинтересовался, как мне удается оплачивать ее лечение. Я рассказала ему о том, как я граблю квартиры и забираю все ценные вещи у моих жертв после того, как они умрут.

— Как серийный убийца, собирающий трофеи, — сказал он, и я никак это не прокомментировала. Я решила, что мы уже знаем друг о друге более чем достаточно.

События ускоряются — это совершенно очевидно. Вся моя жизнь с самого начала была сплошным ускорением событий. Восходящей спиралью, стремящейся к точке сингулярности. Впрочем, это верно для каждого человека, включая Виктора.

Последняя ночь началась с того, что мы сидели рядом и готовились каждый к своему делу. Я смотрела, как он накладывает тушь — так аккуратно, как я никогда не умела, а затем помогла ему втиснуться в пару виниловых джинсов, а он ответил мне услугой на услугу, уложив мои волосы в тугую косу. Я рассказала ему о друге, которого собиралась навестить — о молодом самородке, террористе-герильеро, который выглядел словно гибрид Че Гевары и Курта Кобейна. Настроение у Виктора было паршивым еще с утра, когда он узнал, что одна из долго подготавливаемых им жертв внезапно скончалась от передозировки наркотика, но он уже оправился от удара и готовился сегодня ночью завершить работу с кем-нибудь другим из обширного списка.

— Что, теряешь квалификацию? — поддразнила его я и получила средний палец в ответ.

Боже мой, какие мы чувствительные!

Мы разошлись каждый в свою сторону. Я взяла с собой две склянки с прозрачной жидкостью и стакан, украшенный поцелуем, словно нанесенным губами в черной помаде. На приготовление яда у меня ушла целая неделя, потому что ему требовалось несколько дней на ферментацию, но я была уверена, что овчинка стоила выделки. Я точно не знала, какими будут последствия и какова правильная доза, но мне не терпелось попробовать препарат в деле.

И вдруг все пошло наперекосяк. Я не знаю, что там случилось: то ли я взяла неправильную дозу, то ли от тепла препарат потерял активность, но ничего не получилось. Мой друг чуть не помер со смеху, когда я набросилась на него и силой влила препарат в рот. Он так сильно смеялся, что мне пришлось выхватить из кармана нож и слегка порезать его — ровно настолько, чтобы я смогла покинуть место действия, — больше мне ничего просто не оставалось.

Короче говоря, через несколько часов я очутилась у себя дома. Ночь еще только начиналась, а никакого бала для Золушки больше не предвиделось. Я попыталась позвонить паре друзей, но звонки эти ни к чему не привели. Тогда я подумала, что могу позаимствовать кого-нибудь у Виктора ненадолго, и тут имя пришло мне в голову, и я сразу почувствовала комок в животе, который обычно чувствуешь, когда заходишь слишком далеко. Я прекрасно знала, что означает этот комок. И мне это нравилось.

Я записала имя Роллинс вместе с адресом на клочке бумаги.

Через несколько часов я позвонила Виктору. Он взбесился, потому что как раз в этот момент работал над одним из своих друзей, но я сказала ему, что не оторву его слишком надолго, просто хочу сообщить ему, что мы с Роллинсом прекрасно проводим время в его мастерской и приглашаем Виктора присоединиться к нам, как только он освободится.

На другом конце провода повисло молчание, во время которого он не мог не услышать, как Роллинс кричит мне, что ему хочется выпить.

— Не делай этого, — сказал Виктор сквозь шуршание помех. — Это нечестно.

— Но ты же у меня в долгу, разве забыл? Ты должен мне за Кристиана…

— Но это совсем другое! Я же тогда ничего не знал…

— Какая разница? Ты украл у меня добычу… Я плачу тебе той же монетой. Можно сказать, что я даже помогаю тебе решить проблему.

Ему ничего не оставалось, как просто послать меня на три буквы.

— С удовольствием туда отправлюсь, — парировала я. — Может быть, даже на твой, когда вернусь домой.

Но мои слова заглушил громкий крик Роллинса, который орал с другого конца комнаты:

— Что ты будешь пить?

— Не волнуйся, цыпа, — сказала я так, чтобы меня услышал не столько Роллинс, сколько Виктор. — Выпивку я приготовлю сама.

Еще несколько секунд я прислушивалась к звукам в трубке, свидетельствовавшим о том, что Виктор сильно разгневан. Меня это сильно возбуждало, словно секс.

А затем я повесила трубку.

Но я до сих пор не знаю, как это все, начавшись с маленького спора, дошло до того, что мы лежим на полу, в нашей крови, а я сжимаю в руке пистолет, в котором кончились патроны. Как это вышло? Вот что терзает меня в этот миг.

После того как я повесила трубку, Виктор начал вынашивать план мести.

И он его выносил.

Роллинс лежал распластавшись на кровати; его густо поросшая шерстью грудь была неподвижна. Я шарилась в его шифоньере, откидывая в сторону тряпки, ища спрятанные коробки с ценными вещами, по ничего не находила. И под кроватью — тоже ничего. Никаких сейфов, никаких заначек на черный день.

Черт побери, этот парень играл роль нищего художника по всем правилам!

В конце концов мне не оставалось ничего иного, как снять с рам пару полотен в надежде на то, что мне удастся их кому-нибудь впарить. Если этот парень такой охрененный художник, как уверял меня Виктор (и как считал сам Роллинс), тогда я без труда хоть что-то на этом заработаю.

Я оделась, схватила в охапку куртку и уже собиралась уходить, как зазвонил телефон. Я бросила взгляд в спальню, где виднелась бледнеющая на глазах нога Роллинса, и сняла трубку.

— Ты все еще там? — спросил меня голос Виктора.

— Собралась уходить.

— Ясно.

Голос его звучал странно, словно он накачался наркотиками или что-нибудь в этом роде. Там, где он находился, было очень шумно.

— А ты отку…

— Хорошо повеселилась?

Я не сразу ответила, потому что поняла, что мне несколько неловко за то, что я сделала.

— Не особенно. Он оказался таким занудой. Ты бы мог меня предупредить.

— Откуда я знал, что тебе может понадобиться эта информация?

Я не слишком внимательно слушала, что он говорит, поскольку слишком внимательно прислушивалась к звукам в том помещении, откуда он звонил. Они напоминали шум, который могла бы производить банда разгулявшихся привидений. Я снова спросила Виктора, где он находится.