Похоже, он колеблется. А я собираюсь пустить в ход свою дежурную фразу: «Мне бы не хотелось, чтобы мои пленные испытывали то, чего не испытал я сам». Что касается меня, это почти правда. После падения Дьен-Бьен-Фу я провел десять неприятных недель в специальном карантинном лагере близ Ланг-Транга. Но тут лейтенант меня перебивает…

— Хорошо, на этого человека, вероятно, необходимо оказать кое-какое дополнительное давление, но это низость. Нельзя ли поскорей с этим покончить? Это ведь и в его, и в наших интересах. Нельзя ли действовать немного быстрее?

— Быстрее?

— Вы без конца пережевываете эту дерьмовую историю. Изготовитель бомбы, бар «Оттоманы» и так далее, а теперь вдобавок вся эта чепуха насчет его детства, семьи, работы, тех, кто жил с ним по соседству десять лет назад, и тому подобная чушь собачья, к тому же обрастающая подробностями. У меня мурашки по спине бегают, когда он кричит, а вы пытаетесь, так сказать, свести воедино его первые детские воспоминания!

— Надо знать образ мыслей противника, лейтенант. Знать образ мыслей противника — не только то, что у него на уме, но и то, как все это там оказалось с самого начала, а заодно и то, как противник намерен использовать все, что у него на уме. Мы должны знать образ мыслей противника лучше, чем сам противник. Только так мы сможем выиграть эту войну.

— Ладно, с этим я, допустим, согласен…

— Надеюсь!

— …но мы, кажется, очень близки к тому, чтобы добиться действительно важных сведений. А вы тут же опять уменьшаете напряжение, начинаете допрос и ставите его в тупик, но когда он уже готов допустить промах, напряжение вновь повышается. При всем уважении к вам, мне это порядком осточертело.

— Лейтенант, вы ведь еще не освоились с методикой дознания?

Он холодно кивает.

— Так я и думал. Этими методами я работаю с пятьдесят пятого года. Урок первый: если вы собираетесь использовать магнето, нет смысла сразу повышать напряжение и оставлять его на пределе. Пока подается ток, бедняга просто пытается проглотить кляп, а когда напряжение отключают, он так оглушен, что не в состоянии говорить. Нет, работать надо, постепенно переходя от нажима к запугиванию и обратно. Это вопрос мастерства. Мастерства.

Мы говорим все тише и тише, ощущая на себе злобный взгляд аль-Хади, следящего за нашей дискуссией. Встревоженный, я отворачиваюсь от лейтенанта и протягиваю руку к полевому телефону.

— Если вы снова заставите меня через это пройти, я все скажу! — кричит аль-Хади.

— Именно этого мы и хотим, не правда ли, лейтенант?

Мой взгляд вновь устремлен на лейтенанта. Он меня недолюбливает. Даже не уважает. Ну что ж, к этому я привык. Аль-Хади перешел на арабский и несет какой-то вздор. Лейтенант, кажется, арабского не знает. Напряжение слегка увеличивается, а потом отключается, поскольку в дверь сунул голову капрал. На нашего задержанного он старается не смотреть.

— Капитан, там одна дама…

— Женщина, капрал. Женщина. Дам мы не допрашиваем.

— Нет, в смысле… к вам. Она настаивает на том, что имеет право сюда спуститься. У нее есть пропуск, но не армейский, и я сказал ей, что она…

— Уверяю вас, капитан, я именно женщина!

— Лейтенант, выпроводите отсюда мадмуазель де Серкисян!

Шваб уже стоит у нижней ступеньки и преграждает ей путь. Шанталь размахивает пропуском в ОИДК и через плечо Шваба пытается разглядеть, что происходит.

Аль-Хади опять переходит на французский:

— Помогите! Мадам, помогите мне! Расскажите о том, что вы здесь видите. Они меня убивают… Расскажите газетчикам.

Я наклоняюсь к арестованному и советую ему кричать погромче. Шанталь арестованного не слушает. Она поглощена вежливой борьбой с моим лейтенантом и пытается протиснуться мимо него, но долго вежливую борьбу выдерживать невозможно. Они сконфуженно улыбаются друг дружке, и Шанталь позволяет проводить себя наверх. Если я на некоторое время оставлю их наедине, она успеет пригласить Шваба заглянуть к ней как-нибудь вечерком и полюбоваться ее коллекцией марок. Жалкий глупец! Это приглашение будет означать отнюдь не то, о чем он подумает. Нельзя сказать, чтобы я был недоволен очередной заминкой в нашем допросе. Я рассеянно поглаживаю аль-Хади по голове:

— Отдохни немного. Я потрясен.

Потом я иду наверх изображать недовольство, которого не испытываю. Шанталь со Швабом оживленно беседуют в коридоре. Наверняка о коллекции марок. Отпустив Шваба на перерыв, я беру Шанталь под руку и волоку ее к выходу:

— Это мое расследование, и оно останется моим.

На залитом солнцем плацу Шанталь надевает свою шляпу с широкими опущенными полями и темные очки. Она похожа на переодетого галантного кавалера.

— Твоя методика допроса, — произносит она со вздохом, — просто отвратительна.

— Это тебе она кажется отвратительной. Противник эти пытки отвратительными не считает. «Костры пыток, зажженные нашими угнетателями-империалистами, — это костры, которые очищают нашу революцию».

— Да насрать на их очищенную революцию! Все это отвратительно.

— Впрочем, допросы — не моя специальность. Этим дознанием я занялся только потому, что убили Мерсье.

— Да, я знаю, но вся эта работа с переводами и документами тоже невыносимо скучна! — Она кривит губы в наигранном раздражении. — Впрочем, Мерсье был и моим другом… хотя я его и недолюбливала.

— Твое донесение?

— Донесение?.. Ах да, донесение! Отчетное совещание службы безопасности состоится на неделю раньше, то есть послезавтра, и пройдет здесь, а не в Лагуате. Приедут несколько незапланированных гостей, и будет новый пункт повестки дня. — Порывшись в сумочке, она достает коричневый конверт. — Здесь сказано все, кроме того, что, хотя нашего военного гостя ты, вероятно, узнаешь, штатские — их трое — назовут свои настоящие имена только на совещании. Как бы то ни было, полковник надеется, что ты оформишь допуски к секретным материалам и подыщешь жилье для троих господ, скрывающихся под псевдонимами.

— Мы проводим совещание в форте, поскольку принимаются исключительные меры безопасности, верно?

— Да.

— Что с первым пунктом повестки дня?

— Теперь это второй пункт. Сначала придется выслушать то, что имеют сообщить десантники и эти штатские.

— Но, Шанталь, во втором пункте ведь ставится вопрос о том, что в самом Форт-Тибериасе, возможно, есть высокопоставленный предатель! Вряд ли это произведет благоприятное впечатление на наших пекущихся о безопасности гостей. К тому же предатель, если он существует, возможно, будет участвовать в прениях по первому пункту, каким бы он ни был.

Она уклончиво улыбается, потом пожимает плечами. Шанталь, как и я, занимается обработкой разведывательных данных, но главное, что входит в круг ее обязанностей, — это слежка за дезертирами. Когда мусульмане из вспомогательных войск ударяются в бега, они, прихватив оружие, направляются прямиком в ближайший батальон ФНО. Разумеется, выяснять, в какую группу ФНО переметнулись дезертиры, обязана военная разведка. Когда я веду людей на операцию в горы Джебель и нам удается выманить феллахов из укрытия, то почти все они погибают в бою. Даже те, кого берут живьем, имеют обыкновение часок-другой спустя умирать. Тем не менее кто-нибудь всякий раз получает задание отрубить нашим «трофеям» головы, и эти головы каким-то образом попадают на базу. А Шанталь обязана сравнивать эти головы с фотографиями военнослужащих в армейских документах.

В подвале Шваб снова вручает мне мой вопросник. Все тайное постепенно станет явным. Возможно, завтра или послезавтра мы узнаем правду. А сегодня я пока рассчитываю только на благовидную ложь.

Что она делает? Платье уже скинула. Я сам расстегнул ей молнию, но Шанталь все мешкает. Сказала, что просто хочет снять серьги. В соседней комнате раздается приглушенный шум. Потом дверь распахивается, и мои опасения оправдываются.

— Руки на голову, Филипп!

У нее в руках мой пистолет. Я знаю, что он заряжен. Следую ее совету.