Через волны эфира я видел, как вращается проклятая Земля - вращается вечно, с бурными морями, гневно глодающими дикие, пустынные побережья и разметывающими пену о призрачные башни покинутых городов. В жутком сиянии луны застыли ландшафты, которых я не могу описать и которые трудно забыть: пустыни мертвенно-серой глины и руины на месте когда-то многолюдных долин и поселений; водовороты кипящих вод на месте, где когда-то возвышались могучие замки моих предков. Вокруг полюсов клокотали болота зловонных папоротников и миазмы испарений, шипящие под натиском бесконечно вздымающихся волн, которые выплескивались и рвались из вздрагивающих глубин. Оглушительный грохот расколол ночь, и в пустыне пустынь возникла дымящаяся расщелина. Темный океан продолжал пениться и клокотать, пожирая пустыню по сторонам все увеличивавшейся расщелины. Не осталось земли, кроме комьев глины, проваливавшихся в пенящийся океан.

И вдруг мне почудилось, что ревущие воды испугались; словно разгневанный бог преисподней грозил неуемным волнам, которые уже не могли повернуть вспять. Пустынная твердь испила роковую чашу: океан поглотил остатки ее и влился в дымящуюся воронку, в одночасье отдавая все завоеванное. Стекая с поверхности затопленных земель, он снова сеял смерть и разложение. Медленно сочившаяся вода открывала мрачные тайны веков, когда время было молодо и боги еще не родились. Поверх волн восставали заросшие водорослями остроконечные шпили. Луна зажгла бледные лилии света на мертвом Лондоне. Париж восстал из своей сырой могилы, чтобы осыпаться звездной пылью. За ними поднимались новые шпили и громады, более могучие и древние, принадлежавшие неведомым расам.

Болезненное биение стихло, остались лишь неземной рев и шипение вод, опадающих в расщелину. Грозовые тучи потеснил пар, исходящий из недр и плотной завесой окутывающий притихшую Землю. Его дыхание обжигало мне лицо, руки. Я в страхе оглянулся на своих спутников, но они исчезли. Потом все неожиданно кончилось, и я не помню ничего вплоть до того момента, когда очнулся выздоравливающим на больничной койке. И только облако пара, извергшееся из пасти Плутона, сокрыло поверхность от взгляда; вся твердь содрогнулась во внезапной агонии безумных раскатов. Оглушающий грохот, разгул огня и дыма потрясли трепещущий эфир и далеко отбросили в холодную пустоту ночное светило.

И когда дым рассеялся, я снова взглянул на Землю, но на фоне холодных, насмешливых звезд различил лишь умирающее Солнце и бледные лики скорбных планет, оплакивающих свою сестру.

Безумие полной луны? Летняя лихорадка? Как я хотел, чтобы все оказалось так! Но в часы одиночества, когда в пустынных равнинах заходит солнце и сквозь бескрайние просторы до моего слуха доносится демоническое эхо предсмертных вскриков, рычания и отвратительный хруст костей, я вновь дрожу при воспоминании о той жуткой ночи.

В те дни я гораздо меньше знал о потусторонних явлениях, хотя неизведанные области так же сильно влекли меня, как и теперь. Вплоть до той роковой ночи мне удавалось находить проводника в моих странствиях, и лишь внезапные обстоятельства вынудили меня положиться на собственные силы. Стояла середина лета в Мэне, куда меня привели дела: из деревушки Мэйфайр я собирался к следующему полудню достичь Глендаля, однако ни одна живая душа не вызвалась сопровождать меня. Длинный и продолжительный маршрут через Питевиссет, следуя которым я опоздал бы к назначенной встрече, пришлось отбросить. Оставалась дорога через густой лес, но на все уговоры проводить меня я получал отказ или уклончивые отговорки.

Для стороннего наблюдателя, каким я был, казалось странным, что каждый мой собеседник находил благовидный предлог, чтобы отказаться. Слишком уж много неотложных и важных дел скопилось в этой сонной деревушке, чтобы я не догадался, что местные жители лгут. И все же, как бы ни обстояли дела, ни один из селян не располагал временем, чтобы ненадолго отлучиться. По крайней мере, так они заявляли мне, ограничиваясь уверениями, что путь через лес очень прост: все время следует держаться направления на север и для такого энергичного молодого человека, как я, путешествие не представит особой трудности.

Если отправиться в путь ранним утром, как мне советовали радушные селяне, можно было рассчитывать до захода солнца достичь Глендаля, избежав таким образом ночевки под открытым небом. Даже в тот момент я был далек от каких бы то ни было подозрений. Перспектива выглядела обещающей, и я решился отправиться в одиночку, отказавшись от помощи ленивых обитателей деревушки. Вероятно, и подозрения, возникнув, вряд ли остановили бы меня; молодость отличает упрямство, а суеверные страхи и предания с детских лет только развлекали меня.

Итак, солнце еще не поднялось высоко, как я уже уверенно шагал среди могучих лесных деревьев; с завернутым в бумагу обедом в заплечной котомке, с пистолетом, для надежности, в кармане, перепоясанный тугим кушаком, набитым похрустывающими купюрами солидного достоинства. Исходя из расстояния и полагаясь на собственную скорость, я рассчитывал добраться до Глендаля чуть позже захода солнца. Хотя, случись погрешности вкрасться в мои расчеты, задержка до поздней ночи не пугала меня; ее с лихвой искупал прежний богатый опыт походных биваков. К тому же мое присутствие в пункте назначения вполне могло отодвинуться до следующего полудня.

Мои планы расстроила летняя жара. Поднимаясь к зениту, солнце даже сквозь густую листву обжигало незащищенные участки кожи и с каждым шагом иссушало мои силы. К полудню одежда насквозь пропиталась потом, ноги заплетались, несмотря на всю решимость двигаться дальше. Углубившись в лес, я наткнулся на заброшенную тропинку, сильно заросшую травой и молодыми побегами. В некоторых местах она практически исчезала из виду: прошли недели, а может быть и месяцы, с тех пор, как ею пользовались в последний раз. В мое сердце стали закрадываться сомнения в надежности уверений жителей деревушки, обещавших легкое и бесхлопотное путешествие.

Проголодавшись дорогой, я отыскал тенистую развилку деревьев, достал из заплечной котомки обед, который мне приготовили в деревенской гостинице, и расположился на зеленой траве. В бумажном свертке оказалось несколько потерявших от жары вкус сэндвичей, кусок подсохшего пирога и бутылка легкого столового вина: угощение отнюдь не роскошное, однако весьма желанное в моем положении.

Для курения было чересчур душно, и я не стал доставать свою трубку. В надежде передохнуть несколько минут перед заключительным этапом путешествия, я растянулся под густыми кронами и закрыл глаза. Вероятно, в такую жару и глоток вина был излишним; при всей легкости этого напитка бутылки оказалось вполне достаточно, чтобы довершить начатое долгим, утомительным днем. Не успел я сладко зевнуть в предвкушении отдыха, как короткий привал, предусмотренный моими планами, сменился беспробудным глубоким сном.

Когда я открыл глаза, вокруг сгущались вечерние сумерки. Ветерок обдувал мои щеки, быстро возвращая мне ясность сознания. По небу резво проносились темные облака, предвещая неминуемую грозу. До утра нечего было и думать о продолжении путешествия, однако перспектива провести ночь в промозглом, освещаемом ударами молний лесу также мало привлекала мои мысли. После короткого размышления я решительно зашагал вперед, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие до того, как разразится буря.

Мрак плотным покровом укутал деревья. Низкие облака угрожающе сливались с черной землей; порывы ветра заметно посвежели. Отблеск далекой молнии озарил небо, сопровождаемый зловещим рокотом грома, и на мою вытянутую ладонь упала первая тяжелая капля. Приготовившись к худшему, я как автомат продолжал шагать в неизвестность, когда среди деревьев блеснул огонек — чье-то освещенное окно. Спеша укрыться от надвигающегося ливня, я бросился вперед… О боги! Если бы я повернул тогда назад!

В удалении, на лесной просеке возвышался дом: темный прямоугольник на фоне вековых деревьев. Ожидая встретить легкую охотничью хижину или бревенчатую избу, я был слегка изумлен, увидев изящное, со вкусом возведенное здание высотой в два этажа. Судя по архитектуре, его построили более полувека назад; некоторые детали фасада пообветшали и требовали ремонта. В одном из нижних окон мерцал яркий огонек, и к нему, подстегиваемый новыми тяжелыми каплями, я заторопился вдоль просеки, нетерпеливо забарабанив в дверь, едва успев взбежать на крыльцо.