— Нет.

— Какой тебе годик, Карма?

— Скоро будет двадцать один.

— Не сомневаюсь. И что ты собираешься дальше делать? Валяй, только без вранья.

— Мне шестнадцать, — помолчав, угрюмо призналась она. — Но я уверена, что легко нашла бы в городе работу и заработала деньги на лекарство для лица. Чтобы выглядеть как другие девочки.

— У тебя очень красивое лицо.

— Нет, оно ужасно. Все эти жуткие красные штуки… говорят, они пройдут, когда я вырасту, но мне что-то не верится. Они никогда не исчезнут. Мне нужны деньги, лекарства, чтобы от них избавиться. Мне об этом одна учительница сказала в прошлом году, когда я ходила в школу. Мазь от прыщей, так она это называла. Она была красивая, а мне рассказала, что у нее у самой были прыщики и она понимает, что я чувствую.

— И из-за этого ты хочешь уехать в город? Чтобы купить мазь от прыщей?

— Ну, это то, что я сделала бы в первую очередь, — робко улыбнулась она, проведя рукой по щекам. — Мне это очень нужно.

— Предположим, я тебе пообещаю, что куплю мазь и прослежу, чтобы ты ее получила. Сможешь ты тогда отложить поездку в город до тех пор, пока будешь в состоянии сама о себе позаботиться?

Она долго думала, нервно накручивая на палец прядь волос.

— Вы просто пытаетесь от меня избавиться?

— Это само собой. Но помочь тебе я тоже хочу.

— А когда вы сможете прислать мне мазь?

— Как можно скорее.

— Как вы узнаете, какое именно лекарство нужно?

— Это как раз не проблема. Спрошу у фармацевта. Ну, у человека, который торгует лекарствами.

Она повернулась и посмотрела на него очень серьезно.

— Вы правда считаете, что я буду красивой? Такой же красивой, как девочки в школе?

— Конечно, будешь.

Заметно стемнело, но девочка по-прежнему сидела в машине и как будто не собиралась возвращаться в Тауэр.

— Все здесь такие безобразные, — пожаловалась она. — И грязные. Даже полы в Тауэре чище, чем мы. В школе были души с горячей водой и настоящее мыло, и у каждого — свое большое белое полотенце.

— А ты давно в Тауэре, Карма?

— Четыре года. С тех пор как его построили.

— А до того?

— Мы жили в другом месте, тоже в горах, к югу от гор Сан-Гэбриэл. Но там не было башни — просто несколько деревянных лачуг. А потом, вслед за матерью Пуресой, мы пришли в Тауэр.

— Она тоже была обращенной?

— Да, только богатой. У нас таких немного. Богатые, наверное, слишком заняты, тратя деньги на развлечения, чтобы заботиться о грядущем.

— А ты заботишься, Карма?

— Учитель меня пугает, — горько вздохнула девочка. — У него такие странные глаза… А вот сестру Благодеяние я совсем не боюсь. Не так уж я ее ненавижу, как говорила. Она каждый день молится, чтобы у меня исчезли прыщи.

— Ты знаешь, где она сейчас?

— Каждый знает. Она в заточении.

— Надолго?

— На пять дней. Наказание всегда длится пять дней.

— А ты знаешь, за что ее наказали?

Карма покачала головой.

— Братья и сестры вчера много говорили о ней, брате Венце и Учителе. Но шепотом, я почти ничего не расслышала. А в полдень, когда мы с мамой шли готовить обед, сестру Благодеяние увели, и брат Язык плакал за печкой. Он ее просто обожает, потому что она с ним нянчится, когда он болеет. Единственный, кто радовался, — брат Венец, но он подлее самого дьявола.

— Давно он стал обращенным?

— Дайте вспомнить… появился он здесь через год после постройки Тауэра. Это, стало быть, будет три года назад, да?

— А сестра Благодеяние?

— О, она с нами жила еще в горах Сан-Гэбриэл. Столько же, сколько самые первые обращенные, даже те, кто уже ушел, потому что поссорился с Учителем, как мой отец.

— Где твой отец сейчас, Карма?

— Не знаю, — шепотом сказала она. — И спросить не могу. Когда кого-нибудь изгоняют, его имя больше не упоминается.

— А ты не слышала, чтобы кто-нибудь хоть раз поминал о человеке по имени Патрик О'Горман?

— Нет.

— Ты сможешь запомнить это имя? Патрик О'Горман.

— Смогу. А зачем?

— Я хочу тебя попросить, чтобы ты навострила ушки, — улыбнулся Куинн. — Только никому не говори, что я тебя об этом просил. Пусть останется между нами так же, как твоя мазь. Идет?

— Да, — она снова провела рукой по лицу, бегло исследовав щеки, лоб и подбородок. — Вы правда думаете, что я буду красивой, когда сойдут прыщи? Честно?

— Я не думаю. Я знаю.

— А как вы перешлете мне мазь? Учитель вскрывает всю почту. И выбрасывает то, что ему кажется лекарством. Он не верит в лекарства и в докторов. Только в свою веру.

— Я тебе его сам привезу.

Стало уже слишком темно, чтобы видеть ее лицо, но Куинн уловил слабый протестующий жест.

— Они не хотят, чтобы вы снова сюда приходили, мистер Куинн. Думают, вы навлечете беду на колонию.

— Вряд ли. Колония сама по себе меня не интересует.

— Но вы же все время сюда приходите.

— Ну, в первый раз я попал сюда случайно. А во второй — чтобы сообщить сестре Благодеяние те сведения, которые ее интересовали.

— Это честная правда?

— Да, — сказал Куинн, улыбнувшись необычному обороту и серьезности, прозвучавшей в ее голосе. — Однако становится совсем поздно, Карма. Тебе лучше вернуться, пока они не примчались сюда, чтобы меня линчевать.

— Меня не хватятся. Я сказала маме, что собираюсь лечь, потому что у меня болит горло. А сама она допоздна занята на кухне. Сейчас я уже была бы на полпути в город, — с горечью добавила она. — Только не вышло. И я все еще здесь. И буду здесь, пока не умру. Стану старой, безобразной и грязной, как они все. Ох, как бы мне хотелось умереть прямо сейчас, в эту самую минуту! Уйти на небо прежде, чем совершу все грехи, которые мне придется совершить, когда я смогу послать подальше Учителя с его разговорами и у меня появятся красивые платья и туфли, и я каждый день смогу мыть волосы настоящим шампунем.

Куинн вышел из машины и придержал для нее открытую дверь. Она выбралась нарочито медленно и неуклюже.

— Дорогу найдешь? — спросил Куинн. — Уже темно.

— Я эту дорогу вдоль и поперек знаю. Миллион раз по ней ходила, не меньше.

— Ладно, до свидания.

— Вы в самом деле вернетесь?

— Да.

— И не забудете про лекарство от моих прыщей?

— Нет. А ты не забудешь про наш договор?

— Навострю уши, стоит кому-нибудь хоть упомянуть про О'Гормана. Хотя я не думаю, что это случится.

— Почему?

— Нам не разрешается говорить о людях, которых мы знали раньше, до обращения. А в колонии никакого О'Гормана никогда не было. Когда я ухаживала за матерью Пуресой, то разыскала книгу, которую Учитель хранит у себя. Там все наши прежние имена — ну, как звали братьев и сестер до их обращения. А у меня очень хорошая память.

— Можешь вспомнить имя сестры Благодеяние?

— Конечно. Мэри Эллис Фэзерстоун. Она жила в Чикаго.

Куинн расспросил ее и о других именах, но ни одно из них ему ни о чем не говорило. В свете восходящей луны он провожал глазами Карму, возвращавшуюся в Тауэр. Шла она вприпрыжку, будто совсем забыла, как только что хотела умереть и целиком предалась мыслям о грехах, которые она совершит, когда придет ее час.

Куинн без приключений добрался до Сан-Феличе, остановился в прибрежном мотеле и отправился спать.

К девяти утра солнце успело разогнать почти весь туман. Спокойное море блистало праздничным многоцветьем — небесно-голубое на горизонте, коричневое в местах скопления бурых водорослей и серо-зеленое в самой бухте. Воздух был теплым и безветренным. Двое детей, едва научившихся ходить, терпеливо сидели в крохотной парусной плоскодонке, дожидаясь порыва ветерка.

Куинн пересек пляж и направился к волнорезу. На дверях конторы Тома Йоргенсена красовался внушительный висячий замок, но сам он восседал тут же, на бетонной стене, беседуя с каким-то седовласым типом в яхтсменской фуражке и безупречно белом парусиновом кителе. Через минуту седой с гневным жестом повернулся и двинулся вниз, к пришвартованным у берега шлюпкам.