— Государь, Мамай идет, осени требует!

Дмитрий Иванович спокойно принял весть, она не была для него неожиданностью: еще в мае купцы сообщали, что Мамай двинулся по степи на север, а в июне доброхоты — свои люди, жившие в ордынских владениях, донесли, что ханское войско копится на правом берегу Волги. Но Дмитрий Иванович не верил, что Мамай рискнет идти на Русь, и сейчас, еще не чувствуя всей опасности, он с недоверием и снисходительной улыбкой посмотрел на гонца, не меняя позы:

— Про осеннюю дань вспомнил? И много ли хочет?

Андрей снял шапку. От браги отказался, попросил квасу со льда:

— Не до браги да медов сейчас, государь земли Русской! Сведали мы, что большая беда надвигается. Царь Мамай со всеми силами ордынскими идет, а ныне он близ реки Воронеж остановился, в урочище Кузьминой гати, что возле Ельца многострадального, несчетно раз ордынцами дотла зоримого. Силу Мамая мы объезжали двенадцать дней, но нас подстерегала в скрытом овраге ханская стража, поймали меня. И спросил меня царь татарский: «Знает ли мой слуга, а ваш государь Митька, что я иду к нему гостить со многими силами, а силы моей — двенадцать орд и три царства, а князей со мной семьдесят три, помимо главных, еще степных тридцать один князь, а силы моей четыреста пятьдесят три тысячи. И после исчисления моего войска прибыли два алпаута великих с двумя своими отрядами, а числа их я и сам не знаю. Может ли слуга мой, а ваш государь Митька нас всех накормить и одарить?»

Как всегда в порыве гнева, Дмитрий Иванович резко поднялся. Золотая его чаша с фряжским виноградным вином опрокинулась, по дубовому столу растеклась густо-кровавая лужа.

— «Слугу… Митьку»… Погоди, ужо будет тебе, Мамайка поганый! — сорвав зло такими словами, Дмитрий Иванович затем позвал бояр к себе в думную палату держать совет.

Пир прервался. Вельяминов, Боброк, Серпуховской, Кошка поднялись следом за Дмитрием Ивановичем по крутым деревянным ступеням лестницы, ведшей с Подола, где располагалась усадьба окольничего, в кремль. Княжеский двор был пуст, лишь один стряпчий встретил бояр и проводил в харатийную палату, где хранились договорные грамоты, посольские документы, книги. Дмитрий Иванович с Василием поднялись сперва в терем к Евдокии Дмитриевне.

— Будем биться с Ордой многоглавой. — Слова отца были решительными, но что-то насторожило Василия, уловил он в тоне отца некую тревожность, даже и сам голос заметно изменился, стал каким-то надтреснутым — подумалось Василию вовсе некстати, что такой звук получается, когда щепят лучину от сухого березового полена, туг же и устыдился своего несерьезного хода мыслей, но отогнать их не мог.

— Митенька! — припала мать на грудь к отцу. — Может, обойдется? Худой мир лучше доброй брани.

— Нет, Овдотьюшка, славная брань нам нужнее худого мира сейчас. Кто вам добр, того любите, а злых казните — это отцами и дедами нам завещано, искони вечный устав всей Руси.

— А другие князья и бояре как?

— Сейчас вот и спросим. — Недовольство ли простое, раздражение ли в его голосе… А может — опаска, может, боится отец?

Василий вышел из терема за ним следом.

В харатийной палате отца словно подменили. Голос его обрел прежнюю твердость и спокойствие. Он сказал, что надо попытаться все сделать, чтобы избежать рати, для чего послать к Мамаю для переговоров посла Захара Тютчева. Для выяснения истинных сил Мамая (в сообщение Андрея Попова поверить было невозможно, и все бояре склонялись думать, что Мамай брех, пугает только — у степняков издавна это заведено: чтобы застращать противника, распускают слухи о силе своей несметной, на то идут, что сажают жен и детей на заводных, запасных коней и верблюдов, велят им где-нибудь на виду у противника табуниться, пыль взбивая до неба, будто бы от ярости и нетерпения кинуться в схватку) в степь надо немедленно направить сторожу — надежных оружников: Родиона Ржевского, Василия Волосатого да Василия Тупика, — они должны порезвее добраться до реки Тихая Сосна и все разведать. Великому воеводе Тимофею Васильевичу Вельяминову Дмитрий Иванович велел туг же приступать к сбору московской рати. Писцам и бирючам приказано было читать повсюду в городе призыв великого князя к походу против захватчиков.

Дмитрий Иванович послал гонцов во все русские княжества. 4 апреля 1147 года — «в день пяток на похвалу Святой Богородицы» пращур его Юрий Долгорукий позвал северского князя Святослава Ольговича, отца героя «Слова о полку Игореве», на пир по случаю удачного похода — «Приди ко мне, брате, в Москов», а сейчас к себе в Москву призвал Дмитрий Иванович всех князей не на обед силен, а на кровавый пир, прийти на который надо было со своим красным вином.

Василий все время крутился рядом с отцом, улучив момент, спросил:

— А ты видел Мамая?

— Да, два раза. Пировали мы с ним, шапками менялись.

— А чья шапка лучше была?

— Одинаковые.

— Зачем же тогда — так на так?

— Обменявшись шапками, мы как бы заверили друг друга, что одинаково мыслить будем.

— Ну вот, ты поверил ему, а он воевать нас идет…

— Ни я ему не поверил, ни он мне, и оба мы знали, что не верим друг другу.

— А как же — «не обмани»?

— В Святом Писании-то?.. Да ведь там говорится, что обманывать нельзя своего ближнего. Простодушные русичи много дрались раньше между собой, жестоко, случалось, бивали друг друга, но никогда не прибегали к коварству, шли на вы. Даже после того, как Батый Рязань разорил, поверили ему владимирцы… И Мамай — тоже лукавец, душа у него кривая, как лук его татарский…

— И у тебя, значит…

— И у меня, значит, — рассмеялся Дмитрий Иванович, — крива и лукава, как… вон эти излучины Москвы-реки. Однако, — Дмитрий Иванович построжал голосом и опечалился, — были русские князья, не желавшие лукавить, прямодушно говорившие в Орде… Все головы свои сложили, да ладно бы только свои — на весь народ потом обрушивал хан свою месть.

— Хан Мамай страшный?

— По обличью, что ли?

— Да, из себя.

— Нет, куда там… Ростом с тебя, а телом — как Янга… Кривобокий, мозглявый… Бородка козлиная, а глазенки маленькие и хитрые.

— Так чего же ты его боишься? — Василий по-детски, в упор и требовательно, смотрел на отца.

Тот понял, что не отмахнуться от вопроса, опять посерьезнел:

— Вот что, сын. Ко всему готовься. Кабы мне один на один с Мамаем в чистом поле встретиться, да-а… А так, не получилось бы, как с Александром Михайловичем тверским…

— Сам же говорил, что нынче другие времена?

— Верно. Давай не будем раньше времени умирать. — Отец улыбнулся, но это была невеселая улыбка.

Василий очень хорошо знал, что имел в виду отец. В длинные ненастные вечера часто в великокняжеских хоромах читались вслух летописи — старые и новые, только что написанные писцами Чудова и Воскресенского монастырей кремля. Сколько ни было летописей, в каждой обязательно, хоть немного и по-разному, рассказывалось, как в 1327 году на берегах Волги загудел набат, призывавший к мщению. Жители Твери во главе с князем Александром Михайловичем побили ханского наместника Чолхана и его свиту. Победа воодушевила князя, он решил, что пора поднять общерусское восстание, и бросил клич: «Встанем за святую Русь!» Известно, как любили русские князья свою землю, как дрались они за нее с врагом, шли на верную смерть, но не хотели примириться с поражением. Однако на призыв Александра Михайловича не откликнулся никто, ни один князь!.. Почему? Не было тогда у русских людей горячего сердца друг к другу, были холод, ревность да недоверие. Не время было клич бросать. Да, но поди знай — сейчас-то время ли?

Дмитрий Иванович считал, что — да, сейчас самое время. И не только потому, что свою силу чувствовал, но и знал положение в Орде. Летописец заносил каждый год на пергамент такие слова: «и бысть в Орде замятия велика», «того же лета замятия в Орде не преставаше, но паче возвызавшеся». Дмитрий Иванович зорко следил за тем, что происходит в Орде, и не о силе ее, а о слабости говорило то, что Сарай-Берке вот уже пятнадцать лет переходил из рук в руки. После смены ханов: Бердибека, Кульпы, Хизра (Кидыря), Темир-Ходжи — на сарайском престоле утвердился Абдула и сидел на нем исключительно благодаря поддержке Мамая, который не был чингисидом, а потому не имел права занимать ханский престол. Однако стал вот полноправным хозяином. По своей прихоти заменил Абдулу новым ханом — Макат-Салтыком, а кроме того, были в Орде и другие «правители» — ханы Булат-Темир, Амурат (Мюрид), Джанибек Второй и еще кто-то, о ком в летописи говорится: «не владяше ничем же и не смеяше ничто же сотворити пред Мамаем».