— Кто-о пить не умеет? — тут и обладатель баса, студент-богослов, надо понимать, и еще голосов пять, не меньше. Хором. Политика политикой, а тут студиозусам наступили на гордость. На честь мантии, практически. Да еще так широко юрист замахнулся, не уточнил, кто именно не умеет. Значит, всех обидел…

— Богословы. Даром, что у вас только священники вином причащаются. Не в корм им вино… А вообще — все.

Будет ли свалка, гадает мэтр Эсташ. Если будет — так пора убираться подобру-поздорову. Все, что нужно, он уже услышал, странного юриста запомнил и не забудет… если по голове табуретом не огреют, если столом не зашибут. Надо же, такое приличное заведение, а, кажется, сейчас приключится драка стенка на стенку, в лучших традициях. Юристы на богословов, а остальные — как настроение будет, и с чьей стороны первый кувшин или табурет прилетит. Особенно, если кто-то с пьяных глаз промажет… тут сразу и противников прибавится.

А может быть, и не будет. Потому что оскорбленная сторона в бой не спешит. И немудрено. Готье многое повидал к своим неполным сорока, и как гуляют, продав добычу после удачного похода, кондотьеры на юге, и как веселятся юты с саксами на дальнем севере, и как хватаются за широкие ножи толедцы-южане, а особенно те, что с примесью мавританской крови — но вот такого скандалиста еще поискать. Об злость порезаться можно, и подходить-то не надо. И толку ли с того, что, кажется, альбийца щелчком перешибить. Это только кажется. Прежде чем его пришибешь — и не щелчком, а столешницей тяжелого дубового стола, общего, как раз того, где расположились богословы — он десяток положит, и хорошо, если не насмерть.

Аж белый весь — так и ищет, на ком бы зло сорвать.

— А спорим, Кит, что я тебя под стол уложу?

— Нечестный спор, — это кто-то из юристов, — ты видал, сколько он выпил?

— Я тебе форы дам, — говорит Кит.

Может быть, не будет драки. Может быть, на спор он все-таки напьется… Пусть спасибо скажет, что сейчас не те дела, что при покойном короле, тогда бы его и университетская привилегия не прикрыла… или зарезали бы ночью неизвестные злоумышленники.

Толковые у альбийца приятели. Нашелся умный человек, сообразивший вовремя свести надвигающуюся драку к попойке. Заведению прибыток, студентам веселье, а прочим посетителям — в радость уже то, что чужая оплеуха не прилетит. Можно бы и послушать, о чем будут говорить во время винного состязания, но задержаться после девятого часа в таверне — удивить и хозяев с обслугой, и домашних. Любопытство того не стоит, пора домой.

А об итогах состязания завтра так или иначе расскажут. Заодно и интерес можно будет легко объяснить, если его заметят: любопытство разбирало почтенного купца, сам досмотреть не мог, но решил узнать, чем же дело кончилось.

И только на выходе поймал мэтр Эсташ краем глаза взгляд — пристальный, все еще прозрачный от злости, но совсем-совсем трезвый… и подумал — про студента-то я разузнаю, а вот что он знает обо мне?

Свинья была свиньей. Пегой свиньей, грязной и тощей, с ввалившимися боками — недавно опоросилась. С десяток поросят, таких же пегих, как и мамаша, лежало тесным рядком, присосавшись к вымени. Нет, поправился Гуго — вымя у коровы. А у свиньи что?

Пегая свинья с рваным ухом вид имела сосредоточенный и самодовольный. Она валялась в тесном, с нее саму длиной закутке, огороженном кольями и досками. С одной стороны загончик покосился и был подперт рогатиной. Гуго смотрел на свинью, а свинья на Гуго не смотрела, она пялилась невесть куда блеклыми узенькими глазками, наполовину закаченными под веки.

Пахло навозом и еще чем-то непривычным. Может быть, морской водой, но тогда море это хорошенько протухло, потом его вскипятили и оно пролилось в костер. С неба уныло сыпалась серая морось. Набухшие войлочные тучи ползли с юга, со стороны Марселя, облегчались по дороге прямо на головы солдат и с высокомерием уплывали на север, в сторону Лиона.

Навоз, втоптанный в раскисшую землю — лило уже третий день — хлюпал под ногами.

Достояние Пятого полка арелатской армии хрюкнуло и почесало чумазый бок грязным копытцем. Поросята во время этого маневра остались висеть на сосках, словно виноградины в грозди. Счастливая родительница их словно и не замечала. Гуго задумался о молочном поросенке, запеченном на углях, облизнулся и вздохнул. Эта поросятинка ему не светила, у нее были свои хозяева, запасливые, ухитрившиеся добыть где-то супоросую свинью и устроившие ее в загончике поблизости от кухни. А в ставке таких рачительных хозяев не было, так что до молочного поросенка ждать еще неделю или две, когда генерал соизволит отпустить в увольнительную и можно будет съездить в ближайшую деревню.

Кражи поросенка не оценили бы ни генерал, ни Пятый полк в полном составе. Да и куда его девать-то, под мундир сунуть? Изгваздает же… и еще визжать будет.

Гуго сплюнул в навозную жижу. Свинья не шевельнулась.

«Свинья, являющаяся принадлежностию Пятого полка, вполне довольна своим положением в полку и мире. Окрас и консистенцию свиньи определить не удалось, по причине плохой погоды и природы самой свиньи, однако мной установлено, что свинья в полной мере обладает рылом, хвостом и ушами, а также сорока четырьмя ногами, если считать поросячьи, а считать их следует, поскольку в настоящий момент они со свиньею совокупны. Проявляемое свиньей довольство позволяет предположить, что покража свиного провианта границ разумного не переходит…»

К сожалению, или к счастью, господин генерал в отчете никакого намека не углядит, ибо, во-первых, увы, по причине плохой погоды и обычной своей консистенции, намеков вообще не понимает, а, во-вторых, на свинью совершенно не похож… Вот если бы Пятый полк завел овцу — другое дело.

Гуго представил себе копну серой шерсти, мокрую, пахнущую безнадежной сыростью, длинную морду, желтые плоские зубы, бессмысленно-удивленные круглые глаза… Даже не баран, а именно овца. Может быть, и тонкорунная, происхождение все-таки.

А еще Гуго с детства помнил рассказы о том, что там, где проходит стадо овец, не остается даже верхнего слоя почвы. Лошадь траву откусывает, корова вырывает языком, а овца ту траву зубами срезает как ножом… с корнями, с землей. Не пропускает ничего, ни стебелька, ни корешка. Очень похоже на господина генерала с его доблестным походом на Марсель. Ни одного укрепления, ни одного вооруженного человека не пропустил. Да и ни одного клинка, кажется. Все забрали. Но пока отец не выбил для Гуго место при генерале, молодой человек и не подозревал, что победитель — такая… овца.

Бестолковая, суетливая, бессмысленная. Колен де Рубо из тех самых де Рубо. Гордость арелатской армии, светоч истинной веры. Любая одежда выглядит на нем так, будто в ней неделю спали — и, кажется, под забором. Любая фраза вылезает в четыре приема — потому что по дороге от начала к концу успевает завернуть в Африку и земли антиподов… Слово «кстати» Гуго возненавидел на четвертый день — а до того и не подозревал, что можно так дурно относиться к невинному обороту речи. Вот с этим «кстати» его и послали сегодня проверять состояние свиньи Пятого полка (интересно, как генерал узнал о ее существовании — они раньше были знакомы?) — и еще с десяток вещей столь же значимых. Вот простудится ваша драгоценная свинья без крыши над головой — будете знать, все.

К счастью, все поручения в пределах полка. К несчастью, одно другого дурнее. Свинья — это хоть необычно. А все остальное? То, чем надлежит интересоваться никак не генералу? И почему, почему это Гуго должен лично проверить работу полковой кузни, и почему именно четвертой кузни, а не всех, или не первой, третьей… И зачем генералу отчет о работе кузнеца, будь он трижды проклят, когда над кузнецом есть капитан роты, и это его дело, его кузнец… и обязанность того же капитана проверять, своевременно ли засыпают в нужники негашеную известь. И капитан не один, много их. А над капитанами есть полковник, и при нем штаб, а в штабе писари… и неужели ж некому написать о бытии Пятого полка?!