— Джанджордано с необыкновенно срочным и важным делом лично к вам. Очень просит принять его незамедлительно, — сообщил Мигель, и уже от себя добавил: — Кажется, и впрямь что-то неординарное. По крайней мере, он очень сильно напуган.

— Напуган, если рискнул меня разбудить. И ведь сам еще наверняка не ложился. Зови, — книгу Его Светлость откладывать не стал.

— Мне уйти?

— Нет, останься, послушаешь.

Послушать капитан мог бы и из соседней комнаты, но раз герцог хочет, чтобы де Корелла присутствовал открыто, так и будет.

За время, которое ушло у Мигеля на доклад, Орсини не успокоился и естественный цвет лица себе не вернул. Скорее уж, наоборот, еще позеленел. Очень нехороший признак. Неизвестно, чего он больше боится — того, что натворил, или гнева герцога. А бояться герцога у него особых оснований нет, даже за давешнюю пакость с борделем ему лично не сделали совершенно ничего. Отчитали в числе других. Значит, дело гораздо хуже.

И замечательно, что, невзирая на памятную выволочку, у Джанджордано хватило ума со своей неведомой бедой прийти к герцогу. Пожалуйся он своим дружкам, бараны бы такого насочиняли, что потом впятером не расхлебаешь. Явись он к делла Ровере — тоже не лучше, кардинал нам сейчас друг и ревностный соратник, но это и недавно, и ненадолго. Пока ему хвост прищемили. Так что о любом недоразумении, случившемся в свите Его Светлости, кардиналу знать незачем. Сейчас он ничего не сделает — но жизнь сегодня и не кончается.

Орсини вошел следом за капитаном, поклонился — не как обычно, словно делая одолжение, а вполне приличным образом, застыл посреди кабинета, держит в руке берет. Руки слегка дрожат. И торчит, молча. Только глазами хлопает. Дурак великовозрастный, двадцать один год уже, на два года младше герцога — а смотришь на этих двоих из угла, так и не верится…

Чезаре таким и в пятнадцать лет не был.

Мигель отвернулся от непотребного зрелища, глянул в окно, у которого стоял.

За первые полгода в Перудже де Корелла пришел к выводу, что подопечный — существо по природе своей крайне меланхоличное, склонное к апатии и ни капли отцовского темперамента не унаследовавшее. Папский нотариус и каноник Валенсии — с семи лет каноник, — пошел, кажется, не в кардинала Родриго. В занятиях усерден, по крайней мере, все заданное выполняет точно и в срок. Послушен, а для юнца так и слишком, молодому человеку надлежит пренебрегать наставлениями и нарушать запреты, на то и возраст. Неразговорчив, ничем толком не интересуется, кроме фехтования; ни к беседе, ни к шутке пристрастия не имеет, вместо любого ответа — короткий кивок.

В один прекрасный вечер охраняемый кардинальский отпрыск подзадержался больше обыкновенного. Мигель отправился его разыскивать, и обнаружил за городом в большой компании ровесников-студентов. Узнал — только по платью. Вот это загадочное создание, в этом наряде, с утра выходило из дома с обычной постной миной. А теперь хохочет в голос, и очень хорошо видно, что он в этой стайке юношей заводила и предводитель. Хохочет?.. Да Мигель за все время и улыбки на лице не видел! Даже когда ученик победил его с копьем, честно победил, без поблажек…

Что ж ему дома плохо? Это мы с Бера его притесняем, что ли? Но вот чтоб так?

Подойдя к Чезаре поближе, Мигель заметил взгляд, с которым воспитанник смеялся, и опешил. Глаза — у статуи живее будут, и намного.

По дороге домой не выдержал, поинтересовался у привычно притихшего, и, кажется, совершенно довольного тем, что можно просто молчать и глазеть на дорогу, юноши, в чем дело. Со сверстниками, наверное, интереснее, чем дома… но непохоже ведь, чтоб ему в компании студиозусов было весело?

— Отец будет доволен, — ответил подопечный. Остальное Мигелю пришлось додумывать самостоятельно: кардинал Родриго, разумеется, будет счастлив, что сын пользуется уважением соучеников и занимает среди них место, достойное его положения и происхождения. Вот только отпрыску эти уважение с положением ни за какими зверями полевыми не сдались. Вместе с перуджийским университетом и каноническим правом. Почему?

— Они очень… скучные, — выговорил юноша. Глаза — все та же привычная полированная яшма, без выражения, только в тоне что-то слегка смущенное, словно извиняется.

— Нет, так не годится, — решительно сказал Мигель. — Вы ведь собираетесь стать полководцем? — Ударил наугад, вдруг сведя в уме, какие книги предпочитает на досуге читать юноша и то, что его хоть как-то интересует. Попал. Чезаре приподнял брови, очень внимательно уставился на де Кореллу. — Командир, которому скучны его солдаты — очень плохой командир. И очень скоро — мертвый. Если вы хотите командовать людьми, вам должно быть интересно все, что их касается. О чем они думают, о чем мечтают, чего хотят, что им снится, кто их друзья и враги, велики ли их долги и доходы, кто их ближняя и дальняя родня, как они едят и что пьют. Это ваше оружие. Разве оружие может быть скучным? Разве может рыцарь сказать, что ему скучен его меч? Нет, юный синьор, ваши сверстники не скучны. Они, может быть, недалекого ума, куда хуже вас образованы, в головах у них женщины, которые над ними смеются, и проказы, за которые их накажут старшие… но скучными их назвать нельзя. Они гораздо интереснее, чем арсенал правителя Перуджи и вся его коллекция старинного оружия.

Чезаре задумался, склонил голову к плечу, потом серьезно кивнул.

— Вы правы, дон Мигель.

Де Корелла тогда впервые подумал, что Господь отпускает всем разные души. Кому-то молодые, а кому-то — поди пойми, какие, но только не юные. Вот кардинальскому сыну такая и досталась. Некоторые, как тот же Орсини, и до четвертого десятка доживут — останутся постаревшими юнцами, а другие и детьми-то не бывают, не дано…

Капитан вздохнул, вновь глянул на салатово-зеленого Джанджордано. Всего-то пара мгновений и прошла, ненадолго он отвлекся.

В этот раз Его Светлость ждать и томить не стал.

— Ваше утро явно было недобрым. Что случилось?

— Я… — Джанджордано набрал воздуха, как перед прыжком в воду, — убил человека.

Мигель с облегчением выдохнул. Не короля же… наверное?..

— Не дрались с ним, а убили, — задумчиво сказал Чезаре. — Чем он вам угрожал?

— Он меня шантажировал!

— Вы сделали в Орлеане нечто, чем можно шантажировать?

Орсини надулся, как мышь на крупу. В перепуганных глазах коротко блеснула настоящая ненависть, без обычной томной капризности, свойственной Джанджордано. И посвящалось это глубокое чувство лично герцогу, сообразил Мигель. Через мгновение остолоп справился с собой, уставился в пол.

— Он угрожал сообщить отцу о… о том заведении, — через силу признался молодой человек. — И рассказать, что я из-за этого вызвал ваше неудовольствие.

Они все с ума сошли в этой Аурелии? Если за первое Паоло Орсини и правда может намылить сыну шею, то второе не испортит ему настроения. Потому что планы — планами, а сильное и взаимное чувство между двумя семействами никуда не исчезло.

— Чего хотел этот странный человек?

— Я… не выслушал. Я его раньше убил, — Господи, да этот… Орсини сейчас, кажется, разрыдается.

Это, пожалуйста, не здесь. Это — у себя в спальне.

— Вы совершили ошибку. В следующий раз послушайте сначала, чего от вас хотят. Это почти наверняка будет интересно. Вчера вы видели этого человека впервые?

— Нет.

— Это он пригласил вас в «Соколенка»? — Раз Джанджордано убил, то наверняка он.

— Да, Ваша Светлость.

— Расскажите мне все, что… можете и считаете нужным.

— Его зовут… звали де Митери. Жильбер де Митери. Дворянин из свиты герцога Ангулемского. Назвался его доверенным лицом. Мы встретились здесь, во дворце. Он пригласил меня… с друзьями, приятно провести время. Мы согласились. Дальше вы запретили. Я его две недели не видел! А вчера… ночью он подошел ко мне в гостинице… это приличное место, Ваша Светлость, — испуганно добавил Орсини. — И сказал, что нам нужно переговорить. Я его предупредил, что его понятия о развлечениях несовместимы с нашими правилами. Но он сказал, что речь пойдет не о развлечениях. Мы поднялись наверх, в комнату. Он начал говорить, что он непременно сообщит отцу, если я не соглашусь… я его убил. Кинжалом. Кинжал я забрал.