— Ну и что! На самом-то деле тверди и тогда не было, — разбил мои хитрости Виталька.

Я не знал, что сказать, и поэтому брякнул:

— Откуда ты знаешь? Может, была. Никто ведь не летал, не проверял!

Виталька поморгал. Видно, не мог придумать, что возразить. Потом нахально заявил:

— Откуда ты взял, что не летали? Может, летали!

— Ха-ха-ха! — сказал я. — На чем?

— Хе-хе-хе, — мрачно ответил Виталька, понимая, что проиграл спор. — На коврах-самолетах.

Я сочувственно посмотрел на него и вздохнул.

Если бы мы знали тогда…

Но мы ничего еще не знали, нас волновало сражение.

— Убирай стену, тогда опущу пушки, — предложил я.

— Фигушки-фиг! — изящно ответил фельдмаршал Городецкий и стремительно перестроил войска в длинные колонны с большими интервалами. Потери его сразу уменьшились. Потом он открыл крепостные ворота и вывел в атаку кирасир в панцирях из фольги.

Чтобы уберечь от разгрома левый фланг, я спешно кинулся строить редут из костяшек домино…

Вот так мы и воевали.

Пол в мезонине сколочен был из могучих плах какого-то нездешнего дерева. От времени мягкая древесина источилась и выветрилась, и сверху осталось лишь переплетение твердых жил. Ползать на четвереньках по ним было больно. Однако в боевом азарте мы не думали о себе. Меняя позиции, кидаясь от пехоты к пушкам, от фланга к флангу, мы всеми суставами грохались об пол — так, что внизу у тети Вали звенел в буфете старинный хрусталь, а на наших локтях и коленках глубоко отпечатывались красные древесные узоры.

Эти отпечатки и ссадины мы считали боевыми ранениями и даже гордились ими. А тетя Валя, разглядывая нас после очередного сражения, покачивала головой и жалостливо щурилась. Женщины всегда жалеют тех, кто пострадал в боях. Кроме того, я думаю, тетя Валя жалела свои хрупкие рюмки и графинчики. И однажды она сказала:

— Уважаемые полководцы! Я хочу спасти вас от увечий, а дом от разрушения.

Мы переглянулись. Неужели мы довели бедную тетю Валю до такого отчаяния, что она решила нас выселить с вышки?

— В чулане у меня есть ковер, — сообщила тетя Валя. — Конечно, не очень новый, но… Если выбить из него пыль, почистить, можно постелить у вас наверху. Тогда будет гораздо меньше грохота и синяков.

Ковер? Ура! На ковре можно устраивать соревнования по классической борьбе (и по неклассической тоже). Можно просто лежать рядышком друг с другом и болтать про все на свете. Можно вытащить ковер на крышу и загорать там, не боясь расцарапать пузо о кровельные листы. Можно сделать из него чум или кибитку и жить, будто кочевники!

Это взрослые думают, что ковры нужны только, чтобы вешать на стенку или класть на пол. А мы-то знали настоящую цену вещам!

Ковер, свернутый в большую трубу, стоял в самом углу чулана. Мы, конечно, бывали здесь не раз, но не обращали на него внимания: он был полузадавлен всякой рухлядью. Пока мы добрались до ковра, я успел поцарапаться о сломанную птичью клетку, а Витальке на голову упал дырявый шелковый абажур.

«Труба» выглядела внушительно. Я похлопал по плетеной изнанке ковровой материи. Она была жесткая и шероховатая.

— Тяжеленный, наверно, — вздохнул я.

— Это точно. Свалится — придавит, как мышат, — «утешил» Виталька. — Ну, взялись…

Ковер оказался поразительно легким.

— Как из пенопласта! — изумленно сказал Виталька.

Мы без труда выволокли ковер в коридор. Потом взвалили на плечи и торжественно понесли на двор. Виталька шагал впереди, и рыжий шелковый абажур качался на его голове, будто колокол.

— Выбейте пыль как следует, — сказала вслед тетя Валя.

Мы развернули ковер на траве. Он был небольшой: длиной метра три, а шириной около двух. Грязно-серый. Пахло от него кладовкой, плесенью и старыми мешками.

— Жуть, — сказал Виталька и выдернул у забора могучий стебель прошлогоднего репейника. А я отыскал у крыльца палку от швабры.

Мы врезали по ковру с двух сторон, и пыль поднялась, словно дым над вулканом. Ковер пружинил и подпрыгивал, как живой. Мы чихали, хохотали, а тетя Валя с крыльца уговаривала нас пылить не так сильно, иначе соседи вызовут пожарную машину.

Наконец мы выдохлись. Прочихались. Ветерок унес пыльное облако. И тогда мы разглядели узор на ковре. Ну, узор как узор. Ничего особенного. Какие-то зубчатые треугольники по краям и угловатые загогулины, а в середине — два больших квадрата, положенных друг на друга так, что получилась восьмиугольная звезда. А в этой звезде была другая, похожая на шестерню. Ковер после чистки остался серым, а рисунок был красновато-коричневый, выцветший и расплывчатый. Чуланный запах мы выбили из ковра не до конца. А ворс, там, где он не вытерся от старости, стал после наших ударов ершистым и колючим на вид.

Не все ли равно! Мы так устали! Мы посмотрели друг на друга и разом бухнулись на ковер.

Я падал, зажмурившись. Поэтому первое ощущение было особенно удивительным. Казалось, я упал не на старый ковер. На что-то другое — мягкое, шелковистое, теплое. Живое.

Я изумленно открыл глаза и сел. Мои ладони скользили по ковровой щетине, которая выглядела жесткой и кусачей. А казалось, что я глажу ласкового зверя с короткой, но пушистой шерстью. Виталька сидел на корточках и обалдело смотрел на меня.

Я ему ничего не сказал. Я лег ничком и прижался к теплому ковру голыми руками, ногами, щекой. Я купался в этой ласковости. И вдруг почувствовал, что от ковра пахнет не только плесенью и мышами. Пробивался запах чего-то незнакомого, южного, загадочного. Словно кто-то втер в ковровую ткань семена заморских трав.

Вздохнул я и открыл глаза. И увидел, что Виталька лежит, как и я. Носом ко мне.

— Вот это да, — сказал он, улыбаясь и не отрывая щеки от ковра.

Я промолчал, потому что в самом деле «вот это да».

— Наверно, его тети Валин дед из какой-нибудь Персии привез, — проговорил Виталька. — Тетя Валя говорила, что дед много путешествовал, когда молодой был.

— Наверно, его делали старые мастера, а теперь этот секрет утерян, — сказал я.

— Наверно… — сказал Виталька.

Мы медленно перевернулись на спину.

— А тетя Валя? — спросил я. — Разве она не знала, что он… такой?… В чулан запихнула.

— Может, знала, да забыла, — откликнулся Виталька. — Она же… ну, в общем, немолодая уже. Пожилые люди про многое забывают.

— Память у нее хорошая, — заступился я.

— Ну, хорошая… А может, она и не понимала, какой это ковер. Она ведь на нем не валялась, как мы.

— Почему? — удивился я.

Виталька хмыкнул:

— А ты видел ее фотокарточку, когда она девчонкой была? Платье чуть не до пяток, кружева всякие, бант на спине, ботинки высоченные с пуговицами. Попробуй поваляйся.

Я пожалел тетю Валю, которая лишена была такого удовольствия, сладко вытянулся на ковре и опять погладил его.

— Как живой, да? А мы его, бедного, палками…

— Ничего, — утешил Виталька. — Зато чистый стал… А мы с тобой — наоборот.

Он согнул потемневшую от пыли руку и подул на нее. А я увидел на его локте красную капельку.

— Смотри, поцарапался, — сказал я.

Виталька улыбнулся и тронул каплю мизинцем. Она разломилась пополам, выпустила прозрачные крылышки и улетела в густую траву.

— Божья коровка, улети на небо… — запоздало сказал Виталька.

— А по правде они могут на небо улететь? Высоко, как самолеты? — спросил я.

— Не-а, — сказал Виталька. — Им зачем? Они же травяные жители.

— Ну а если захочет? Вдруг захочет?

— Она не захочет, — сказал Виталька. — Это ты, может, захочешь, потому что ты человек. А она же просто так, божья коровка.

Я лежал, раскинув руки. Левая ладонь оказалась в траве, и между пальцами попал высокий стебелек одуванчика. Я машинально теребил его, а сам думал вот о чем: если бы я даже был божьей коровкой, все равно попробовал бы лететь выше и выше. Конечно, там на высоте давление другое, холод, воздуха мало, но я летел бы, пока хватит дыхания.

Я представил, что вот так, лежа на спине, начинаю медленно подниматься к одинокому облаку, насквозь просвеченному июльским солнцем.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: