— Вот что, Лапников, — сказала Вера Северьяновна. — О твоем поведении мы побеседуем позже. А пока расскажи, как вы это устраиваете. Все эти ваши полеты.

Я слегка пожал плечами. Что я мог рассказать?

— Просто летаем…

Вера Северьяновна рассердилась:

— Не дергай плечами! И отвечай, когда спрашивают. Василий Матвеевич специально пришел из института, чтобы разобраться в ваших фокусах. И будь уверен, разберется. Василий Матвеевич — кандидат физических наук.

«Физик, — подумал я. — Теперь будет допытываться, как мы убираем силу тяготения и все такое…»

— Ты долго будешь молчать? — сурово спросила Вера Северьяновна.

Физик посмотрел на меня, на нее и вдруг сказал:

— Можно мы побеседуем с глазу на глаз?

Завуч обиделась и возмутилась. Я сразу это понял, потому что она покраснела и стала дергать шаль на груди. Но сердитых слов она физику не сказала — это ведь не со мной разговаривать. Она даже улыбнулась:

— Хотите поговорить по-мужски? Ну что ж…

И она вышла из кабинета.

— Иди-ка сюда, Олежка, — тихо сказал Василий Матвеевич. И я вдруг увидел, что он очень похож на дядю Севу. Он поставил меня между колен, потрогал кончиками пальцев рукоятку кинжала, увидел дырку на майке, чуть-чуть усмехнулся и поднял глаза.

— Ты расскажи по порядку, как и что. И ничего не бойся.

Я рассказал. Как нашли ковер, как летали. Только про историю с колокольней не стал говорить: это для науки не важно.

Физик не перебивал. А когда я кончил, он спросил:

— Значит, вы никак не командуете? Никаких слов ковру не говорите? Захотели — и полетели?

Я кивнул.

Физик почему-то улыбнулся. И задал странный вопрос:

— А ковер-то новый?

— Нет. На вид совсем старый… Но еще крепкий.

Физик вдруг засмеялся, крепко сжал мои локти, а потом взъерошил мне волосы. А мне было совсем невесело.

— Вы теперь заберете ковер? — прошептал я и понял, что могу разреветься.

Все еще смеясь, он покачал головой:

— Не бойся.

Я поверил и перестал бояться.

Появилась Вера Северьяновна.

— Ну, товарищи мужчины? Я уже могу присутствовать?

Физик вежливо сказал, что присутствовать она может: мы уже все выяснили.

— Вот как! — удивилась завуч. — Так быстро?

— Да. Видите ли, Вера Северьяновна, физика не занимается такими проблемами.

— Да? Странно… А какая же наука занимается?

Физик улыбнулся и развел руками.

— Боюсь, что никакая. Может быть, поэзия? Но это, по-моему, не наука… Что касается науки, то она такие явления не берется объяснять. Это с одной стороны. А с другой стороны, здесь особой загадки и нет. В детстве многие летают. Кто на коврах-самолетах, кто просто так…

— И… что же теперь будет? — слегка испуганно спросила Вера Северьяновна. А потом посмотрела на меня так, что я опять ушел на середину кабинета.

Физик проводил меня взглядом.

— Ничего не будет. Детство, к сожалению, быстро проходит.

— Да, но… пока оно пройдет, вы представляете, что они успеют натворить? К тому же, Василий Матвеевич, я не понимаю главного: как они летают?

— Ну как… Видимо, силой воображения.

— Что значит «силой воображения»? — с досадой произнесла Вера Северьяновна. — Воображение у всякого есть, а ведь никто в небеса не прыгает. Я вот точно знаю: сколько ни воображай, а полететь все равно не смогу.

— Охотно верю, — вежливо сказал физик.

Вера Северьяновна долгим взглядом посмотрела на него, потом на меня, потом в окно. Постучала пальцами по столу. И опять взглянула на меня — уже обычным своим взглядом: как на виноватого.

— Ты можешь идти, Лапников. Завтра придешь с мамой.

Вот тебе и на!

— А чего я сделал? — по привычке сказал я.

— Не рассуждай, пожалуйста! — раздраженно прикрикнула Вера Северьяновна. — Сказано: привести мать, вот и все. Приведешь, а там разберемся, что ты сделал.

И тут я рассердился. Незаметно, не громко, а так, про себя. И понял, что больше не боюсь. Потому что зачем она зря кричит? Разве я стекла бил, или стенки царапал, или курил на переменках, или двойками зарос? Ничего подобного. Подумаешь, летал с Виталькой на ковре-самолете! Это наш ковер, а не ее.

Надоела мне вся эта история, и захотелось ее закончить поскорее. Ясными глазами глянул я на Веру Северьяновну, почесал левым кедом правую щиколотку и независимо сказал:

— Мама завтра занята. Если хотите, я ее сегодня позову.

Физик чуть-чуть улыбнулся мне.

— Зови сегодня! — сердито откликнулась Вера Северьяновна.

— Хоть сейчас?

— Можешь сейчас.

— Вот и хорошо, — сказал я. Поправил за ремнем деревянный кинжал и ушел из кабинета.

Дома я сообщил маме, что ее вызывает завуч, но я ни в чем не виноват, а все дело в ковре-самолете.

— Так я и знала, — сказала мама.

Она оставила на кухне свои дела, ушла к себе в комнату и через минуту появилась в платье, которое надевала, чтобы в гости идти или в театр. Красивая и строгая.

Мама мельком глянула на меня и сказала:

— Хотя бы рубашку переодел. На чучело похож.

Но я торопливо объяснил, что все равно уже был сейчас в школе в таком «чучельном» виде и что дело не в рубашке, а в том, что нам с Виталькой хотят запретить летать. Мама только рукой махнула. И мы пошли.

Мы пошли рядом — красивая решительная мама и ее непутевый сын в полинялой футболке, жеваных шортиках, с деревянным кинжалом за ремнем.

Я видел, что мама слегка сердилась, но я не понимал: на меня или на кого-то другого.

Когда мы появились в кабинете завуча, физика там уже не было.

Мама села, а я так и остался у двери. Но теперь я не чувствовал себя беззащитным. Потому что мама тут и вообще… Я стоял и ждал. А мама сидела и тоже ждала.

— Я хочу поговорить о вашем сыне, — начала Вера Северьяновна, — должна сказать, что он меня беспокоит.

— Да? — сдержанно сказала мама и внимательно посмотрела на меня.

— Да. Насколько я помню, в прошлом учебном году он был ударником. Боюсь, что в этом году он им не будет.

— Но ведь год только начался, — заметила мама.

— Плохо он у него начался! — не выдержала Вера Северьяновна. — До чего додумались с Городецким! По воздуху летают!

— Так ведь дети же… — осторожно сказала мама.

— Вот именно, что дети! Пусть сперва окончат школу, а потом летают. Мы и на земле-то с ними едва справляемся, а что будет, если все дети по воздуху носиться станут?

— Все не станут, — вмешался я. — Не у каждого же есть ковер-самолет…

Вера Северьяновна глянула на меня так, будто лишь сейчас заметила.

— Выйди, Лапников, в коридор, — скучным голосом сказала она.

Вот так фокус! О моем ковре-самолете речь идет, а я — выйди! Я растерянно посмотрел на маму.

— Иди, Олег, — строго сказала мама.

Я шагнул в коридор, обиделся и встал у окна. Из-за двери доносились голоса: тихий — мамы и громкий — Веры Северьяновны. Но разобрать слова я не старался. Больно надо подслушивать!

Потом голоса умолкли, и мама вышла из кабинета.

— Пошли, — тихо сказала она.

И мы молча пошли рядом. По коридору, по лестнице, по школьному двору.

На улице мама положила мне руку на плечо и непонятно как-то сказала:

— Ну что, Олежка…

Я поднял глаза.

— Что?

Мама помолчала еще и серьезно спросила:

— Значит, никак вы не можете не летать?

— Не можем, конечно, — торопливо сказал я. — Ну как же, мама, не летать, если ковер-самолет…

Мама сказала:

— Ну и летайте.

И мы летали. И в этом теплом сентябре, и на будущий год, когда снова пришло лето, и еще через год…

Потом стали мы летать реже. Старше стали, и появились у нас другие интересные дела. Виталька в восьмом классе начал влюбляться каждый месяц и парил в небесах без всякого ковра-самолета. А я увлекся писанием стихов и все время ходил огорченный, потому что городская газета не хотела эти стихи печатать.

Ковер опять перекочевал в чулан, а в мезонине тетя Валя стала хранить сломанную мебель.