— Чья идея?

Гольдштейн смущенно склонил голову, будто был в чем-то виноват.

— Обязываю каждую субботу докладывать мне лично о результатах, — нарочито сухо сказал Брянцев, опасаясь, что, если задержится да проявит участие, инженер воспользуется случаем и начнет просить работу поспокойнее, в каком-нибудь отделе или в лаборатории.

На этот раз Брянцев ошибся. Молодой инженер и не думал проситься в лабораторию. Его захватила идея ширения корда, он прекрасно понимал, что доводить изобретение до конца лучше всего на рабочем месте.

— Сам?

Гольдштейн молча обвел пальцем широкий круг в воздухе, что означало: всей бригадой.

— А додумался кто?

Инженер пожал плечами.

— Скромничаете? Ладно, скромничайте. Люди и это оценят.

Навстречу попалась сестра Кристича Ольга. Она и на заводе модничала. Узкие, короткие, совсем не спецовочные брюки, пестрая блузка. Игриво улыбнулась директору:

— Куда вы задевали моего брата? Уехал в Москву, не вернулся и ничего не пишет. Как в воду канул.

Пришлось ответить, что брат уже в Средней Азии, поехал испытывать шины.

До цеха вулканизации Брянцев не дошел. Ровно в девять перешагнул порог кабинета и через несколько минут уже разговаривал с собравшимися у него людьми. Здесь были Бушуев, старший диспетчер Уваров, Целин и секретарь парткома Пилипченко, самый молодой из всех.

Брянцев вспомнил о квартире, предоставленной вне очереди, но подавил в себе желание выяснить все немедленно. От него ждали подробного сообщения о событиях в Москве.

В дверях появился Карыгин. Важно прошел по кабинету, важно поздоровался и уселся в кресло. У него тщательно выбритое квадратное лицо и большие умные глаза. Тяжелые глаза, ощупывающие.

Брянцев рассказал обо всем, что произошло в комитете, в НИИРИКе, ничего не утаив и ничего не прибавив, как привык рассказывать первым своим помощникам.

— Вы бы там объяснили, Алексей Алексеевич, — участливо сказал Бушуев, — что течение реки повернуть вспять невозможно, что наши шинники предпочитают работать с ИРИСом хотя бы потому, что резина у нас теперь не подгорает на промежуточных операциях.

— Вот это как раз я и забыл сказать, — признался Брянцев.

И вдруг заговорили все разом, взволнованно, перебивая друг друга. Только Карыгин многозначительно молчал, будто оставлял за собой право последнего и, как казалось по его виду, решающего слова.

Но долго разговаривать им не дали. Начались беспрерывные звонки из городских организаций. Все просили директора приехать, доложить о положении дел.

— Приеду, только позже, дайте оглядеться, — неизменно отвечал Брянцев и всякий раз ловил на себе осуждающий взгляд Карыгина. Он словно говорил, этот взгляд: «Звонят из высшей инстанции, работа, не работа — нужно поехать, отчитаться».

Ровно в десять начиналась ежедневная оперативка по селектору. Начальники цехов сообщали о работе ночной смены, предъявляли претензии друг другу, спорили, и не всегда можно было установить, кто прав, кто не прав, кто точен, а кто привирает.

Когда Брянцев работал главным инженером, все оперативки он проводил сам. Теперь они с Бушуевым чередовались — надо было помогать главному. Даже в те дни, когда Бушуев вел оперативку, Брянцев следил за тем, как она проходит. Авторитет главного еще не все признавали — он был сравнительно молодым по стажу работы на заводе. А Гапочка просто игнорировал. Его самого прочили в главные. Но Брянцев проявил настойчивость: Бушуева — и никого больше. Были у этого человека качества, которые подкупали директора: честность — ни разу никто не поймал его на вранье, объективность — личные отношения никак не влияли на отношения производственные, и смелость — всю войну Бушуев провел в истребительной авиации, дважды был сбит, дважды падал на вражеской территории и дважды возвращался в строй. Он был очень настойчив, но не упрям. Когда понимал, что допустил ошибку, давал задний ход, менял свое решение. И жадно тянулся к новому. Не ко всякому новому, не во имя моды. Только к тому новому, в котором видел перспективу.

Мы зачастую уважаем тех людей, которые похожи на нас самих. Брянцев тоже уважал Бушуева за те качества, которые были в нем самом, и видел в Бушуеве то, чего не видели другие, — потенциальные возможности роста. Ни разу не раскаялся Брянцев в своем выборе, ни разу не подвел его главный инженер. И было особенно досадно, что Бушуев попался на чью-то удочку, предоставив квартиру Приданцеву. Но об этом потом, потом.

Брянцев сидел в кабинете и, разбирая почту, слушал, как Бушуев воевал с Гапочкой. У Гапочки всегда все кругом виноваты, только он один прав. Ночью простоял резиносмеситель, еле-еле вытянули план, но об этом Гапочка ни слова. Все только о паре, воде, подаче вагонов.

И Брянцев не выдержал.

— Павло Иванович, — сказал он в микрофон, — переверните пластинку. Эта сторона у нее до того заиграна, что хрипит. Почему у Салахетдинова простоял резиносмеситель?

Директорского баса Гапочка не ожидал и растерялся. Брянцеву врать опасно. Поймает — месяц выволочку давать будет. И он сдался.

— Электрик зеванул. Мотор перегрелся.

— Вот с этого б и начинали, — сказал Брянцев и вернулся к чтению почты.

Много пишут. Многие пишут. И из всей груды писем явствует одно: не хватает шин. В автохозяйствах часть машин стоит на приколе, а это значит — недоставленные грузы, невывезенные удобрения. И какое нужно иметь сердце, чтобы не откликнуться на такой вопль: «Умоляю внеочередном выполнении наряда. Целиноград. Директор совхоза Чигин».

Нельзя нарушать очередность нарядов, но Брянцев пишет в отдел сбыта: «Отгрузить в счет четвертого квартала». Он знает, что при проверке выполнения нарядов ему будет нахлобучка, может быть, и премии недосчитается за то, что где-то не вывезли руду. Но знает и другое: руда ни в земле, ни под открытым небом не пропадет. А удобрения — могут. Попробуй доставь их в глубинки, когда начнется запоздалая распутица.

Но что за шум начался по селектору? Прислушался. На сборку браслетов поступил разреженный корд. Этого еще не хватало. Брянцев подтянул к себе рупор микрофона.

— Очевидно, на третьем каландре увлеклись ширением корда. Проверьте барабан. Но только проверьте, а не отключайте.

В динамике пауза. Естественная пауза: никто еще не понял, что произошло, а директор уже разобрался.

В перепалку между сбытовиками и транспортниками Брянцев не вмешивается. Там всегда одно и то же. Сбытовики кричат, что мало вагонов, транспортники жалуются на медленную погрузку. Это постоянная беда: не хватает грузчиков, все тянутся к квалифицированному труду. И не заставишь человека грузить шины, если он хочет их делать. Записал себе в блокнот: «Проверить проектирование механизации работ на складе».

Снова ушел в телеграммы и письма. Эх, если бы каждый шинник читал такие письма ежедневно! Он однажды испытал силу их воздействия — взял и прочитал одно за другим на рабочем собрании. И словно ток прошел по аудитории. Такие бурные выступления начались! Всем попало, ему тоже. И за плохое качество, и за простои, и за нечеткую организацию работы. А после собрания еще раз попало. Отвели его в сторону секретарь райкома Тулупов и Карыгин — и стали читать мораль: письма мог огласить любой, в том числе и секретарша. Даже лучше у нее получилось бы — голос звонкий. От него, как от директора, ждали совсем другого. И надо ли обнажать перед всеми наши неполадки в народном хозяйстве?

Брянцев перевел глаза с одного на другого, пытаясь определить, кто же инициатор этого нравоучения, и отрезал:

— Директор завода вам не поп, чтобы каждый раз акафист читать. Приесться может. А письма такие полезны — они расшевелили народ. Что касается неполадок, так рабочие о них знают больше, чем мы, потому что не страдают болезнью принимать желаемое за действительное. Кстати, учтите: это самая страшная болезнь для руководителя.

Так и разошлись они тогда, ни о чем не договорившись.

— У меня все! — гремит в динамике зычный голос Бушуева. — Больше ни у кого вопросов нет?