Что касается Карьеры, рожденный под этим знаком будет вдохновлять и вести как посредник, распространитель, сыщик, смотритель, пионер или, если возможно, землепроходец; его девиз в бизнесе — большие прибыли и быстрый оборот.

Рожденный под этим знаком должен остерегаться воспаления почек, сопровождаемого повышением давления, и базедовой болезни, а также болей в шее и ногах.

Счастливые Камни. Аметист и Бриллиант. Козерогу следует их носить для обеспечения успеха.

Счастливые Цвета. Лимонный. Для отвращения Несчастья его следы должны присутствовать в облачении, а также капельку проглядывать в отделке дома.

Счастливые Дни. Воскресенье. Для достижения максимального Успеха Козерогу следует предпринимать новые начинания.

Счастливые Числа. 4. Козерогу следует начинать новые дела, поскольку в этом как раз и состоит разница между Успехом и Несчастьем.

Счастливые Годы. 1936 и 1990. Удачные и благоприятные, хотя и не обходящиеся без несчастий и сглазов.

— Как бы там ни было, — сказал Мерфи, к которому вернулась его желтизна, возродившаяся после таких прогнозов, — Пандит Сук никогда не сотворил ничего лучшего.

— Можешь ты теперь работать после таких предсказаний? — сказала Селия.

— Конечно, могу, — сказал Мерфи. — В первое же четвертое число, которое придется на воскресенье 1936 года, я начинаю. Надену свои драгоценности и пошел — смотрительствовать, вести сыск, проходить сквозь землю, пионерствовать, распространять или сутенерствовать — какой представится случай.

— А до тех пор? — сказала Селия.

— А до тех пор, — сказал Мерфи, — я просто должен держать ухо востро и следить за припадками, издателями, четвероногими, счастливым камнем, воспалением по…

Она издала крик отчаяния, истошный, покуда он продолжался, а когда прекратился и затих, совершенно детский.

— Как можно быть таким дураком и скотиной, — сказала она, не снисходя до того, чтобы докончить фразу.

— Но, клянусь Богом, ты, конечно, не хотела бы, — сказал Мерфи, — чтобы я пошел против своей диаграммы.

— Дурак и скотина, — сказала она.

— Это, конечно, довольно сурово, — сказал Мерфи.

— Ты велишь мне достать тебе это… это…

— Свод сдерживающих стимулов, — сказал Мерфи.

— Чтобы мы могли быть вместе, а потом берешь и обращаешь его… его в…

— Постановление о расторжении, — сказал Мерфи. Редкий ум превосходит по составу ум рожденного под этим знаком.

Селия открыла рот для продолжения, но закрыла без оного. Вскинув руки в том самом жесте, который был так загублен Нири при мысли о мисс Дуайер, она, по заключению Мерфи, завершила его вполне законным образом, уронив их так, что они вернулись в исходное положение. Теперь у нее не было никого, кроме, возможно, мистера Келли. Она вновь открыла и закрыла рот, затем принялась медленно готовиться к уходу.

— Ты не уйдешь, — сказал Мерфи.

— Прежде, чем меня выдворят.

— Но что хорошего уйти только телом? — сказал Мерфи, сообщив тем самым разговору оборот, направивший его в русло в пределах ее возможностей.

— Ты слишком скромничаешь, — сказала она.

— Ах, давай не будем препираться, — сказал Мерфи, — пускай, по крайней мере, никто не скажет, что мы препирались.

— Я ухожу наилучшим образом, каким могу, — сказала она, — точно так же, как ушла в прошлый раз.

Оно и в самом деле смахивало на то, что она уходит, при теперешней быстроте действий она уйдет минут через двадцать, через полчаса. Она уже принялась за свое лицо.

— Я не вернусь, — сказала она. — И не стану распечатывать твоих писем. Я сменю квартал.

Убежденная, что он ожесточился сердцем и позволит ей уйти, она не торопилась.

— Я буду сожалеть, что повстречалась с тобой, — сказала она.

— Повстречалась со мной! — сказал Мерфи. — Повстречалась — это великолепно.

Он решил, что благоразумнее не капитулировать, покуда не станет ясно, что она не станет. А тем временем, как насчет небольшого взрыва. Вреда не будет, а польза, возможно. На самом деле он не чувствовал себя готовым к нему, зная, что задолго до конца будет жалеть, что начал. Но все же это было, пожалуй, лучше, чем лежать и молчать, глядя, как она облизывает губы, и ждать. Он сделал выпад.

— От этой любви по совместительству у меня уже шея распухла.

— А не ноги? — сказала Селия.

— Ты любишь что? — сказал Мерфи. — Меня, какой я есть. Ты можешь хотеть того, чего не существует, но ты не можешь этого любить. — Это прошло у Мерфи отлично. — Для чего тогда ты лезешь из кожи, чтобы переделать меня? Чтобы тебе не надо было больше меня любить, — тут его голос поднялся до такой ноты, которая делала ему честь, — чтобы над тобой не висел приговор любить меня, чтобы ты получила увольнительную от любви ко мне. — Он стремился ясно выразить свою мысль. — Все женщины одинаковы, до черта одинаковы, вы не можете любить, сходите с дистанции, единственное чувство, какое вы способны вынести, это когда вас щупают, вы не можете любить и пяти минут, чтобы не захотеть покончить с любовью с помощью пащенков и чертова домашнего хозяйства. Боже мой, как я ненавижу Венеру-кухарку и ее секс а-ля сосиски с пюре.

Селия спустила ногу на пол.

— Избегайте измождения посредством речи, — сказала она.

— Я хотел тебя изменить? Я приставал к тебе насчет того, чтобы ты занялась вещами, которые тебе несвойственны, и бросила то, чем ты занимаешься? Какое мне может быть дело до того, что ты ДЕЛАЕШЬ?

— Я есть то, что я делаю, — сказала Селия.

— Нет, — сказал Мерфи. — Ты делаешь то, что ты есть, ты делаешь часть того, что ты есть, ты претерпеваешь жуткое истечение своего бытия в делание. — Он захныкал детским голосом: «Я ни маагла ничево пааделать, мааа-маа». Такое вот делание. Неизбежное и нудное.

Теперь Селия уже сидела совсем на краю кровати, спиной к нему, быстренько обрабатывая чертовы пальцы на ногах.

— Я всякой ерунды наслышалась, — сказала она, не удосуживаясь докончить фразу.

— Послушай еще немножко, — сказал Мерфи, — а потом я смолкаю. Если бы мне пришлось решать, что ты есть, исходя из того, что ты делаешь, ты могла бы убираться отсюда сейчас же — скатертью дорога. Сначала ты изводишь меня, заставляя сдаться исключительно на твоих условиях за вычетом прорицателя, потом — не желаешь им следовать. Договорились, что я поступаю в зубодробильню работы согласно предсказаниям светил Профессора Сука; потом, когда я не желаю идти против них, ты намереваешься бросить меня. Так-то ты соблюдаешь соглашение? Что еще я могу сделать?

Он закрыл глаза и откинулся на подушку. Не в его привычках было выступать в свою защиту. Он не нуждался в напоминаниях, что атеист, осмеивающий божество, поступает не безрассуднее, чем Мерфи, когда он защищает свой путь бездействия. Вот что делала с ним его страсть к Селии, а также весьма странное ощущение, что он не должен сдаваться, по крайней мере без видимости сопротивления. Сей седой реликт времен орехов, мячей и воробьев его самого привел в изумление. Умереть, сражаясь, было полной антитезой всего его образа жизни, веры и намерений.

Он услышал, что она встала и прошла к окну, потом вернулась назад и стала в ногах кровати. Он не только что не открыл глаз, как бы не так, но еще и щеки втянул. Может, она подвержена чувству сострадания?

— Я скажу тебе, что еще ты можешь сделать, — сказала она. — Ты можешь вылезти из кровати, привести себя в пристойный вид и выйти на улицу поискать работу.

Нежная страсть. Вся желтизна вновь отхлынула от лица Мерфи.

— На улицу! — пробормотал он. — Отче, прости ее.

Он услышал, как она пошла к двери.

— Ни малейшего понятия, — бормотал он, — о том, что значат ее слова. Не более представления о том, что из них вытекает, чем у попугая об изрекаемых им непристойностях.

Поскольку он, казалось, мог еще довольно долго так бормотать и изумляться сам с собой, Селия попрощалась и открыла дверь.

— Ты не соображаешь, что говоришь, — сказал Мерфи. — Позволь, я скажу тебе, что ты говоришь. Закрой дверь.