Мы рассмеялись. Тогда я рассказал ему анекдот о двух людях, которые спорили. Один говорил: сейчас утро. Другой возражал: неправда, сейчас вечер. Первый сказал: я тебе говорю, что сейчас утро. Второй разозлился и сказал: ты не видишь, что сейчас вечер? Так они спорили, пока не подошел еще один человек. Они остановили его и спросили: извините, господин, сейчас вечер или утро? Он подумал минуту и сказал: извините, я не местный.

Мы опять расхохотались.

Я вел себя в соответствии с уроком, который мне преподал отец. «С поляками надо говорить самоуверенным тоном, даже нагловатым, и смешить их».

Я не знал, как мне его рассмешить, поэтому и рассказал ему анекдот, и это сработало.

— Мой проход я не могу показать тебе, мальчик, — сказал он. — Но если тебе понадобится помощь, приходи, и я помогу тебе, чем могу.

И он сказал мне свой адрес. Я знал улицу, на которой он жил. Мы всегда проходили ее, когда еще до войны ходили навещать бабушку. Это было недалеко от разрушенного дома, если бы там не было стены, разделявшей гетто и польскую улицу.

— Спросишь Болека, — сказал он. — Я там привратник. А как тебя зовут?

— Алекс.

Вдруг он встал и подошел ко мне. Я не убежал. Он пощупал мешок на моей спине:

— И вправду веревки.

И мы расстались. Он поднялся наверх и вошел в дом. Я вышел на улицу и перебежал на другую сторону. Потом вернулся и взял рюкзак. Странно, что такой приятный человек пришел сюда, чтобы подобрать костюмы. Может быть, до войны он был учителем. «Что только не делают для заработка». Но мама всегда говорила: «Не деньги делают человека».

Утром следующего дня, когда на польской стороне улицы началась повседневная жизнь, я собрал валявшиеся неподалеку доски и втащил их в глубь подвала, чтобы распилить их на планки для лестницы. Раньше, когда мы пилили с отцом, я только держал. Если же пилили большой пилой, вдвоем, я тащил пилу в свою сторону, а папа — в свою, где было тяжелее. Сейчас у меня была небольшая ручная пила. Я придерживал доску ногой и пилил. Поначалу я слишком спешил и потому быстро устал, но очень скоро выработал определенный рабочий ритм, который не слишком меня утомлял, и тогда работа стала продвигаться быстрее.

Связать веревочную лестницу мне было совсем не трудно — я был специалистом по разного рода узлам еще с тех дней, когда проводил время на складе фабрики. Единственное, что меня смущало — это длина лестницы: я не знал точно, какая она, и мне было жаль зря резать веревку. Я взял длинный шест и попробовал измерить длину до висящего пола. Не сразу. Сначала измерил расстояние от первого пола до окна, — конечно, стоя в стороне, чтобы меня не увидели поляки. Потом измерил само окно. Потом прикинул, каково, примерно, расстояние от окна до пола, покрытого обломками, и добавил еще такое же расстояние. Насколько я понимал, все этажи в доме были одинаковой высоты. Если бы у меня был метр, которым пользовались плотники, я думаю, что сумел бы с его помощью все гораздо точнее измерить, но в конце концов я справился со своей задачей и без него.

Впрочем, я действовал не слишком осторожно. Я свободно расхаживал по развалинам, как будто никто не мог неожиданно войти во двор с улицы. Правда, потом я спохватился и решил быть осторожней.

Мысль о том, что папа придет, не найдет меня и подумает, что меня нет в живых, — была непереносима.

Когда лестница была готова и стемнело, мне захотелось побеседовать со Снежком. Я напилил слишком много дров. Доски, которые остались, я бросил в глубине подвала. Сегодня я не рассказывал Снежку о том, что будет, когда кончится война, и не вспоминал анекдоты, которые уже перестали меня смешить. Я объяснял Снежку, как буду поднимать лестницу наверх. Жаль, что я не мог сделать этого при свете дня. Днем я неплохо попадаю в цель, когда бросаю камень. Особенно в такую крупную цель, как окно. Я не был уверен, что ночью будет достаточно светло, — не знал, когда на небе появляется луна. На польской стороне было так же темно, как у нас. Из-за войны с Россией.

Как только стемнело, я приступил к выполнению моего плана, и все получилось превосходно. Я обвязал камень веревкой и бросил его, но первая попытка оказалась неудачной, потому что камень ударился о нижний пол.

Я не обещал Снежку, что все получится с первого раза. Камень пролетел в окно только на третий раз. Потом уже все пошло очень просто. Камень действительно потянул за собой веревку, которая вилась по стене дома, потом я увидел, как она высоко в небе спускается через нижнее окно. Я привязал веревочную лестницу к этой веревке и начал тянуть. И когда первая часть лестницы достигла нижнего пола, я привязал тонкую веревку к тяжелому камню, лежавшему среди развалин. Потом я осторожно начал подниматься. Ах, какой там был чудесный пол! Правда, было полно мусора. Я начал было сгребать его, но потом оставил это занятие. Ночью нельзя было шуметь. Я крепко привязал лестницу к трубе, около стены. Может, это была водопроводная труба или просто кусок железа. В темноте ничего не было видно, фонарем же я пользовался только в случае крайней необходимости, и то прикрывая его рукой. Теперь лестница висела так, как полагается висеть настоящей лестнице: свободно и прямо. Я снова поднялся по ней и спустился. Поднялся и спустился. Мне не сразу удалось делать это достаточно быстро. Ведь это все-таки была не деревянная и не железная лестница. Но через несколько дней я уже поднимался и спускался по ней со скоростью света. Хорошо, что я сделал ее длиннее, чем по плану. В том месте, где она спускалась с нижнего пола, расстояние было больше, чем около стены, где я измерял. Я этого не предполагал. Там было по крайней мере полтора этажа. В моей лестнице было тринадцать перекладин. Счастливое число. Но не для всех. А для меня это была цифра, приносящая удачу.

Барух рассказывал, что у него, к примеру, все неудачи случались тринадцатого числа или в тринадцатом месяце, или в тринадцать часов. Я сказал — нет такого часа, а он пояснил, что час после полудня — это тринадцать часов. Я сам могу сосчитать. В тот момент я не обратил внимания на то, что тринадцатый месяц вообще не существует. Мама сказала, что это дело веры, и если кто-то верит, он постарается, чтобы и тринадцатого ему везло. Папа тогда добавил:

— Ты заметила, дорогая, что на нашей стороне улицы нет дома номер тринадцать?

Мама не заметила. Был одиннадцатый номер, а потом сразу пятнадцатый. Ни один хозяин не хотел дать дому номер, из-за которого жильцы не захотят в нем жить.

Я сразу начал осматривать новое место. Вентиляционный шкаф был такого же типа, как шкаф, обломки которого я видел этажом ниже. Дверцы были целы. Ах, какое огромное пространство было для меня внутри! Я принес свечку и решил проверить, не пробивается ли свет изнутри через щели. Поставив свечку в шкаф, я посмотрел снаружи: свет был виден только в одном месте. Я прикрыл его и посмотрел еще раз. Теперь было темно. Меня не обнаружат здесь ни днем, ни ночью.

Сбоку в шкафу были полки. Просто как в самом настоящем доме — я смогу сложить свои вещи, закрыть двери и спать. Что касается запасного выхода — с этим не было проблем. Принесу веревку и привяжу ее к трубе. Если придется бежать, спущу ее с внешней стороны и мигом окажусь внизу. Но на следующий день эту идею пришлось оставить.

Вернувшись в подвал, я объявил Снежку:

— Завтра мы переезжаем на новую квартиру.

Когда мы перебирались с нашей квартиры в гетто, мама сказала: «Завтра мы переезжаем на новую квартиру», — и рассмеялась. Но я видел, что в глазах у нее заблестели слезы. Она попыталась объяснить мне, как хорошо нам будет на новом месте, потому что квартира очень маленькая, и мы все будем жить в одной комнате, только посередине повесим занавеску. Я ведь всегда хотел спать в их комнате, это правда.

Папа сказал:

— Главное, чтобы все были здоровы.