Проникнувшись сочувствием, преподаватель снисходительно разрешил написать на промокашке решение несложной задачи, которую он предложит экзаменуемому. Вот таким образом, если верить рассказам Пабло, лентяй смог продолжать обучение.
Подросток, прежде страдавший от чрезмерной опеки окружающих его любящих женщин (теперь им занималась только мать), получил, наконец, долгожданную свободу… Это ощущение буквально опьяняло его! Он стал заводилой среди одноклассников, организуя для всеобщего развлечения корриду, где выступал в роли вдохновенного режиссера. На площади Понтеведра, напротив института, он показывал ребятам, как изображать матадора, используя куртку вместо мулеты, которой дразнят быка. Хотя он предпочитал роль матадора, но с удовольствием мог изображать и быка. Именно тогда у Пикассо появился любопытный процесс идентификации с тем или иным участником корриды, что потом проявится в его произведениях.
В Ла-Корунье зародилась любовь Пикассо к морскому побережью. Его имя навсегда свяжется с живописными местами — Сен-Тропе, Гольф-Жуан, Жуан-ле-Пен, Кап д’Ан-тиб, Ля Гаруп. Пресса опубликовала сотни фотографий художника и его близких на фоне Лазурного Берега. Наиболее известна фотография, где он следует по пляжу за Франсуазой Жило, держа над ней огромный зонт.
А пока в Ла-Корунье Пабло вместе со сверстниками часто посещал местные пляжи, особенно Риасор, где с наслаждением барахтался в набегающих волнах. Впрочем, плавать он не умел и никогда не пытался это делать, «но я хорошо плаваю, когда море по колено», шутливо говорил он позже своей последней жене Жаклин. Всех, кто видел его рисунки, изображающие пляжи, удивляло большое количество кабин для переодевания. Разгадка этого проста. Однажды Пабло (низкорослый, как его мать), играя рядом с одной из кабин, без всякого умысла поднял голову и увидел обнаженную интимную часть женского тела. Он залился краской и пережил сильнейшее потрясение — приближалась пора его половой зрелости… А в 1920-е годы в Динаре, где он неоднократно будет проводить отпуск, эти пляжные кабины сыграют важную роль в его любовных приключениях.
Каким Пабло был учеником в течение четырех лет, проведенных в Институто да Гварда? Мы знаем только, что его преподавателями были священнослужители и что помимо кастильского он занимался латынью и французским языком. Однажды из-за плохого поведения его заперли на несколько часов в пустой комнате с совершенно голыми стенами, а из мебели там была только деревянная скамья. Но у Пабло всегда были в кармане карандаш и блокнот. В этой комнате он провел чудесные мгновения, рисуя без передышки, не замечая времени. После этого он старался вести себя так, чтобы его чаще подвергали подобному наказанию. Об этом он рассказывал позже журналисту Антонио Олано[27].
Когда Пикассо исполнилось одиннадцать лет, он поступил в Школу изящных искусств, одновременно оставаясь в Институто да Гварда. Среди преподавателей — его отец, ведущий класс орнаментального рисунка. Как ни странно, Пабло очень серьезно отнесся к рисованию бесчисленного количества классических муляжей из гипса — голов, рук, торса, ног — занятию, которое нагоняло скуку на многие поколения учеников. Его старания не пропали даром. А после такой достаточно изнурительной работы Пабло любил расслабляться. В двенадцать лет он развлекался, создавая некое подобие иллюстрированных журналов той эпохи. Один из них, «Голубой и белый» (традиционные цвета Галисии), состоял из сложенного вдвое листа бумаги. Редактор и иллюстратор в одном лице, Пабло помещал туда короткие репортажи о повседневной жизни, выдуманные телеграммы, разного рода карикатуры на сюжеты местных нравов. Не станем искать в этих скромных творениях знаки исключительного таланта, но, рассматривая эти пожелтевшие страницы, можно лучше понять особенности личности Пабло и обнаружить, насколько он отличался по характеру от отца. Единственное, в чем они были схожи, — это отношение к климату Галисии, который оба просто не выносили. Но в то время, как дон Хосе погружался в депрессию и полное бездействие, Пабло отдавался иронии. «Как купаются в Бетансосе (пляж в окрестностях Ла-Коруньи)», читаем мы подпись к рисунку, изображающему даму, закутанную в одежды и нерешительно протягивающую ногу к холодной воде у берега. На другом рисунке резкие порывы ветра готовы опрокинуть пляжные зонты, раздувают юбки и превращают прохожих в комичных марионеток. «Дует сильный ветер и будет дуть до тех пор, пока не сдует начисто Корунью», — саркастически комментирует Пабло.
В самом деле, не лучше ли посмеяться, чем предаваться унынию? Впрочем, он ласково подсмеивается и над отцом: «Покупаем породистых голубей. Обращаться по ул. Махор, 14…», намекая на излюбленный сюжет картин отца.
Так, с детства Пикассо проявлял способность защищаться: это смех, смех в самом широком понимании этого слова, юмор, ирония, карикатура. А позже прибавятся шутка, фарс, буффонада, порой — злая шутка, а иногда даже непристойная насмешка. Но подобное поведение, из-за которого от него отворачивались друзья, не что иное, как спонтанная реакция на все, что его раздражает, на возникающие препятствия, то есть протест против того, что мешает спокойно заниматься творчеством.
Превыше всего он ценил свободу творчества и изнурительный труд без отдыха. «Я верю только в труд. Искусство требует огромного труда, как физического, так и умственного»[28], — сказал он спустя десять лет своему другу Аполлинеру. Именно искусству он готов принести в жертву все остальное.
Помимо занятий в Школе изящных искусств и иллюстрации своих маленьких школьных журналов, он без устали рисует все, на ком и на чем останавливается взгляд: отца, сестер, комедиантов в костюмах, разыгрывающих драму плаща и шпаги, местных жителей в традиционных праздничных нарядах, птиц, быков, рыбацкие шхуны, бороздящие море, башню Геркулеса, возвышающуюся на скале. И с каждым годом (1892–1895) эти рисунки становятся все более точными, мастерскими, «исполненными вдохновения». Именно в этот период — между одиннадцатью и четырнадцатью годами — Пабло превращается из способного ученика в мастера большого таланта.
Его прогресс очевиден и в живописи. В последний год пребывания в Ла-Корунье он пишет портреты бородатых стариков, нищего в фуражке, убеленного сединой паломника на пути в Сантьяго-де-Компостела, служанку родителей. Он изображает бедняков, вероятно, не из-за особой симпатии к обездоленным и старикам, а скорее потому, что они выглядят с точки зрения художника намного живописней.
Но один из этих портретов — Босоногая девушка (Музей Пикассо, Париж) — поражает больше других. Несчастное создание, грустно сидящее на стуле, — огрубевшие, опухшие ноги, печальное лицо. От ее вида сжимается сердце. Как тринадцатилетний мальчишка сумел так передать живость взгляда модели, что и сегодня, как много лет назад, она смотрит на нас беспокойно и вопрошающе?
Менее известный, но такой же поразительный «портрет» Клипера (Музей Пикассо, Барселона). Клипер — собака в доме Руисов. Ее голова, написанная в теплых коричневых тонах, повернута в три четверти. Она следит за нами уголком глаз. Пабло уловил тот момент, когда собака, по-видимому, с некоторым беспокойством ожидала какого-то сигнала от хозяина — то ли отправляться на прогулку, то ли поймать брошенный мяч… Этот «портрет» написан уже рукой мастера и свидетельствует о рано созревшей у мальчика способности подмечать мельчайшие нюансы.
Сколько раз маленький Пабло, возвращаясь из лицея, вбегал в дом и заставал отца, стоящего неподвижно перед окном и рассматривающего мостовые, по которым струились потоки дождя.
Он понемногу работал, помимо преподавания в школе с настойчивым упорством рисовал цветы и в особенности, конечно, голубей. Но постепенно зрение ослабевает и ему становится все трудней точно воспроизводить лапки птиц. Иногда он просит Пабло написать их вместо него: деликатная миссия доверия. Но однажды, в 1895 году, отец убеждается, что сын справляется с этой задачей настолько мастерски, что решает передать мальчику свои кисти, навсегда прощается с любимым искусством.