Этот план срабатывал до утра, когда кортеж приблизился к полю сражения. Далее ему предстояло спуститься вниз по узкой грязной дороге, где больше не было возможности сохранить двухрядный порядок движения. Автомобиль, в котором ехал Борман, отстал, и он остался позади уехавшего вперед фюрера.

Согласно воспоминаниям полковника Вальтера Варлимонта из оперативного штаба верховного командования армии, Борман «устроил ужасную сцену и в оскорбительных выражениях осыпал генерала Роммеля проклятиями, упрекая его в мнимом пренебрежении и неуважении к своей персоне. Роммель же ничем не мог ответить на такую наглость». Это пример, иллюстрирующий грубую манеру Бормана обращаться с кадровыми офицерами, действия которых ему не понравились. Это, естественно, не расположило к нему Роммеля, чуть позже стяжавшего себе славу «Лис пустыни», произведенного в фельдмаршалы, и в конце концов принужденного нацистами отравить себя ядом за участие в антинацистском заговоре 20 июля 1944 года.

Гитлер вернулся в Берлин 26 сентября, и на следующий день на встрече в новой рейхсканцелярии проинформировал главнокомандующих родов войск о своем намерении предпринять наступление на запад. «Все, включая даже Геринга, были полностью захвачены врасплох», — свидетельствует полковник Варлимонт. Но никто не высказал ни единого слова против. 29 сентября был подписан «Германо-Советский договор о границах и дружбе». Два совершенно несовместимых союзника продолжали делить между собой Польшу, и в ближайшее время Гитлер был избавлен от угрозы нападения с востока.

Настало время передышки. Самая большая армия в Европе не напала на Германию. Французам, как и их британским союзникам, все еще казалось, что можно избежать еще одной большой войны. Гитлер выжидал. Верховное командование вермахта устраняло ущерб и потери первого блицкрига.

Однако наблюдалась определенная активность Германии в Польше. Что последовало далее, позднее было подытожено Борманом. Он записал беседу, имевшую место 2 октября 1940 года в берлинской квартире Гитлера.

«Беседа началась, когда рейхсминистр доктор Франк проинформировал фюрера о том, что дела Генерального управления [оккупированной немцами Польши] можно рассматривать как очень успешные. Евреи в Варшаве и других больших городах были размещены в гетто; Краков в скором времени должен будет быть очищен от них… Далее фюрер подчеркнул, что поляки, в прямую противоположность нашим немецким трудящимся, специально рождены для тяжелой работы; мы должны дать все возможности продвижения нашим трудящимся; что же касается поляков — не может быть и речи о каком-нибудь улучшении условий для них. Наоборот, необходимо сохранять низкий уровень жизни в Польше, и не должно никак позволяться ему расти… Фюрер еще раз подчеркнул, что для поляков должен быть только один хозяин — немцы; два хозяина, бок о бок, не могут и не должны существовать; поэтому все представители польской интеллигенции подлежат уничтожению. Это звучит жестоко, но таков закон жизни…»

Гитлер возобновил военные действия в начале апреля 1940 года, оккупировав Норвегию и Данию. В три часа по полуночи 10 мая нацисты пересекли границы Нидерландов, Люксембурга и Бельгии и быстро заняли эти три страны перед нападением на Францию.

22 июня 1940 года в Компьеиском лесу к северо-востоку от Парижа в железнодорожном вагоне французы подписали акт о полной капитуляции. В этом же самом вагоне французы свидетельствовали подписание немецкими эмиссарами условий перемирия 11 ноября 1918 года.

Невероятное случилось. Недоучка — сын австрийского таможенного чиновника, бродяга из Венской ночлежки, немного комичный вдохновитель черни со смешными усиками и прилизанной надо лбом прядью волос сдержал свое обещание, данное им в своих бурных речах перед мюнхенской аудиторией в 1920 году. Он отомстил за позор и унижение 1918 года.

Теперь фюрер был на вершине своего могущества. Безостановочная серия блестящих политических и военных успехов сделала его хозяином почти всей Европы. С точки зрения Мартина Бормана, у него были все основания верить, что Гитлер был величайшим человеком из всех, кого он знал. Он видел взгляды почти безумного, сумасшедшего восторга, который вызывал фюрер, проходя мимо сплоченных фаланг бурно аплодирующих нацистов во время партийного слета в Нюрнберге. Борман был свидетелем роста популярности Гитлера и его превосходства над своими, казалось бы, более сильными политическими противниками, сначала внутри Германии, а затем на международном уровне. Фюрер настоял на проведении военной кампании против Польши, а затем и на наступлении на запад вопреки советам многих своих генералов. Борман смог заметить, что Франция, как полагали многие, обладавшая лучшей в мире армией, пала также легко, как и Польша.

И все это произошло так быстро. Всего лишь восемь лет назад Гитлер был просто фюрером одной из многих политических партий, соперничающих за власть в Германии. Борман был незаметным партийным чиновником, собирающим деньги для «Фонда пособий» в унылое, мрачное время экономической депрессии. Теперь же виды на будущее Нового порядка нацистов простирались от Северного мыса до Нила, от Атлантического океана до Урала в России и обрели ясные и четкие очертания. Эти перспективы придавали даже еще большее значение такому вопросу: кто же должен оказаться ближайшим доверенным лицом и правой рукой фюрера.

То, что этим человеком может стать Борман, 22 июня 1940 года казалось весьма маловероятным. Бормана даже не было в Компьене, где находились Гесс, Геринг, фельдмаршал Вильгельм Кейтель, министр иностранных дел фон Риббентроп, генерал Йодль и другие члены близкого к Гитлеру круга. За все время продвижения в делании себя незаменимым для фюрера Борман был по-прежнему всего лишь заместителем Гесса во время летней победы нацистов. И было еще много других, более безжалостных, чем Гесс, людей, стоявших между Борманом и источником власти и силы, Гитлером. Наиболее значительным из них был рейхсмаршал Герман Геринг, которого Гитлер официально назначил своим преемником на посту главы государства в день нападения на Польшу.

Геринг, сын бывшего офицера кавалерии, ставшего позже членом консульской службы Германии, в первую мировую войну служил боевым летчиком и был последним командиром знаменитой эскадрильи фон Рихтгофена. Он сбил двадцать два самолета союзников и был награжден высшей наградой Германии, орденом Pour le Merite («За заслуги»), или «Голубой Макс», присуждаемый не за единичную акцию, а за постоянное проявление храбрости и мужества во время боевых действий.

После войны Геринг работал в авиационных компаниях в Скандинавии. В 1921 году он возвратился в Мюнхен и в возрасте двадцати одного года был зачислен в местный университет в качестве студента, изучающего политические науки. В октябре 1922 года он впервые услышал выступление Гитлера, принял его идеи, вступил в партию нацистов и был назначен командующим СА.

В холодное ветренное утро 9 ноября 1923 года Гитлер, Геринг, Рудольф Гесс и несколько других нацистских лидеров вышли из пивной Burger-braukeller в Мюнхене и во главе приблизительно трех тысяч штурмовиков прошествовали к центру города и Военному министерству. Их целью было занять министерство и свергнуть правительство Баварии. Когда они достигли конца узкой улочки, ведущей к Военному министерству, дальнейшее продвижение было остановлено вооруженной правительственной полицией. Началась стрельба. Гитлер упал на тротуар и вывихнул плечо, однако ему удалось сбежать в поджидавшей его машине лишь для того, чтобы быть схваченным и приговоренным к пяти годам заключения в тюрьме в Ландсберге. Геринг также упал на тротуар, получив серьезное ранение в пах. Его затащили в ближайший дом и затем переправили в Австрию, где его раны залечивали доктора, прописывая ему морфин для облегчения болей.

Не имея возможности вернуться в Германию, где он был желанным человеком из-за своего участия в неудавшемся пивном путче, Геринг колесил по Европе и в конце концов выбрал местом своего жительства Швецию. Там он жил на содержании у своей жены, богатой представительницы шведской знати, и продолжал принимать морфин. В сентябре 1925 года он был признан опасным наркоманом и приговорен к принудительному лечению в психиатрической клинике в Лангбро. Медленно, с помощью психиатров, он восстановил здоровье, и только осенью 1927 года смог вернуться в Германию по политической амнистии, объявленной вновь избранным президентом фон Гинденбургом, и возобновил свою деятельность в нацистской партии.