Мохов вышел из машины, закурил и неторопливым шагом двинулся ей навстречу.

Она его еще не видела, потому что не разглядывала встречных, зачем они ей, она сама по себе; здороваюсь, с кем хочу, знакомлюсь, с кем приятно, иду себе напеваю, пренебрежительно фыркаю, разглядывая скромные витрины или натыкаясь на озабоченных женщин с сумками. Может быть, и не так совсем она думала, но вид говорил именно об этом.

— Боже, Паша, — неподдельная радость, широкая улыбка, озорные огоньки в глазах. Она откинула голову назад, прищурившись, смерила Мохова взглядом с ног до головы, всплеснула руками, не обращая внимания, что на нее уже смотрят прохожие, а может быть, радуясь этому, протянула одобрительно:

— Хорош, высок, строен, плечи широкие, худые. Завидую Ленке.

Мохов тоже самым искренним образом изумился столь неожиданной и приятной встрече.

— Мы не виделись почти три недели, — сурово сдвинув брови, с нарочитой строгостью объявил он. — Кто виноват? Леонид Владимирович? Вы?! Затаили обиду? Ревнуете? Отвечайте, или попрошу пойти со мной.

Женщина рассмеялась, взяла Мохова под руку, наклонившись к самому уху, спросила, интимно понизив голос:

— Проводишь?

— Подвезу, если желаете. Вы к дяде Лене?

— На сей раз нет, — вздохнув, сказала она. — Домой.

Что-то сломалось в ней в тот миг, как только Павел упомянул о дяде Лене.

— Что-нибудь случилось? — участливо спросил Мохов.

Женщина неопределенно пожала плечами.

— Давай немного пройдемся, — предложила она. — Погода дивная.

Некоторое время шли молча. Новости друг о друге они знали, видеться не виделись, а перезванивались часто.

Кое-как и, видимо, очень давно заасфальтированная откровенными недотепами мостовая, где вздыбливаясь, где исчезая вовсе, полого скатывалась вниз, и постаревшие, почерневшие, словно из прошлого века приземистые домики тоже, казалось, вот-вот посыплются, закувыркаются по склону. Но обманчивым было такое ощущение, потому что коренастые деревянные зданьица были еще крепкими, надежными и ладными, умело сработанные фундаменты их намертво вросли в землю.

— Ты спрашивал, не случилось ли что? — сказала Санина, усмехнулась вскользь. — Мне тридцать пять завтра, Паша…

— Я знаю.

— Подвожу итоги, Паша, пора. А итоги такие: ни семьи, ни счастья. Четыре года с Леней. Тяжело с ним, расписываться не хочет, детей не хочет, хватит, говорит, с меня одного, — кисловатая усмешка вновь тронула ее губы. — И ты не лучше любого дитяти. Все тебе дай да дай. А что я, много прошу? Раньше добрее был, щедрее. Изменился. Налево смотрит, чует сердце. Все равно узнаю, кого завел. Тогда плюну, брошу. Рожу от кого-нибудь, и шут с ними со всеми. Для ребеночка жить буду, для него одного.

— Мрачно, — нерешительно заметил Мохов. — Мне казалось, у вас все тип-топ. Ленка-то знает?

Санина покрутила головой.

— Никто не знает, ты первый.

— Поговорить с ним?

— Не смей, ни к чему, это мое дело.

У двухэтажного бревенчатого здания Санина неожиданно остановилась, прищурившись, заглянула в окна первого этажа. Только сейчас Мохов обратил внимание на скромную вывеску над входной дверью: «Меха».

— Заглянем? — Санина вопросительно посмотрела на Мохова. Павел не возражал.

Покупателей было немного: трое или четверо. Скорее не покупателей, а просто любопытных. О зиме еще не думали. Суматошные поиски шапок, дубленок, красивых дешевых шубок начнутся осенью. Мохов невнимательно перебрал висевшие на плечиках меховые курточки, накидки и недовольно фыркнул.

Санина вдруг коснулась его руки.

— Посмотри, — почему-то полушепотом произнесла она. В голосе ее сквозило восхищение. Позади прилавка, за которым отпускали товар, на специальной стойке-вешалке красовалась норковая шубка. Она казалась невесомой, нежный мех воздушным, эфемерным. Он радужно переливался от малейшего колебания воздуха. Санина завороженно, как ребенок, смотрела на вещь. Перегнувшись через прилавок, Мохов дунул на мех и, поймав укоризненный взгляд продавщицы, спросил:

— Сколько?

Продавщица оценивающе окинула его с ног до головы и ответила с готовностью:

— Шесть пятьсот.

Видимо, она решила, что этот в состоянии приобрести столь дорогую вещицу. Продавщица подошла ближе и ревниво разглядывала Санину.

Та, в свою очередь, тесно прижалась к Мохову плечом. Она хотела, чтобы эта худосочная девица видела, что они с Моховым не просто знакомые.

— Красиво, — сказал Мохов, полуобернувшись к Саниной и с усмешкой добавил: — Но кусается.

Продавщица, разочаровавшись, едва заметно дернула плечиками и, потеряв к нему всякий интерес, отошла к подруге, чтобы продолжить прерванный разговор.

— Пойдемте, — Мохов потянул женщину за руку. Но Санина не желала оставаться в проигравших, не в ее это было правилах. Она гордо вскинула голову и громко, с нарочитой небрежностью произнесла:

— Сегодня же сними с книжки деньги, Пашенька. Завтра я возьму эту кацавейку. На каждый день, думаю, сойдет.

Павел принял ее игру.

— Хорошо, дорогая, — с самым серьезным видом сказал он. — Если тебе так хочется.

Санина коротко улыбнулась ему и, не обращая внимания на изумленные взгляды продавщиц, грациозно продефилировала к двери. Сдерживая смех, Мохов шагнул за ней…

На улице они некоторое время, пока шли к машине, хранили на лицах непроницаемость, а потом, не выдержав, одновременно расхохотались.

— Ох, невеселый этот смех, Паша, — устроившись на переднем сиденье, Санина вмиг поскучнела. — Шубка эту я бы купила с удовольствием.

— А за чем дело стало? — Мохов по привычке резко тронул с места, многострадальный «газик» аж присел на задние колеса. — Намекните Судову. И повод есть. Юбилей.

— Куда там, — с горечью произнесла женщина. — И так, говорит, в роскоши купаешься. Сколько можно, ненасытная. Так и сказал, ненасытная. Просила я уже.

Мохов снова вывел машину на проспект и снова машинально принялся разглядывать людей на тротуарах. Где же может быть Юрков? Где?

Стемнело. Хоть и зажглись фонари и светили вроде бы ярко, но выискивать глазами знакомую фигуру, знакомое лицо было уже трудно, тем более на скорости, когда надо еще и вперед смотреть. Мохов мельком глянул на женщину и заметил, что та совсем помрачнела, потускнела, подурнела. Он хотел сказать ей что-то доброе, ободряющее, хотел пошутить весело. Но никак не мог найти подходящих слов. Тогда он решил пригласить ее в гости. Они посидят втроем, выпьют чаю, поболтают о том о сем. У них с Леной есть о чем поболтать. Однако отбросил эту мысль, подумал, что тяжело ему сейчас будет искренне и душевно проводить с ними время. Играть придется в беспечность, беззаботность, раскованность. А не получится у него этого сегодня, и завтра не получится, и вообще неизвестно, получится ли уже когда-нибудь. Мохов скривился в тоскливой усмешке. Вот попал в коловорот. Скорей бы уж все кончилось, все стало на свои места. И вдруг он встрепенулся, неожиданная идея пришла в голову.

— Погодите-ка, — медленно произнес он, словно вспоминая что-то. — А зачем вам покупать шубку, когда вы можете ее сшить?

— Это из чего же? — полюбопытствовала женщина. — Из воздуха?

— Из меха, самого натурального меха. — Мохов притормозил перед светофором и повернулся к женщине. — Дядя Лен… Судов как-то говорил мне, что на всякий случай когда-то запасся шкурками норковыми, соболиными. Вот и шуба.

Санина была ошарашена. Лицо ее удивленно вытянулось, потом изумление сменила злость, по губам пробежала недобрая улыбка.

— Так, — протянула она, покачивая головой, — значит, шкурки. Втайне от меня. Значит, для кого-то он их бережет. Так…

«Выходит, не знает она ни о чем, не видела и не слышала, — с легким удивлением подумал Мохов. — Ну что ж. Один выстрел вхолостую, зато второй может попасть в цель. Она ведь теперь обыщет квартиру Судова и его загородный домик лучше любого сыщика. — Он включил передачу и резко сорвал машину с места. — И будет иметь на это право в отличие от меня. И если найдет, тогда уж точно все станет на свои места. А может быть, все-таки дядя Леня здесь ни при чем? Не имеет он к шкуркам никакого отношения? Стечение обстоятельств, и только».