— Я же ничего плохого не говорю, Лешек, не беспокойся, — мягко отозвалась женщина, на мгновение повернувшись к мужу. — Только за самоуверенностью этой кроется совсем иное — мягкотелость, самокопание, мнительность, страх… не перед преступником, конечно, наслышана о ваших подвигах, страх перед проблемой выбора. Вы вечно сомневающийся и ранимый. Взгляните, у вас тонкие нервные кисти рук, пальцы, даже жилки видны…

— Наташа! — уже тверже сказал Хорев.

Мохов жестом остановил его. Разговор начинал ему нравиться, значит, им все-таки заинтересовались, если так с ходу…

— Дальше, — попросил он.

— Интересно? — Женщина вскинула голову, рукой небрежно поправила волосы.

— Весьма.

— А я, между прочим, сейчас сама себя проверяла, свою наблюдательность, — женщина цокнула языком, и серьезности как не бывало на ее лице, оно вдруг сделалось мягким, смущенным, неуверенная улыбка тронула губы. — И оказалось, что права. Все угадала. Хоть вы и профессиональный сыщик, а чувств своих скрывать не научились. В глазах настороженность.

— С вами страшно, — сказал Мохов.

Наташа рассмеялась весело, задорно, как девчонка.

Роль ясновидящей к ней не шла, она и была самой обыкновенной девчонкой. Потому и смеялась беззаботно и без оглядки. «Но проблем у тебя уже хватает, хотя ты еще и не увязла в них, как я», — вглядываясь в нее, подумал Мохов.

— Со мной страшно только первое время, — все еще улыбаясь, сказала она. — Потом я начинаю повторяться.

— Извините, Павел Андреевич, — Хорев поджал губы и с укором смотрел на жену. — Она всегда, такая, хочет удивить.

— И превосходно, я бы на твоем месте гордился такой женой. Тот, кто не хочет удивить, человек пропащий, во всяком случае, я так думаю. — Мохов подмигнул Хореву и повернулся к Наташе. — Все, что вы сказали, заслуживает внимания несомненно, но…

— Ах, это безликое «но», — с иронией произнесла Наташа.

— Почему безликое, наоборот. Вы читали гороскопы? Расписанные по месяцам, по знакам зодиака, еще бог знает по чему, не в этом суть. Читали, да? Так вот в них каждый, заметьте, каждый может найти свое, большую часть своих черт. Ну а если что не совпадает — ерунда, мелочи, в основном-то совпало, верно? Так же и мой тип охарактеризовать нетрудно. Я астеник, это видно по телосложению, движениям, манере говорить. Надо только знать основные черты, присущие астеникам, и все. Вот это и есть то самое небезликое «но». Вы изучали психологию. Правда, поверхностно, азы, верно?

— Верно. Я закончила философский факультет Новосибирского университета.

Вдруг стало тихо. Хотя ресторан жил, гудел, шумел, чокался, лобызался и хохотал, а было тихо. Через мгновение Павел сообразил, что это просто оркестр перестал играть и грохот его не давил теперь на перепонки. Они помолчали. В это время официант принес Мохову закуски, шампанское. Мохов разлил шипящую жидкость по бокалам.

— Вы пьете только шампанское? — поинтересовалась Наташа.

— Признаться, я вообще не пью, но раз так славно вышло…

Они выпили. Оркестр заиграл вновь. Мелодия была приятная, неспешная. Мохов встал, спросил у Хорева взглядом разрешения, протянул женщине руку.

Она была необычайно стройная, легкая, ладная. Когда он нежно и осторожно обхватил ее талию, горячее дыхание обожгло щеку. Он вздрогнул и улыбнулся.

— Теперь о вас, — сказал он. — Только не обижайтесь. Значит, так. Неуспокоенная душа, хочется поиска, действия, полезных дел хочется, а жизнь камерна, без событий. Работа. Надоевшие разговоры с неинтересными коллегами о делах житейских, будничных. Курение на лестничной площадке, потому что начальница, я почему-то уверен, что именно начальница, гоняет из комнаты. А вечером дом. Осточертевшие хлопоты. Муж — добрый, любящий, восхищающийся. И все-таки все не то, не того хотелось. Жизнь проходит мимо. Недовольство, раздражение. Изредка ссоры. Он молчит, соглашается, а это бесит вас, распаляет пуще…

— Не надо. Мы квиты, — остановила его женщина.

Он почувствовал, как напряглась ее спина.

— А я ведь говорю не конкретно о вас, а вообще о женщинах вашего типа. Может, и не совпадает в мелочах, но в основном…

Наташа подняла глаза, нахмурившись, посмотрела ему в лицо, проговорила неуверенно:

— А у вас боль какая-то на душе, ломота…

— Уже нет, — сказал Мохов. — Была. Остаточные явления.

— Опять угадала, — тихонько сказала, будто прошептала женщина, слабо улыбнулась, добавила так же тихо: — Я о вас все угадываю, словно знаю тысячу лет…

Он отстранил ее чуть от себя, мягко, нежно, потому что испугался вдруг, что не выдержит, обнимет ее сейчас, прижмет к груди крепко-крепко ее славную, такую милую и желанную головку и не отпустит ни за что, даже когда музыка кончится, даже когда все встанут из-за столов и уйдут, даже если разъяренный муж подлетит и начнет кулаками размахивать. Что за странности с ним такие происходят, что за превращения? И все в один день, в один вечер. А музыка все играла, мелодичная, воздушная, чарующая, и казалось, не будет ей конца, и чудесно бы было, если бы не было ей конца. Так он и держал женщину на крохотном, микроскопическом от себя расстоянии, но все же расстоянии и, едва дыша, переступал с ноги на ногу. И старался, упорно старался не смотреть на нее, с деланным равнодушием озирался по сторонам, но тепло ее чувствовал, дыхание, всю ее разом чувствовал. И не сумел управиться с собой, безвольно опустил голову, взглянул в глаза пристально. Она не отвела взгляда, влажными своими бездонными, темными глазами смело и чуть встревоженно смотрела на него, и он понял, что увидела она все, что с ним происходит, почувствовала, без слов все уловила. И склонись он сейчас к ее губам, прижмись к ним в поцелуе, она бы не шелохнулась, не отшатнулась бы в возмущении, она бы ответила…

Кончилась музыка, и остановилось все вокруг, замерло. И миг этот, сладкий, неизведанный ранее, отлетел, как сон. Он улыбнулся, болезненно дернув щекой; взял ее маленькую горячую ладонь и повел к столику. Он шел медленно и тяжело, ему совсем не хотелось возвращаться, пить, закусывать, натянуто улыбаться Хореву и сдерживать себя, чтобы не посмотреть в ее сторону. Уйти надо было, расплатиться, извиниться и уйти. Но тем не менее он подвел Наташу к столику, с развязной почему-то ухмылкой усадил ее на место и неторопливо уселся сам.

С блуждающей на припухлых детских губах наигранно-беспечной улыбочкой Хорев обвел их одним долгим внимательным взглядом, будто догадался о чем-то, будто почуял, что появились между ними тремя какие-то новые токи: бледнея (или так Мохову только показалось), согнал с лица улыбку, накрыл напрягшуюся сразу Наташину ладошку своей, спросил вполголоса, обращаясь только к ней:

— Красивая мелодия была, правда? Ты помнишь? Мы ее на свадьбе весь вечер крутили. Помнишь?

Женщина мягко высвободила руку, нежно, едва касаясь, огладила пальцы мужа, подняла голову, уверенно посмотрела в его ждущие ответа глаза, сказала просто:

— Конечно, помню, Лешек.

Скользнула отстраненным взглядом по Мохову; поджав губы, едва заметно качнула головой и, взяв вилку с ножом, осторожно отрезала маленький кусочек бифштекса. Хорев сразу расслабился, оттаял, порозовел и тоже с удовольствием принялся за бифштекс. Мохов невесело усмехнулся про себя. Конечно, все правильно. Так и должно быть, а он-то, недоумок, без всяких на то оснований что-то там нафантазировал себе в мгновение ока. Мечтатель! Нет, разумеется, он не позволил бы ничего такого. И спору быть не может — чужая жена, он и права-то ни на что не имеет. Просто он впервые за всю свою семейную жизнь так сразу и всем существом своим принял женщину, без остатка, без сомнений, без страхов. Он вмиг ощутил — как током ударило — в первые минуты неосознанно, а потом в танце, как озарение нашло, что вот она, та самая, которую хотелось стиснуть в объятиях, как стискивал в детстве любимого плюшевого мишку, и не отпускать долго-долго, никогда не отпускать; та самая, для которой и ради которой… Бред! А жена? С ней что, не так было? Мохов, откинувшись на спинку кресла, рассеянно разглядывал зал, курил, не замечая вкуса табака.