Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно выехать в Берлин. Министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп отвел его к фюреру. Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?

Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп и не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина. Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении. Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования.

5 июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю Эрнсту фон Вайцзеккеру:

"Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу".

Граф Фридрих Вернер Эрдманн Маттиас Иоганнес Бернгард Эрих фон Шуленбург провел в Москве уже семь лет. Он многое сделал для сближения Германии с Россией. Второй человек в посольстве — советник-посланник Вернер фон Типпельскирх — посвятил свою профессиональную жизнь налаживанию отношений с Россией (его двоюродный брат генерал Курт фон Типпельскирх занимал важнейший пост начальника оперативного управления Генерального штаба сухопутных войск). Советник Густав Хильгер был сыном московского фабриканта. Его жена, француженка, тоже была москвичкой. Хильгер прекрасно говорил по-русски и вообще обрусел. Военный атташе генерал кавалерии Эрнст Кёстринг прежде служил старшим адъютантом генерала Ханса фон Секта, сторонника сотрудничества с Красной армией.

Вслед за Хильгером в Берлин вызвали посла Шуленбурга и военного атташе Кёстринга. Шуленбургу министр Риббентроп сказал:

— По мнению германского правительства, коммунизм в Советском Союзе больше не существует, а Коммунистический интернационал теперь не является важным фактором советской внешней политики. Поэтому возникло ощущение, что Германию и Россию больше не разделяют реальные идеологические барьеры.

Кёстринга пригласил к себе начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм фон Кейтель, который пожелал из первых рук узнать о положении в Советском Союзе. Кёстринг был противником конфронтации с Россией. Кейтель устроил ему прием у фюрера.

"Гитлер принял очень любезно, — вспоминал Кёстринг, — пригласил на завтрак. Затем последовал почти двухчасовой доклад, во время которого Гитлер дал мне спокойно выговориться. Мое очень обстоятельное описание происшедшего после чистки упрочения внутреннего положения в России, развития экономики он слушал, не задавая вопросов, но затем внезапно попросил рассказать ему о Красной армии".

20 мая Молотов сказал Шуленбургу:

— Мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база.

Посол поинтересовался, что имеется в виду.

— Об этом надо подумать и нам, и германскому правительству, — ответил Молотов.

Мячик был переброшен на немецкую сторону.

26 июля советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова пригласил на обед Карл Юлиус Шнурре, заведующий восточноевропейским сектором отдела экономической политики министерства иностранных дел. Этот молодой и амбициозный дипломат, быстро делавший карьеру, ведал торговыми отношениями с Советским Союзом. Ему поручили прощупать советских дипломатов.

Обедали в берлинском ресторане "Эвест".

Шнурре прямо сказал Астахову:

— Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет — взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде. Во всем районе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами. Более того, в идеологии Германии и Советского Союза есть общий момент — противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.

Георгий Астахов обратил внимание немецкого дипломата на то, что идеологи национального социализма считают коммунистический Советский Союз враждебным государством. О каком сближении можно говорить? Шнурре пустился в долгие разъяснения насчет того, что вражда осталась в прошлом:

— Это было следствием борьбы национального социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Мы видим, что изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменило интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.

Астахов интересовался отношениями с Польшей. Карл Шнурре объяснил, что "германо-польская дружба потерпела крах, потому что от Данцига мы не откажемся".

Астахова пригласил к себе и министр Риббентроп.

— От Балтийского до Черного моря нет проблем, которые мы не можем разрешить между собой, — говорил министр. — На Балтике нам обоим хватит места, и русские интересы там ни в коем случае не придут в столкновение с нашими. Что касается Польши, то за развивающимися событиями мы следим внимательно и хладнокровно. В случае провокации с их стороны мы урегулируем вопрос о Польше в течение недели…

Сталин внимательно читал сообщения из Берлина, но медлил с принятием окончательного решения. Ситуация в Европе накалялась. Дело шло к войне. Предстояло определиться, кого поддерживать — Гитлера или западные демократии.

Советские историки утверждали, что пакт с Гитлером был подписан ради того, чтобы сорвать объединение единого антисоветского фронта. Москва рассчитывала образовать в Европе единый антигитлеровский фронт, но западные державы не хотели объединяться с Советским Союзом и надеялись натравить на него нацистскую Германию…

В реальности изоляция Советскому Союзу не грозила.

Объединиться с Гитлером демократии Запада не могли. Другое дело, что они страстно не хотели воевать и долгое время шли Гитлеру на уступки, наивно надеясь, что фюрер удовлетворится малым. Но уступать и становиться союзниками — это принципиально разные подходы к политике.

В представлении западного мира Советская Россия мало чем отличалась от нацистской Германии. Для западных политиков Сталин ничем не был лучше Гитлера. Советского вождя не воспринимали как надежного союзника, на чье слово можно положиться. И у многих европейских политиков витала циничная надежда столкнуть между собой двух диктаторов — Гитлера и Сталина: пусть сражаются между собой и оставят остальной мир в покое. Точно так же столкнуть своих противников лбами надеялись в Москве.

В 1939 году Советский Союз оказался в выигрышном положении: оба враждующих лагеря искали его расположения. Сталин мог выбирать, с кем ему пойти: с нацистской Германией или с западными демократиями. В августе Сталин сделал выбор.

Многие и по сей день уверены в его мудрости и прозорливости. Но это решение, судьбоносное для страны, наглядно свидетельствует об обратном, о его неспособности оценить расстановку сил в мире, понять реальные интересы тех или иных государств и увидеть принципиальную разницу между демократией и фашизмом. Сталин совершил ошибку, которая обошлась России в десятки миллионов жизней.

Западные демократии, презирая реальный социализм, вовсе не ставили своей задачей уничтожить Советскую Россию. Они, конечно, не могли быть друзьями сталинского режима, но и не были врагами России. А вот для Гитлера Россия была врагом. С первых шагов в политике фюрер откровенно говорил о намерении уничтожить большевистскую Россию как источник мирового зла. Нападение на нашу страну было для Гитлера лишь вопросом времени. В 1939 году он в любом случае не собирался этого делать. Ни с военной, ни с внешнеполитической точки зрения Германия не была готова к большой войне с Советским Союзом.