Она уже влезла и в свитер, и в штаны, и сухие носки достала, медлила только надевать — сунешь ведь ноги в мокрую обувь, и носки немедленно перестанут греть, — как вдруг раздалось сопение, и из темноты вынырнул крупный четвероногий силуэт. Ирена замерла, не на шутку испугавшись. Потом выругала себя: собака! Пес подошел, взмахнул хвостом, посмотрел внимательно, насторожив уши, потянул носом воздух, повернулся — и исчез. Послышалось удаляющееся тихое шлепанье лап по сырой траве. От облегчения подкосились ноги.

Села на лавку, посмотрела печально на носки, все еще зажатые в руке, и тут ее осенило. Если поверх носков надеть пакеты, и только потом втиснуться в кроссовки, проблема будет решена.

Издали раздался короткий взлай, и ей послышалось в нем насмешливое одобрение: ну наконец-то, догадалась!

Потрясла головой — чего только не почудится среди ночи в двух шагах от тех мест, где все еще водится нечистая сила! Обулась. Наконец стало тепло. Подняла повыше воротник, закрыла глаза — и сама не заметила, как задремала.

Проснулась от фырчания и кашля пожилого мотора. Дождь давно кончился, солнце встало, теплый луч добрался до ее ног и теперь подсушивал кроссовки — от них аж пар, кажется, шел, — а из-за поворота дороги выруливал автобус. Удивительно мягко, без дребезга и стука. Видимо, рессоры в приличном состоянии.

Автобус подкатил к навесу, зашипел, лязгнул дверью. Ирена встала, подхватила рюкзак.

Возле лавки поднял голову здоровенный серый зверь, насмешливо посмотрел на девушку, встал и независимой походкой потрусил прочь.

А ведь ты меня охранял этой ночью, — растерянно подумала Ирена. И сказала вслух:

— Спасибо, хозяин.

Почему ей подвернулось на язык именно это слово, бог весть.

Четыре часа полупустым автобусом до Оурунги. Там — после двух часов ожидания в крошечном буфете, скрашенных стаканом теплого чая и заветренными бутербродами, — еще один автобус, до Нижнесольска. Этот был допотопный какой-то, дребезжащий, шаткий, с длинной мордой, как у грузовика — Ирена таких прежде и не видала, только на старых фотографиях. Думала, они вымерли давно, как динозавры. Но он, вполне еще живой, несмотря на почтенный возраст, упрямо пыхтел по укатанной щебенке, небыстрый, но трудолюбивый — и наконец доехал.

Пассажиров, кроме Ирены, было трое: бабка в коричневом байковом платье и белом платке, прижимавшая к животу корзину, накрытую чистым вафельным полотенцем, мужчина средних лет и девочка, наверное, отец и дочь. Все трое — широколицые и узкоглазые. Видимо, местный тип. Бабка молчала и смотрела прямо перед собой, мужчина и девочка переговаривались, о чем — Ирена не слышала, улавливала только непривычную интонацию фраз: собеседники как будто все время удивлялись чему-то.

Наконец, динозавр протрюхал через окраину Нижнесольска, попетлял между заборами совершенно деревенского вида и выкатил на пыльную городскую площадь возле покосившейся от старости облупленной колокольни. Лязгнул последний раз и встал.

Дальше регулярного транспорта не было.

Ирена выбралась под уже вечернее, но еще горячее солнце, опустила на асфальт свой рюкзак и огляделась.

Колокольня не только облупилась, но и, похоже, осыпается. На самой маковке шевелит мелкой листвой молодое деревце. Жестяной козырек автобусной остановки, высокие заборы, за заборами деревья и шиферные крыши. От площади разбегаются три улицы, уходя куда-то вниз, — немощеные, только та, по которой прикатил автобус, намекает, что когда-то тут был асфальт. Попутчики уже скрылись за поворотом, и голосов не слышно.

Полезла в карман рюкзака, достала письмо, развернула. Так… прежде чем ехать в Тауркан, надо явиться пред светлые очи местного начальства. У кого бы спросить, где тут мэрия…

На площади, кроме нее, обнаружился только парнишка-подросток в джинсах и белой рубашке. Что же, значит, спросим у него… Но он подошел сам.

— Здравствуй…те, — сказал парнишка. — Вы Ирена Звалич?

Черные глаза, высокие скулы. Жесткие черные волосы коротко острижены и торчат ежиком. И та же немного удивленная интонация.

— Здравствуйте, — ответила Ирена. — Это я.

— Я Теверен, — сказал парнишка. И уточнил после паузы: — Ерка Теверен. Меня прислали. Я провожу тебя к охон-кау… вас… к заведующий район.

— Идем, — кивнула Ирена, подхватывая рюкзак. — Где тут… как ты сказал — «охон-кау»?

— Не сейчас, — покачал головой мальчик. — Половина шестого. Он работает до пяти. Завтра. Сейчас к охо-диме Семиска пойдем. Кушать вечерний ужин и отдыхать. Пойдем. О нэ, пойдемте.

— Говори мне «ты», — сказала Ирена.

Хорошо, что не прямо сейчас. Она представила, как вваливается в кабинет к местному чиновнику — в пыльных кроссовках, старых джинсах и ковбойке, с рюкзаком, неумытая и лохматая, и потом небось разит. Лучше «вечерний ужин и отдыхать», а если там и душ найдется…

В доме охо-диме Семиски, то есть Аглаи Семецкой, бывшей учительницы, а теперь пенсионерки, нашелся и душ. Педагогическая хватка хозяйки, наработанная годами, немедленно вытащила на поверхность школьницу Ирке, робеющую в присутствии учителей до слабости в коленках. Ей сказали — рюкзак сюда, держи полотенце, мыться там, вынырнешь — расскажешь, каким ветром тебя сюда занесло… — и только под неровной струей воды, уже смывая шампунь с волос, она немного опомнилась. Я уже взрослая, я работать приехала, и двоек мне тут не наставят, как бы ни хотели! Она вышла в комнату, решительно выдвинув вперед подбородок, готовая отстаивать свою взрослость и самостоятельность — и оказалось, что это совершенно не нужно.

Низкая лампа из-под шелкового абажура с оборками и бахромой отбрасывала на накрытый стол круг теплого желтого света, оставляя в тени прочую обстановку. Где-то тут были старинный резной буфет, диванчик, кажется, книжные полки, — но в центре мира сейчас находились глиняная миска с пирожками, — от них шел теплый невозможно соблазнительный дух, — и старинная супница, из которой Аглая как раз разливала прозрачный бульон с клецками. Ерка уже сидел у стола, благовоспитанно сложив руки и блестя глазами на пирожки.

— Садись, — не оборачиваясь, сказала охо-диме.

Ирена села.

…Так каким же ветром? Объявление о вакансии? Интересно, очень интересно. Где мы — и где столица. Не думала я, что за библиотекарями мы посылаем в такую даль. Тут есть о чем поразмыслить… Да это я сама себе, не бери в голову. Просто довольно странно: в Новорадове есть институт культуры и техникум, в Усть-Илете — пединститут, в Каралунге тоже, кажется — куда уж ближе-то. Так нет…

А впрочем, оттуда никто ведь и не приехал? Очень, очень занятно.

И что же — увидела ты объявление, и сразу загорелось — ехать за семижды семь рек?

— Ну да, — Ирена пожала плечами. — Я читала здешние легенды, и название района просто бросилось в глаза. Ингесолье.

Охо-диме внимательно посмотрела на нее.

— Читала? Давно?

— Последний раз — в поезде, — засмеялась Ирена. — У меня книжка с собой. Показать?

— Покажи, — кивнула Аглая.

«Сказания земли Ингесольской» легли на скатерть возле чашки с чаем. Ерка подался вперед и шумно вздохнул.

— Красотааа, — протянул он.

— Ага, — кивнула Ирена. — Иллюстрации как живые.

Аглая взяла книгу в руки, перелистнула несколько страниц. На стол спланировала использованная автобусная карточка. Охо-диме взглянула на нее и чему-то усмехнулась.

— Ясно, — сказала она, — вопросов больше нет. Ты пей чай-то, Иренка, и на пирожки налегай, не зевай, не то Теверен все съест.

Ерка покраснел и запихал в рот надкусанный пирожок.

— Спасибо, — Ирена поставила чашку на блюдце. — Уже совсем сыта, честное слово.

Хозяйка понимающе кивнула:

— И совсем засыпаешь, вижу. Долгая дорога, и еще не завершена. Пойдем, покажу, где спать будешь. И ты, парень, допивай чай да тоже ложись. Завтра будет длинный день.

Простыни были прохладны и жестки, наволочка пахла свежестью и горькими травами, и казалось, немного напрячься — вспомнишь, какие именно это травы, но память сбоила, перебирая знакомые и полузнакомые слова, потолок качался, уплывая ввысь, ресницы сами собой опускались, и на грани слышимости раздавался дальний ритмичный рокот — то ли пульс собственной крови стал слышен в тишине, то ли, наоборот, снаружи, за толстыми бревенчатыми стенами, неясные звуки складывались в настойчивый ритмический рисунок. Сознание ускользало, совсем ускользнуло — и вдруг перед глазами будто отдернули плотную темную занавесь. По-прежнему была ночь, но она светилась и переливалась — на ее небе мерцали крупные яркие звезды, глянцевые листья кустарника перед окнами Аглаиного дома сияли зеленоватыми бликами в ответ, на траве вспыхивали крошечными огоньками капли росы, а из чернильных ночных теней горели желтым чьи-то глаза — много, много желтых глаз, маленьких, но немигающих, ярких, и оттого жутких. Потом засверкали серебром пряди травы, а небо засветилось — на нем распахнулся белый огромный глаз. Конечно, это была луна, но смотрела она пристально, пронзая взглядом насквозь. Ирена глянула вниз и увидела, что до земли очень далеко, и среди резких лунных теней нет ее собственной тени.