6. И настал день шестой, принесший султану Дамаска легкое охлаждение в любви, ведь таков был его порочный обычай. Присел он рядом с Саджах, лишенной одежд, спящей и видевшей чудесные детские сны, и в царственной задумчивости стал наматывать на пальцы рыжие волоски ее чресел, выбритые его евнухами так искусно, что сложились они в изречение пророка, и выдирая их по одному, будил красавицу ото сна, а в себе — желание, и возбудившись так, что зебб стал его словно бесноватый, овладел он Саджах с такой великой яростью, словно воин, с толпой других солдат ворвавшийся в осажденный город, отданный на разграбление, жители которого семь месяцев поносили его и кидали сверху, с крепостных стен камни и нечистоты и кал, и этот воин врывается в дом и разрубив саблей старуху и ребенка, стоящих на пути, хватает и тащит за волосы в самую дальнюю комнату молодую горожанку и, взнуздав ее, как верблюдицу, рвет с нее одежду и насилует самым скотским образом, нанося ей удары кулаком в лицо и пиная сапогами в живот, если она вздумает кричать и молить о снисхождении.

7. И вот наступил седьмой день, и султан решил предаться любимейшему пороку. Исполнив молитву, вошел он в некую комнату, видом своим напоминающую комнату пыток и, как опытный повар, готовя пищу, раскладывает вокруг себя перец, белый и черный, корицу, сладкий чеснок и другие пряности, султан Йахйа приготовил для Саджах иглы, щипцы, плети, ремни, цепи, веревки и иные приспособления, велел привести красавицу и связать. Решил султан, что ее боль продлит его любовь, которая порой вспыхивала в этой комнате с величайшей силой, сгорая моментально и не оставляя после себя и следа.

Стоны ее рождали сильнейшее желание, слезы ее возбуждали, сделавший сердце свое обиталищем шайтана, султан растягивая порочное удовольствие, причиняя Саджах величайшие мучения, наслаждение его было полным, изобретательность его была безгранична. Имеющий ключи от двух царств — видимого и невидимого, взирал сверху безмолвно.

Утром следующего дня султан проснулся и понял, что любовь, мучившая его совсем недавно, исчезла, испарилась, словно вода в глиняном кувшине за неделю солнцепека, словно расписка еврейскому банкиру на тысячу динаров, сожженная верным человеком, и Йахйа с легкостью забыл о Саджах, тем более, что увидел он вчера на рынке черную невольницу, чудесную девушку, приятную видом и милую лицом, и мысль, что африканка принадлежит иному завладела им полностью и надолго. А Саджах, невольно видом своим напоминающая о брате, вызывала ныне столь сильное отвращение, что была вскоре продана ливийским купцам за присущую ей цену. Более о ней никто не вспоминал. Кроме одного человека.

Несчастная Саджах, будучи женой визиря, имела от него полугодовалого сына, именем ал-Джамиль. И когда случилось то, что случилось, сын Саджах был тайно отдан на воспитание одному старому учителю и философу. Старец вырастил его, обучил всевозможным наукам, прочитал мальчику Коран, выучил грамоте и искусству чистописания так, что в пять лет ал-Джамиль выводил буквы столь изящные и совершенные, какие не выводит писец в канцелярии халифа, оттачивая мастерство каллиграфа в течение долгих лет. Столь же искусен он был в игре на флейте, дающей отдых уму, усладу душе и радость сердцу. О происхождении своем ал-Джамиль ничего не знал, дабы не смог никому проговориться.

И случилось так, что на седьмом году жизни мальчика учитель преставился к милости Аллаха, оставив сыну визиря три вещи: флейту, тростниковое перо — калам и Святую книгу, на полях которой был текст, гласящий, что ал-Джамиль — сын невинноубиенного визиря и Саджах, вдовы, оскверненной семенем убийцы родного брата и проданной наложницей на невольничьем рынке. Стояло там и имя убийцы, но прочитать все это было совершенно невозможно, ибо надпись оказалась сделана на языке никому неизвестном, и многочисленные мудрецы разводили руками, не в силах прочитать текст.

И ал-Джамиль омыл старика, прочитал над ним молитвы и похоронил, прохлаждая глаза, и остался один в Дамаске, и пришел в один из дней на площадь перед дворцом султана, и усевшись на камни, заиграл на флейте. И султан, зачарованный игрой мальчика, велел позвать его во дворец, и столь юный возраст музыканта немало удивил его, и заведя разговор с ал-Джамилем, подивился он немалому разуму юных речей, и сердце расположилось к нему, ибо был юноша прекрасен видом, строен и соразмерен, сладок в голосе и сообразителен в ответе. Так остался сын визиря во дворце флейтистом, на другой год сделался он писцом, в одиннадцать лет — был начальником канцелярии султана, в тринадцать лет стал ал-Джамиль начальником нукеров его, а в пятнадцать лет был назначен управителем охот и все эти годы был сотрапезником царя Йахйи и советником его.

В один из весенних дней выехала на охоту в степь вся знать Дамаска, султан, дети его, визири, главные евнухи, начальники канцелярий, откупщики, известные купцы и другие уважаемые люди, нукеры и множество слуг и рабов их. И ал-Джамиль устроил великолепную удивительную охоту. В первый день загонщики выпустили уток, селезней, дроф, пустынных куропаток, голубей и иную птицу и охотники пускали соколов и настреляли дичи не менее пяти сотен. Вечером разбили шатры в степи и всю ночь пировали, и ал-Джамиль устраивал увеселения с музыкой, танцовщицами, жеманниками и шутами. Во второй день выгнали газелей, ланей и лисиц, и били их стрелами и копьями, и умертвили не менее сотни. В третий день вывели кабанов, буйволов и туров, и половина охотников осталась у шатров, воздержавшись от встречи с животными, подходить к которым опасались даже львы. Четвертый день был днем загона диких кошек, леопардов и тигров и немногие из воинов вышли на них.

И вот два принца Дамаска — дети султана Йахйи, юноши, преисполненные отваги, и с ними ал-Джамиль и его верный раб аль-Сайф решившись взять тигрицу на копья, умчались в степь так далеко, что потеряли всех из виду и заплутали. Волей Аллаха приключилась в эту ночь столь страшная буря с сильнейшей грозой и ветром, что и вовсе лишила их возможности найти дорогу назад. Вдруг увидели они развалины замка и возблагодарив творца за милость, оказанную сбившимся с пути, решили расположиться на ночлег среди камней.

Утром, под вой ветра, ибо буря совсем не утихла, выехали ненадолго ал-Джамиль и раб его Сайф в поисках каких-либо следов и пищи, и остались среди развалин два дамасских принца, два брата, именем аль-Мабуд и аль-Укба. Тут приключилась с ними удивительная история.

Среди крепостных развалин, кишащих скорпионами и змеями, увидели принцы огонь и поняли, что они не одни здесь, и затянув аркан любопытства на шее безрассудного желания разведать, кто обитает в этом заброшенном месте, одинокий караванщик ли, застигнутый ветром вдали от города, шайка ли разбойников, делящая награбленные товары, или может быть просто бродяги, лишенные алчным эмиром своего куска земли или лавки на базаре, и решили они подкрасться к костру и увидели дервиша, карлика с большим горбом, столь малого ростом, что вполне сгодился бы на роль шута во дворце отца их, султана Йахйи. Нимало не заботясь о безопасности и полностью уповая на свои сабли, братья подошли к чужому костру. Маленький уродец, скрыв лицо под громадной войлочной шапкой, сидел на камнях и жарил собаку. Старый халат дервиша, грязный настолько, насколько не сможет представить себе ваше воображение, словно он валялся год в сточной канаве, распахнутый до пупа, являл свету тощее, серое тельце. Деревянный посох, исписанный загадочными буквами, похожими на ползающих по незнакомцу насекомых, стоял рядом. Сморщенные ладони карлика с желтыми и длинными ногтями ловко вращали вертел.

Эй, бродяга, — вскричал аль-Укба. Скажи-ка нам, в какой стороне лежит путь к славному Дамаску, царей которого ты имеешь счастье лицезреть, и если тебе известна дорога к нему, отведи нас в город, и мы отблагодарим тебя так, как не благодарил никто.