Нет, напрасные мечтания! Женя опустил взгляд и, вздохнув, посмотрел на часы. Как томительно тянутся минуты! Оценивая последние события, вспомнил о Багрецове, которого видел всего лишь полчаса назад, и устыдился своей нелепой злости. В самом деле, чем виноват упрямый парень — а ему в этой поездке, видно, приходится солоно, — если он предупредил Толь Толича о невыключенном приборе? Так же поступил бы и он, Женя, и любой из его товарищей.

Неприятнее всего было сознание, что естественный поступок Багрецова Женя связал со своим отношением к Наде. Он даже думал о какой-то мелкой мести. «До чего ты дошел, товарищ Журавлихин! Вот тут и спрашивай совета у сердца. Оно у тебя с грязным пятнышком, дорогой мой».

По узкой тропинке среди темных кустов поднимался Лева. Женя не утерпел, бросился навстречу. Какие новости? Звонил ли он на товарную станцию? Уехали Митяй с Зиной или еще нет?

Ничего утешительного Лева сообщить не мог. Подходящего транспорта до Куйбышева не было, стали выпрашивать моторную лодку, на что потратили много времени. Кроме того, пришлось заправлять мотор, а поэтому Митяй и Зина пока еще не уехали. Лева звонил на товарную станцию, но, как и следовало ожидать, ему ответили, что по таким скудным данным, которые он мог сообщить об интересующем его ящике, найти таковой невозможно. Что же касается расписания движения товарных поездов, то пожалуйста! «Какое направление вас интересует?» Вопрос остался без ответа: ведь еще не известно, куда поедет Толь Толич. Искать толстенького пассажира с усами никто не соглашается. Народу здесь много всякого — как найдешь? Если насчет ящика что-нибудь выяснится, обещали позвонить на причал, но надежды на это было мало. Надо ждать вестей от Митяя и Зины, которые уже, наверное, скоро поедут.

Подошло время приема. Женя вновь увидел рельсы в лучах прожектора, клумбу у светофора, угол крыши — все то же самое, как и час назад. Ящик стоял на месте; вероятно, его не вскрывали. У Жени отлегло от сердца.

— Слышите? Опять гудит.

Это сказал Багрецов. Женя насторожился. Неужели упрямец добьется своего и убедит Толь Толича вскрыть ящик?

Позабыв, что сам всегда вмешивается, Лева рассердился:

— Вот, дьявол, какой приставучий! Чего он лезет не в свои дела?

Перед самым объективом Толь Толич перебирал бумажки. Покачивалась его расплывчатая физиономия с маленькими усиками, похожими на два черных подсолнушка.

Он презрительно дернул губой, отчего, как показалось Леве, подсолнушки чуть было не упали вниз, и проговорил:

— Много вы, миленький, понимаете в складском хозяйстве! По инструкции не положено хранить и тем более перевозить ценную аппаратуру в таких ящиках. Я же вам говорил — здесь подсобный инструмент. Лопаты, кирки, что-нибудь вроде этого…

— Но ведь гудит, трещит, — возразил Багрецов.

— Это у вас в голове трещит, золотко. С утра ничего не кутали. — Толь Толич опять посоветовал Багрецову пожалеть свое здоровье и клялся, что без него не уедет.

Однако, как поняли Женя и Лера, Толь Толич стремился любым путем отвязаться от Багрецова. До станции было далеко, и по возвращении можно не застать ни Толь Толича, ни вагона.

Из сцены, которая разворачивалась на экране, студентам стало известно, что Толь Толич несколько раз подходил к ящику и прислушивался. Час назад, несмотря на утверждение Багрецова, что в ящике работает зуммер или мотор, Толь Толич ничего не услышал. Это было понятно конструкторам «Альтаира»: он уже успел выключиться, а потом, как и требовалось, не включался до настоящей минуты. Немудрено, что помощник начальника экспедиции отнесся с недоверием к словам Багрецова, будто в ящике, где должен быть упакован инструмент, вдруг оказалась аппаратура, да еще с аккумуляторами, да еще с включенными.

— Не выйдет, золотко, не выйдет! — Толь Толич замахал пальцем у самого носа Багрецова. — Перед начальством выслужиться хочешь? Бдительность свою проявляешь? Думаешь, я не понимаю, чего ты стараешься? Все равно тебя в экспедиции не оставят, умоешься! — Он резко провел ладонью от лба до подбородка.

В эту минуту вся сущность ласкового, внешне любезного Толь Толича раскрылась полностью. Губа с веселыми гладкими усиками приподнялась, и под ней оказались острые зубы. Но, как это ни странно, сейчас он представлялся Леве особенно симпатичным. В конце концов, если бы не Толь Толич, то «Альтаиру» пришел бы каюк. Настойчивость Багрецова нашла достойного соперника.

Из репродуктора послышалось шипение выпускаемого пара, и с левой стороны экрана выползла труба паровоза.

Изображение исчезло. Появится ли оно когда-нибудь?

Багрецов не сомневался, что справедливость восторжествует, терпеливо сносил все невзгоды в пути, мирился с неудачами и упрямо шел наперекор мнению Анатолия Анатолиевича Медоварова, помощника начальника экспедиции, который считал, что Багрецову следует возвратиться домой, к маме, и вообще уважать старших. Старших Вадим уважал, верил в незыблемость их решений и весомость каждого слова, особенно слова руководителя. Пусть сам начальник экспедиции, а не Медоваров скажет Вадиму: так, мол, и так, обстоятельства изменились. Простите, мол, за беспокойство, возвращайтесь домой. Но этого начальник не скажет — Багрецов за него ручался, как за самого себя.

Всю дорогу Вадим следил за грузом экспедиции. Это был единственный способ добраться до места назначения. В Москве сказали, что без начальника экспедиции сделать ничего нельзя, неизвестно почему тот отменил командировку Багрецова.

— Поговорите с Медоваровым.

Выхода не было. Мужайся, Вадим!

Лишь однажды сердце его дрогнуло. Он отстал от поезда, который увозил груз, а вместе с ним и Толь Толича. Разрывалась последняя нить, связывающая радиста с экспедицией.

Случилось это так.

В тот вечер, когда в поисках бродяги «Альтаира» студенты изнывали от страха, наблюдая на экране Чрезмерную активность Багрецова, готового вскрыть ящик, к месту погрузки имущества экспедиции подали вагон. «Альтаир» выключился, а потому о дальнейшей его судьбе студенты могли только догадываться. Багрецов тоже не знал, куда отправляется груз, и лишь в самый последний момент, обманув бдительность Медоварова, выяснил, что груз должен прибыть в Новокаменск. Багрецов бросился за билетом.

Впереди светились окна пригородного вокзала. Маленькое кремового цвета приземистое здание, каких много на всех дорогах, напоминало Багрецову кусок плавленого сыра. Эта странная ассоциация вызывалась весьма болезненным чувством — с самого утра, кроме сыра, он ничего не ел.

До чего же недальновиден Толь Толич! К тому же человек он абсолютно ненаблюдательный. Багрецов голодал не потому, что боялся отойти от него, а по причине финансового неблагополучия. У радиста было командировочное удостоверение, но, в отличие от документов подобного типа, в нем не указывалось место назначения. Багрецов Вадим Сергеевич направлялся в распоряжение начальника экспедиция такого-то института. Вот и все. Но главное — командировка не подкреплялась никакими материальными благами. Отсутствовали так называемые «проездные», «суточные» и «квартирные». Кстати, эти «квартирные» для Багрецова не являлись необходимыми — какие там квартиры в экспедиции! Но что касается всего остального, то здесь дело обстояло из рук вон плохо.

Рассчитывая на получение аванса по командировке, Вадим по меньшей мере легкомысленно распорядился своей зарплатой и половину ее потратил перед отъездом. У матери лишних денег не было, у Бабкина обиженный Димка взять не мог, у других ребят не успел. К тому же недостаточный житейский опыт не смог удержать путешественника от невинных соблазнов, вроде любимых «мишек», вафлей и копченой стерляди. Все это было в начале пути. И вот у Казани Вадим почувствовал странную пустоту в боковом кармане. Пришлось обратиться к начальной арифметике и определить ежедневный прожиточный минимум на будущее. Этот экскурс в первый раздел математики не доставил Вадиму удовольствия. Делимое было ничтожным, дней в делителе порядочно. Математические законы непогрешимы, а потому в частном оказалась столь мизерная величина, что Вадим загрустил всерьез, хотя это случалось с ним редко.