И вот Митяй уже не один, а вместе с хозяином машины идет к Усикову. Лева быстро включил передатчик, как задумал, и направился к ним навстречу.

— Всегда рад услужить, золотко, — вежливо изгибаясь, здоровался с Усиковым низенький полный человек. На лице его было написано неизъяснимое блаженство; казалось, что лишь этой встречи с милым сердцу студентом Усиковым ему недоставало для полного счастья. — Рад, сердечно рад! — повторял он, не выпуская его руки. — Как же не помочь своим коллегам, научным деятелям! Мне иной раз академик Иван Лукич… Ну, не будем называть фамилии… Очень хорошо нам всем известен, бог с ним… — расплывшись в благостной улыбке, мелодично распевал толстяк. — Так вот, Иван Лукич мне часто говаривал: «Откуда, дорогой Толь Толич, — простите, но меня так все в научных — кругах называют, — откуда у вас такая любовь к нашей молодежи? Ведь вы для них отец родной!» — «Не знаю, — отвечаю я, — характер у меня мягкий, да и убеждение такое определилось. Кто же должен воспитывать научную смену, как не мы с вами, Иван Лукич…»

Словоохотливый Толь Толич рассказывал что-то еще, но Усиков его не слушал. Со странным чувством веселого удивления смотрел он на кругленького добродушного человечка, явно напоминавшего объемную конструкцию из большого и малого шара. Бритая, совершенно гладкая голова. Черные усики, как две кляксы, забавно вздрагивали при разговоре. Маленькие глазки, расположенные далеко от переносицы, радостно блестели, точно капельки ртути. Не только лицо, но и уши казались подвижными.

Все в этом Толь Толиче, начиная от сокращенного имени-отчества, нравилось Леве: и солидный животик, похожий на половинку глобуса, перевязанного по экватору тонким кавказским ремешком, и защитного цвета гимнастерка, сшитая франтовато, с блеском, — на обшлага нависали пузыри, воротничок высокий, с частыми пуговицами; подол гимнастерки едва не достигал колен. Все нравилось Леве, особенно короткие, только до икр, аккуратные, будто игрушечные сапожки.

— Научными испытаниями изволили заниматься? — спрашивал Толь Толич. — Нет, нет, не рассказывайте, — предупредил он, подняв руку с короткими пальцами розовыми морковками; на одной морковке блестел перстень. — Не интересуюсь, золотко… Совсем не интересуюсь, — говорил он, поворачиваясь всем туловищем то к Митяю, то к Леве. — Всякие бывают соображения и мнения… Я ничего насчет этого дела не знаю, и вы мне ничего не докладывали… Для спокойствия необходимо. — Он побежал к шоссе: — Пантелей! Егор! Будьте любезны, возьмите ящичек у нашей научной молодежи. Только осторожненько, не уроните.

От машины отделились две темные фигуры и направились на зов. Грузчики в брезентовых халатах поплевали на руки и взялись за ящик.

— Не кантовать!.. Тише, тише! — распоряжался Толь Толич. — Ставьте правее к борту.

Усиков поднял чемодан с телевизором и вслед за Митяем пошел к машине. В ней громоздились ящики, поставленные друг на друга, прикрытые брезентом и перевязанные веревкой. Только у правого борта, переставив несколько ящиков повыше, грузчики нашли еще одно место.

Чтобы выполнить свой план, Леве пришлось тайком проделать дырку в брезенте, как раз против щели в ящике «Альтаира». Надо же проверить его работу при слабой освещенности.

Любезность Толь Толича не имела предела. Жаловался на свою супругу: все они такие — взяла на полчаса «Победу», а сама уехала на дачу. Вот и приходится трястись на грузовике. Но Толь Толич никак не хотел садиться в кабину. Пусть кто-нибудь из гостей займет это почетное место. Лишь непреодолимое упорство ребят заставило его, с извинениями и прижиманием руки к сердцу, сесть рядом с шофером.

Набежала туча. Сразу сделалось темно, сыро. Закрывшись брезентом, друзья примостились на ящиках, покачивались и дремали.

Разговаривать не хотелось. Митяя особенно раздражало упрямство Левки. Даже в этих условиях, явно не подходящих, он готов продолжать испытания. Чуть не каждую минуту открывает глаза и нетерпеливо смотрит на часы. Ясно, что ждет включения «Альтаира».

По натянутому брезенту застучали тяжелые дождевые капли. Усиков открыл крышку чемодана, включил телевизор. Ярко засветился экран, — казалось, это вода сюда пролилась и в ней отражается кусочек дневного неба.

Выглянув наружу, Лева увидел серый, как графит, небосклон, исчерченный полосами дождя. Через минуту полосы поползли и по экрану. Значит, включился «Альтаир». Перед его объективом темно, только дрожащие водяные струйки мог передать он на экран телевизора. Присмотревшись, Лева стал замечать бегущие тени деревьев, телеграфных столбов, замелькали фонари, освещенные окна, темные очертания дач. Вспыхнули фары встречной машины.

Дождь все усиливался. Усиков вспомнил, как на прошлой неделе видел такой же проливной дождь на экране телевизора. Передавался футбольный матч. Белыми пятнами газет пестрели трибуны. Люди прикрывались газетами от дождя, но не уходили. Друзья Левы, которых он позвал к себе домой, чтобы посмотреть интересный матч, сидели на диване, пили чай и незлобиво потешались над болельщиками, мокнущими на трибунах.

И сейчас дождь. Краем глаза Митяй смотрит на экран. Напрасно он делает вид, будто его вовсе не интересуют Левкины эксперименты.

Через пять минут передача окончилась. Митяй искренне пожалел, почему она не продолжалась дольше.

Машина остановилась.

— Заминочка небольшая… — услышали наши друзья ласковый голос Толь Толича. — Простите великодушно… Не намокли? — участливо спросил он, приподнимая краешек брезента.

Бормоча проклятья, шофер лез под машину.

— Говорил я вам насчет ремонта — не послушались… Теперь заночуем здесь.

Действительно, положение было не из приятных. Дождь не утихал. Прошло полтора часа, а машина все еще стояла на месте.

— Ребята станут беспокоиться, — будто про себя сказал Усиков, потом дернул Митяя за рукав. — Спишь, наверное?

— Тебя во сне видел. Получил огромное удовольствие, — Митяй злился и вовсе не намеревался выслушивать сетования товарища.

— Наде обещал позвонить, — тоскливо тянул Левка. — Наверное, ждет, тоже беспокоится.

— Сочувствую. Но с каких пор ты стал мне рассказывать, кому из девчонок обещал звонить?.. И вообще — оставим эту лирику. Надоело.

Вдали на дороге показалось мутное светящееся пятно. Оно приближалось, постепенно расплываясь и светлея.

— Сейчас я вас отправлю! — крикнул Толь Толич.

Он вынырнул откуда-то и тут же пропал в темноте.

Через минуту возле испорченной машины остановилась высокая пятитонка, груженная сеном. На подножке стоял Толь Толич и радостно размахивал рукой.

— Милости просим! Довезет до трамвая… Прячьтесь вот сюда, — указывал он на небольшое углубление в ворохе сена. — Полный комфорт… Международный, первой категории… Пантелей! Егор! Ящичек давайте… Осторожно, осторожно, стекло!.. Да куда же вы? Погодите! — крикнул он, заметив, что студенты поспешили на помощь. — Промокнете, простудитесь… Грипп, ревматизм, страшное дело!.. Поберегите здоровье, молодые кадры! Пока без вас обойдутся.

Усиков поблагодарил, поднял воротник рубашки, взобрался в кузов. Дождь полил с новой силой; казалось, что вода заполнила все воздушное пространство, от облаков до земли.

Мокрый, как лягушка, выпрыгнувшая из болота, в кузов вскочил Митяй. Грузчики подняли ящик и бережно поставили возле борта.

На всякий случай Лева ощупал верхнюю крышку. Все в порядке. Дощечка, закрывающая ручки управления, не сдвинулась, вода не залила аппарат.

Машина тронулась. Толь Толич все еще кричал извинения, изгибался в поклонах и желал счастливого пути. «Милейший человек, немножко чудаковатый, веселый, заботливый. Такие, наверное, редко встречаются», — подумал Лева, жалея, чти приходится с ним расставаться.

Как два намокших воробья, ребята старались поглубже запрятаться в сено. До города было еще далеко, а дождь не утихал. Машина мчалась по гладкому асфальту, разбрызгивая мелкие лужицы; они ворчливо шипели под колесами, и Леве представлялось, — будто внизу клокочет, выплескивав масло, огромная кипящая сковорода.