И весь оставшийся путь до ругских очагов Конн кусал губы и думал тяжелую думу.

Наконец они достигли селения, стоявшего на берегу широкой реки, медленно катившей свои мутные воды среди низких берегов. Над водой стоял пар, очевидно, ее тоже согревал подземный огонь, и река не замерзала даже зимой.

Селение было обнесено крепким частоколом, обегавшим дома ровным кругом. Внутри прямыми рядами стояли добротные бревенчатые избы, вдоль улиц тянулись деревянные настилы. Огромная толпа женщин, мужчин и детей, среди которых шныряли многочисленные собаки, приветствовала появление братьев и их дружины. Мидгар высоко поднял над головой Священную Палицу, что-то прокричал, и все руги ответили ему нестройными гортанными криками.

Их провели в самую большую избу, куда они вошли в сопровождении Ярла и Мидгара. Здесь было тепло, пахло сухими травами, по стенам висели шкурки лисиц и белок. В дальнем конце комнаты виднелось нечто вроде алькова, и там, на меховом одеяле, сидела полная женщина в пестрой накидке, расшитой красными, синими и желтыми треугольными лоскутами. Ее длинные седые волосы были заплетены в множество тонких косиц. Она курила длинную трубку — синие кольца терпкого дыма поднимались к потолку после каждой затяжки.

— Ты принес палицу Таркиная, — сказала женщина, и в словах ее не было вопроса.

— Принес, — отвечал Мидгар, с поклоном протягивая палицу на вытянутых руках, словно это была не здоровенная, в пять локтей, дубина, а сноп соломы.

Мартога указала пальцем подле себя, и Мидгар бережно опустил святыню. Не выпуская трубки, Мать наклонилась вперед и провела над нею ладонью. Потом снова села ровно, выпустила несколько голубых колец и спросила:

— Тебе пришлось пустить ее в ход?

— Когда мы возвращались, на нас напали кунны, — отвечал Мидгар. — Их вождь Опас Резвый предлагал вступить с ним в поединок либо отдать палицу. Ни того, ни другого я сделать не мог. В схватку с Опасом вступил этот человек.

Он указал на Дагеклана.

— Тогда кто пользовался священным оружием?

— Никто… — В голосе руга прозвучало некоторое удивление. — Только наш гость брал ее в руки, когда обнаружил палицу в Доме локапал и подал Ярлу. Она была замаскирована под чучело. Даже Ярл не смог ее обнаружить. Очевидно, морок, наведенный локапалами, не действует на пришельцев…

— Они явились из Внешнего Мира, — утвердительно сказала Мать.

Конн вслушивался в ее слова, стараясь понять, что они сулят, но голос колдуньи был бесстрастен, а лицо неподвижно.

— Их женщина больна, — сказал старший сын Тар — киная. — Ты поможешь?

— Я буду курить о них.

Сказав так, колдунья почти исчезла в клубах дыма, повалившего из длинной резной трубки.

В небольшой комнате, куда отправили их хозяева, король и рыцарь провели немало времени в тягостном ожидании. Их покормили, и Дагеклан, потерявший много сил во время схватки с вожаком куннов, смог подкрепиться плошкой чечевичного супа и жареным куском оленьего мяса, запив все это доброй чашей медовой настойки. Конн, сидевший рядом с подстилкой, на которую уложили Эльтиру, едва прикоснулся к еде. Дядюшка Гнуб был на удивление неразговорчив и только покачивал головой, отрезая мясо маленьким, с ладонь, ножичком, который извлек из-за голенища сапога.

Наконец явился Ярл. Был он мрачен и смотрел поверх голов куда-то в стену.

— Ты принес плохие вести, друг? — спросил Дагеклан, не в силах скрыть волнения.

— Для вас вести хорошие, — сказал Ярл, — но не для меня.

— Что случилось?

— Этого вам знать не нужно. Оставь свой меч здесь, воин Железная Рука, и все следуйте за мной.

Держа девушку на руках, Конн в сопровождении рыцаря и гнома снова отправился в большую комнату, где все еще плавал синий, терпко пахнущий дым трубки.

Колдунья уже была облачена в хамнаар и держала в руках большой, похожий на щит бубен. Около возвышения, где она недавно раскуривала свою трубку, стоял медный чан и суетились женщины.

Мартога жестом приказала опустить Эльтиру на ложе, наклонилась и провела над ее лицом морщинистой ладонью — как раньше над Священной Палицей.

— Дым охму сказал мне много. — Она величественно выпрямилась и прямо взглянула в глаза королю. — Много, но не все. Необычный случай, очень необычный. Это не болезнь, нет…

— Ее ударили отравленным кинжалом, — сказал Конн, — но что это был за яд, я не знаю.

Мартога прищурилась и шумно втянула воздух, словно принюхивалась к чему-то.

— Яд — принадлежность этого мира, чужеземец. Там, куда отправился ее дух, все по-иному. Ты вовремя пришел — еще немного, и дух ее может затеряться, пропасть навсегда.

— Так стоит ли медлить? — воскликнул Конн горячо. — Скажи, что нужно делать. Ради этой девушки я готов на все!

— Тогда ты отправишься по Темной Реке на поиски. Если тебе повезет, ты сможешь ее вернуть. Остальное сделаю я.

— Скажи только, откуда я должен начать… И как?

— Прямо отсюда. Белый Скакун перенесет тебя ко входу, дальше пойдешь сам.

Она указала под ноги короля, и он увидел, что стоит на белой кобыльей шкуре, расстеленной посредине комнаты. Мартога приказала ему сесть, скрестив ноги, Дагеклан и дядюшка Гнуб расположились на лавке возле стены.

Конн сгорал от нетерпения, ожидая, что колдунья сразу же приступит к исполнению обряда, но Большая Мать, отложив бубен, принялась разжигать очаг, подбрасывая в него сухие дрова. Она что-то тихо и невнятно напевала, позабыв, казалось, обо всем на свете.

Постепенно комната заполнялась народом. Мужчины и женщины молча подходили к очагу, бросая в него пригоршни конопляных зерен, вспыхивающих и мгновенно исчезающих в огне.

Наконец все расселись по лавкам, и суета затихла. Мартога, присев на корточки возле очага, медленно расплетала свои многочисленные косы, что-то бормоча и отдавая еще кое-какие распоряжения женщинам возле ложа. Время от времени колдунья громко икала, содрогаясь всем телом. Глаза ее были недвижно уставлены на затухающий огонь.

Сумерки в избе густели, люди переговаривались тихим шепотом. Мартоге опять подали трубку, она закурила. Икота ее делалась все громче, дрожь непрерывно сотрясала полное тело, лицо было бледно, голова низко опущена, глаза полузакрыты.

Вдруг она поднялась и оглядела сидевших вдоль стен людей.

— Все ли справили нужду за дверью? — спросила колдунья громким, но странно изменившимся, тягучим голосом.

— Все, Мать, никто не выйдет, — отвечал кто-то.

Колдунья, не глядя, протянула руку, одна из женщин подала ей ковш, и Мартога набрала полный рот воды. Медленным сонным движением отыскала бубен и колотушку с красной кисточкой, вышла на середину избы, к самой шкуре, и, приседая на правое колено, четырежды поклонилась на все стороны, брызгая вокруг водой изо рта.

Женщины бросили в очаг пучки белых конских волос и затушили огонь, загребая его золой. В слабом мерцании угольев фигура колдуньи неподвижно высилась посреди комнаты. Наконец тьма стала непроглядной, сидящие на скамьях затаили дыхание, слышно было только бормотание и иканье Мартоги.

На мгновение воцарилась мертвая тишина, потом колдунья длинно, с подвыванием зевнула, и сейчас же в глубине покрытой тьмой избы громко и отчетливо у прокричал ворон. Легкая, как комариное жужжание, дробь бубна возвестила о том, что колдунья начала свой магический танец.

Как только она пустилась в пляс, то высоко подкидывая ноги, то припадая на колено, огонь в очаге стал разгораться сам собой. В его неровном свете одеяние колдуньи напоминало крылья фантастической птицы, г хвосты змей летали и кружились, сливаясь в один сверкающий круг…

Вдруг все оборвалось. Последний раз ударив колотушкой, Мартога упала на колени. Смолкло бренчание колокольцев, и снова наступила тишина. И опять тот же вначале едва уловимый и всевозрастающий гул бубна…

На сей раз он сопровождался пением, отрывочным, мрачным — колдунья выкрикивала слова через силу, хриплым низким голосом, но постепенно они становились отчетливей, сливаясь в тягучий, чарующий напев.