— Да, это неспроста, — сказал я, когда Рэндл поделился со мной новостью. — Осторожность Кокса объясняется, возможно, «предосудительным поведением», как определил бы это судья. Национальное чувство оказалось у мистера Кокса слишком сильным. Очевидно, он покинул английскую леди ради американской. Ну, дорогой мой Рэндл, теперь-то мы насмотримся чудес.

Но Рэндл твердо стоял на своем. Он продолжал утверждать, что, конечно, «она» бросила «его». Он подкрепил эту точку зрения очень выразительным, но, к сожалению, нецензурным изложением основных тезисов своей гипотезы.

— Держу пари на что угодно, она с этим типом порвала, — заключил он. — Нашла себе какого-нибудь подходящего парня, англичанина, и дала Коксу отставку. Вот почему он и явился сюда болтать свою ерунду о будущем музыки и всего на свете.

Это разожгло мой патриотизм, и я, защищая честь своих соотечественниц, даже написал приятелям в Лондон, чтобы узнать их версию саги о Коксе и получить точные сведения о миссис Кокс. Все ответили одинаково. Развода нет, ни официального, ни фактического. Мистер Кокс пожелал провести лето в Париже, а миссис Кокс предпочла еще на некоторое время задержаться в Англии, чтобы затем приехать к мужу. Пока что она мирно и вполне добродетельно живет в провинции у своих родственников. Мои корреспонденты, по-видимому, ничего не знали о мисс Шумэйкер или просто не придавали ей никакого значения.

И что ж, действительно, вскоре миссис Кокс приехала в Париж. Так, во всяком случае, нам кто-то сказал — из дома она не выходила, вернее, нам ни разу не удалось ее увидеть.

— Чудеса, я решительно ничего не понимаю, — сказал Рэндл. — Ей-богу, чтобы разобраться во всей этой истории, нужно целое бюро частного сыска. Черт бы их побрал, что у них там такое творится?

Некоторое время все оставалось по-старому, и мы вынуждены были примириться с тем, что «охота на Кокса» потеряла свою остроту, как вдруг нас опять оживила новая статья верного газетного простофили. В ней мы прочли примерно следующее:

Дальше следовала обычная чепуха относительно гениальности и творческих планов мистера Кокса.

Это известие поразило Рэндла — он, наверное, меньше удивился бы, если бы на улице Риволи вдруг обнаружился новоявленный кратер Везувия.

— Что вы на это скажете? — восклицал он. — Нет, черт возьми, что вы на это скажете?

— Ничего не могу сказать, — ответил я наконец довольно-таки нетерпеливо. — И вы тоже не можете. Но, мне кажется, «гипотеза Рэндла» позорно провалилась.

— Это утка! — заявил он.

— То есть как это утка? Даже Кокс не настолько глуп, чтобы кричать о том, что неизбежно будет опровергнуто.

Рэндл покачал головой.

— Сообразите-ка сами, мой милый, — сказал он. — Кокс порядком поистратился, оплачивая угощенье своего придворного штата, и теперь ему надо всеми правдами и неправдами раздобыть деньжат. Ведь вы знаете, старики всегда умиляются, когда им сообщают, что скоро у них будет внук, так вот, Кокс выкинул всю эту штуку для того, чтобы родственники в Англии подсыпали ему немного на пропитание. Никакого младенца нет и не будет.

— Но позвольте, родители миссис Кокс умерли. Рождение наследника ни у кого особого восторга не вызовет.

— Ну, значит, где-нибудь в Соединенных Штатах объявился пропавший без вести дядя. Держу пари на десять долларов — младенца нет и не будет.

— Десять долларов — это слишком много, — сказал я осторожно. — Но на десять франков я согласен.

— Держу. Хотя в общем вы порядочный скареда. Можете смело отдать мне эти десять франков сейчас же.

— Не спешите, — сказал я. — Если не возражаете, я предпочитаю придерживаться традиционной политики моей родной Англии: поживем — увидим.

Дня через два-три парижские газеты оповестили мир о том, что у Кокса родилась дочь, и верный простофиля, наболтав, как всегда, кучу разного вздора, сообщил, что новорожденную назвали Джульеттой-Изольдой. Я просто глазам своим не поверил — это уже переходило все границы, но на беззащитного младенца и в самом деле обрушили оба этих прославленных и трагических имени. Я тем временем разыскивал Рэндла, чтобы получить свои десять франков и похоронить навеки «гипотезу Рэндла», но никак не мог его найти и разыскал наконец только в одиннадцатом часу вечера в одном из кафе. Выглядел он усталым и раздраженным.

— Привет! Целый день вас ищу, — сказал я, еще издали помахивая газетой. — Как насчет десяти франков?

— Бросьте, — сказал он устало и тут же закричал, — garcon, un formidable![33]

Я знал, что если Рэндл задумал выпить столько пива, значит, он сильно раздосадован и озабочен, и не стал требовать уплаты моих десяти франков. Он выпил залпом чуть не полкружки — знакомый мне прием офицеров американских экспедиционных войск — и заявил:

— Кокс сегодня болтался по городу.

— Праздновал счастливое событие?

— А миссис Кокс никто не видел.

— Да чего вы, черт возьми, хотите? Бедняжка, наверное, еще не встала с постели.

— И Мэгги исчезла. В Париже ее нет, — продолжал Рэндл.

— Куда вы, собственно, клоните?

— Послушайте-ка, тут кроется настоящая тайна, — произнес он с торжественностью, показавшейся мне комичной. — Кокс сегодня не лоснился как масло, а зеленел как травка на весенней лужайке. Вид у него был до смерти перепуганный.

— Не спал ночь, беспокоился за жену.

— Как бы не так! Много он о ней беспокоится, — сказал Рэндл тоном бесконечного презрения. — Я сегодня обошел редакции всех американских газет, какие есть в Париже. Нигде его и в грош не ставят, — один только этот простофиля за всех старается. Я пытался выудить из него, что он знает, наврал, что я старый друг семьи там, у Кокса на родине, хочу послать цветы, поздравить. Ну, может, он и простофиля, но язык за зубами держать умеет, если захочет. Адреса мне не дал и быстро выпроводил меня за дверь. И никто из остальных ребят там, в газете, понятия не имеет, где миссис Кокс. Только один проговорился, что Мэгги вот уже несколько месяцев, как уехала из Парижа. Что вы на это скажете?

— Вот что, Рэндл, у вас от этой «охоты на Кокса» мозги набекрень съехали, — сказал я. — На что вы намекаете? У Кокса встревоженный вид? Вполне естественно. Черт возьми, его жене, наверное, лет тридцать пять — она уже не девочка. Зная его дурацкую слабость к рекламе, миссис Кокс запретила ему сообщать кому бы то ни было, где она сейчас находится. Она не хочет, чтобы к ней ввалилась орава американских репортеров и принялась выпытывать, что она думает насчет материнства в будущем. А если что и было между Коксом и Мэгги, то простое приличие требует, чтобы при данных обстоятельствах она скрылась на время.

— Она уехала из Парижа еще до приезда сюда Офелии, — возразил Рэндл.

— Ну и что же? Она узнала от Кокса о назревающих событиях, — в свою очередь, возразил я. — Вполне понятно, что миссис Кокс в ее положении предпочла пожить в провинции, а когда подошел срок родить, она, само собой, захотела быть вместе с мужем.

Рэндл все так же залпом выпил кружку почти до дна и покачал головой.

— Это еще не все, — сказал он. — Как вы думаете, что сказал мне сегодня один репортер?

— Слухи, информация из вторых рук, — остановил я его. — Вам просто жалко отдавать мне десять франков.

Рэндл вытащил из бумажника новенькую десятифранковую ассигнацию, положил ее на стол и крепко прихлопнул рукой.

— Если у вас хватает нахальства думать, что вы выиграли пари, — пожалуйста, забирайте. И слушайте, что сказал мне этот парень из газеты. Какой-то англичанин-филантроп раздает направо и налево доллары молодым парам — в поощрение, чтобы они рожали детей. Как-то раз, здорово подвыпив, он сказал Шарлеманю, что готов дать пять тысяч долларов, только чтоб увидеть маленького Коксика. Шарлемань принял это за чистую монету, но мне сдается, филантроп-то все знал — я имею в виду «гипотезу Рэндла» — и считал, что денежки его в безопасности. А Шарлеманю, черт побери, до смерти не хотелось упускать эти доллары. Он прямо ночи не спал, все ломал голову, как бы их заполучить. Вот и придумал эту маленькую комедию.