— Она этого никогда не сделает. В ней слишком глубоко сидят семейные традиции — чувство долга, приличия.

— В таком случае, боюсь, что она сама губит свою жизнь.

— Бедняжка!

— Вот именно. Но мы многого еще тут не знаем. Что меня больше всего удивляет, это отношение матери ко всей истории. Мне показалось, что она и неглупа и не лишена некоторой культуры. Неужели она не видит, что за птица этот Кокс? Знаете, мне кажется, она его вполне раскусила, — это было видно по некоторым ее замечаниям. Почему же она поощряет этот брак? Ей пришлось, вероятно, выдержать не одну крупную ссору с мужем, который, как говорят, терпеть не может Кокса. Что, если она завидует дочери и хочет поскорее сбыть ее с рук? Или, может, она и сама очарована Коксом? Совершенно загадочная история.

Приятельница пожурила меня за мои «гадкие мысли», разговор на том закончился, и «проблема Кокса» так и осталась нерешенной. Мне все-таки не верилось, что Кокс женится на дочери Доусонов. Кто-нибудь, думал я, обязательно прекратит эту музыкальную комедию. Но тем не менее два дня спустя отдел светской хроники «Морнинг пост» сообщил своим читателям о том, что «венчание мистера Шарлеманя Кокса из Нью-Йорка и мисс Офелии Доусон состоится в…».

Я не оказался в числе приглашенных на свадьбу — невнимательность, на которую я не очень сетовал, хотя мне было бы интересно присутствовать при этом важном событии и понаблюдать за физиономиями и поведением основных действующих лиц. Пришлось удовольствоваться газетной вырезкой, которую прислал мне Рэндл. Эту вырезку из европейского выпуска американской газетки я бережно хранил среди кипы других бесполезных бумаг. Заметка и тогда показалась мне нелепой, и еще более нелепой кажется теперь. Вот она:

«БЕШЕНЫЙ УСПЕХ АМЕРИКАНЦА В ЛОНДОНСКОМ АРИСТОКРАТИЧЕСКОМ ОБЩЕСТВЕ

ШАРЛЕМАНЬ КОКС, ЗНАМЕНИТЫЙ МУЗЫКАНТ ИЗ ОГАЙО,

ГЛАВА НОВЕЙШЕГО НАПРАВЛЕНИЯ В МУЗЫКЕ,

ЖЕНИТСЯ НА ЮНОЙ АНГЛИЙСКОЙ АРИСТОКРАТКЕ

«Я ГОРЖУСЬ ТЕМ, ЧТО СТАЛА ГРАЖДАНКОЙ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ.

МОЙ МУЖ — КОСМИЧЕСКАЯ СИЛА», — ЗАЯВИЛА МИССИС КОКС.

«Весь фешенебельный Лондон взволнован браком между мистером Шарлеманем Коксом и чрезвычайно популярной в высшем английском обществе красавицей Офелией Доусон из старинной родовитой семьи военного. Ходят слухи, что молодые английские аристократы недовольны тем, что еще одна прославленная красавица отдала руку и состояние сыну Нового света. Наш лондонский корреспондент взял интервью у сияющей счастьем новобрачной в тот момент, когда она садилась в поезд, увозивший ее с мужем за границу (куда именно — точно неизвестно), чтобы провести там безмятежный медовый месяц. В ответ на вопрос корреспондента, не слишком ли опечален лондонский высший свет тем, что она сменила английское подданство на американское, миссис Кокс сказала: «Все это пустяки. Я горжусь тем, что я теперь американка, ведь мой муж американец, а я горжусь своим мужем. Я не сомневаюсь, что наступит день, когда весь мир признает его гений».

Мистер Шарлемань Кокс более широко известен в Европе, нежели у себя на родине, где музыкальные критики еще не осознали до конца, что в лице Шарлеманя Кокса Америка подарила миру музыкального гения, который смело может соперничать с крупнейшими европейскими композиторами. В прошлом году мистер Кокс исполнял отрывки из своей замечательной оперы перед большой и восторженной лондонской аудиторией, единодушно признавшей его как яркую и оригинальную творческую личность. Мистер Шарлемань Кокс отличается той многосторонностью, которой всегда бывает отмечена высшая степень гениальности. Помимо талантливых музыкальных произведений, он создал труды по вопросам прошлого и будущего музыки и в настоящее время работает над книгой огромного значения: она взорвет всю старую концепцию искусства и откроет новую эру культурного прогресса. Мистеру Шарлеманю Коксу двадцать шесть лет. Он прибыл в Европу из Огайо два года тому назад, проездом ненадолго остановившись в Нью-Йорке. По внешности мистера Кокса можно принять скорее за университетского спортсмена, чем за музыканта, какими принято их представлять себе. Он высокого роста, хорош собой и ходит с тростью. Мистер Шарлемань Кокс…»

— Ваша дивизия где-то на Сомме, — терпеливо разъяснял комендант железнодорожной станции. — Вчера они были в деле, а где они теперь, одному господу богу ведомо. Станция снабжения снова в Бапоме. Вам лучше всего съездить туда и еще раз навести справки. Тамошний комендант должен знать, он вам скажет.

— Ладно, съезжу, — сказал я. — Спасибо.

Платформа была забита людьми — многие возвращались из отпуска, еще больше было офицеров и очень много солдат, выписавшихся из госпиталя. Внезапно чья-то рука крепко хлопнула меня по плечу, и развеселый голос сказал:

— Привет, Брэйзуэйт, старина!

Я обернулся и тотчас узнал Рэндла в новом, выигрышном для него облике американского пехотного офицера.

— Привет, Рэндл! Вот уж никак не ожидал встретить вас здесь!

— Куда направляетесь?

— Опять на передовую, черт бы ее побрал, куда же еще, — ответил я мрачно. — А вы что здесь делаете?

— Только что вернулся — ездили на инструктаж в расположение британских войск в секторе Бетюн. Отличные ребята, ей-богу! Приняли нас с распростертыми объятиями как родных братьев и общелкали меня в покер на пятьдесят пять долларов. Теперь держим путь в Бапом.

— И я туда же.

— Так едем вместе, сейчас же едем!

Через секунду я уже знакомился с группой молодых американских офицеров, одетых в новенькую с иголочки форму и полных боевого задора — точь-в-точь как наши ребята до операции на Сомме. Не знаю, быть может, им хотелось отблагодарить в моем лице всех английских солдат, но они приняли меня действительно как родного брата, сердечно жали руку, говорили комплименты британской армии, затащили в вагон, на котором значилось: «Только для американских офицеров», предложили одновременно с десяток фляг и набили мне карманы шоколадом. Комендант заглянул в окно вагона.

— Посторонним здесь быть не полагается, вагон только для американских офицеров.

— Ко всем чертям! Это мой брат, двоюродный — понимаете? Два года с ним не виделся! — крикнул Рэндл. — Ведь ты с Миссури, браток, так ведь? Ну что ж молчишь — скажи ему!

— Ну, ясно, — сказал я, — а то как же!

— Дайте ему виски, — предложил кто-то.

— Ладно, отвечать будете сами! — крикнул мне комендант, уходя.

— А, ко всем чертям! — огрызнулся Рэндл.

Я приободрился и повеселел среди этих задорных юнцов, полных иллюзий относительно войны, — я не старался омрачить эти иллюзии. И ни бахвальства, ни самоуверенно-снисходительного тона, о которых меня предупреждали, — ничего этого я здесь не заметил. Напротив, радушие их не знало границ, и мне даже стало неловко от их чрезмерной почтительности — для них я был ветеран, покрытый рубцами войны. Вскоре все они один за другим улеглись спать, а мы с Рэндлом пустились в разговоры. Порешив на том, что война протянется еще года три (шел сентябрь восемнадцатого года), и установив прочный и справедливый мир на основе «четырнадцати пунктов»,[20] мы заговорили о Лондоне и о людях, которых оба знали в те бесконечно далекие времена.

— А как наш старый приятель Кокс? — спросил я. — Вот уже несколько лет, как я о нем ничего не знаю. Может быть, он тоже где-нибудь здесь?

— Как бы не так! — сказал Рэндл. — Последний раз, когда я слышал о нем, он был в Лондоне — поднял там страшную шумиху, всем навязывал свой идиотский бред о будущем искусстве.

По его тону я понял, что Рэндл пересмотрел свое мнение о гениальном мистере Коксе.

— Пожелаем ему удачи, — сказал я. — Готов снять шляпу перед каждым, кто в такое время ухитрился остаться в стороне и не дал вовлечь себя в эту кашу. А он, видно, головы не вешает, если воображает, что еще осталось будущее для чего бы то ни было, особенно для искусства.