Двигатель ровно заурчал с первого же поворота ключа, капитан нажал на газ и отъехал вперед, становясь параллельно второй машине.

Он еще не успел закрыть дверь и вытянуться по стойке «смирно», как мимо него, не снижая скорости, пронесся черный лимузин.

Машина мэра прошла в считанных сантиметрах от багажника «Форда», в грудь капитана ударила тугая струя воздуха.

Он с восхищением усмехнулся: «Фокусник! Ишь, что вытворяет! Такой, если потребуется, на своем чемодане и в метро спустится в час пик». На мгновение он привычно позавидовал водителю, но потом, здраво рассудив, решил, что возить мэра — та еще работенка. Собачья.

Он сел за руль и отогнал машину на место. Проспект был снова надежно запечатан. В это время его коллеги перекрывали улицу генерала Глаголева и вытесняли любопытствующих с прилегающих улочек.

Башня была без малого триста метров, неподалеку от нее стояли жилые дома, и если бы она рухнула… Даже думать об этом не хотелось.

Из материалов чрезвычайной комиссии.

Георгий Крымов проснулся в тот день в восьмом часу вечера.

Несколько секунд он лежал на кровати, пытаясь сообразить, где находится. В последнее время он довольно часто не мог с ходу определить свое положение в пространстве и времени.

Он попытался открыть глаза, но между веками будто кто-то налил густой вязкий клей. Глаза гноились. Это продолжалось уже вторую неделю, и он ничего не мог с этим поделать, разве только носить темные очки.

Знакомый доктор — из тех, кто не на каждого пациента заводят историю болезни, — сказал ему, что баловство с порошком пора заканчивать. Конечно, док был прав. Природа не наградила Крымова богатырским здоровьем. А то, что было, он подорвал пьянками, гулянками и прочими гадостями и глупостями.

Наконец он с трудом разлепил тяжелые, словно на них лежали мешки с цементом, веки и огляделся. Он был дома. В своей квартире в Башне.

Мода на Башню возникла стремительно, будто взялась ниоткуда. Здание еще только вылезло из котлована и стало быстро, этаж за этажом, тянуться вверх, а по столичной тусовке уже поползли слухи. В разговоре каждый, считавший свою принадлежность к «высшему свету» делом давно доказанным, мимоходом давал понять, что уже купил в новом доме квартирку. Рядом с облачком.

Так ли это было на самом деле, никто точно не знал. Крымов поймал себя на мысли, что жизнь столичной тусовки меньше всего напоминает жизнь, скорее, одну бесконечную пиар-акцию: кто с кем спит, кто с кем развелся, кто что купил и за сколько и кто чем удивил. Он сам провел сотни подобных акций для различных банков, компаний, загородных клубов и ресторанов… Собственно, за это ему и платили: за умение раздуть из навозной мухи розового слона. Больше всех платили политики, пытающиеся привлечь внимание к своей особе. Или, наоборот, отвлечь чересчур пристальное внимание от каких-то неблаговидных поступков и грешков кооператорско-бандитской молодости.

Платили потому, что он был лучшим. Крымов, как никто другой, умел нарядить всех в белые одежды и спрыснуть сентиментально-романтическим одеколоном. Не то чтобы он любил свою работу… Просто она у него хорошо получалась.

В какой-то момент он вдруг понял, что не знает, куда уходят деньги. Они убегали, как вода в жадный раскаленный песок. Они вылетали в трубу. Точнее — в ноздри. Легкой белой дымкой. И это волновало его, но пока не слишком сильно: Крымов считал, что остановиться так же легко, как закрыть кран в ванной.

«Какого черта? Завтра же брошу. Нет, не завтра. С нового месяца».

В конце концов он решил, что в сорок лет обязательно начнет новую жизнь. Ровно в сорок. Под бой курантов.

По случаю своего сорокалетия он закатил громкую вечеринку, а когда сумел наконец проснуться, то обнаружил, что не помнит ничего, кроме белой дымки, висевшей в воздухе модного закрытого клуба.

«Ну ладно, чего я так убиваюсь? День рождения только раз в году… »

Он с ужасом вспомнил, что к нему действительно прилетал волшебник в голубом вертолете и бесплатно показывал кино.

Георгий потер виски, пытаясь сообразить, что было в реальности, а что — в реальности, порожденной белой дымкой.

Ему потребовалось не меньше четверти часа, чтобы осознать, что все это было частью его же собственного сценария: под песенку про Чебурашку появлялся голубой вертолет… И что-то там еще… Как-то он обыгрывал то, что вертолет — голубой и волшебник, соответственно, был приблизительно такого же цвета.

После дня рождения ничего не изменилось. Все продолжалось по-прежнему. Он уже отказался от своей затеи — купить квартиру в Башне (на это не было денег), когда люди из концерна «Север» сами вышли на него.

Им требовалась мощная, стреляющая реклама. Крымов тогда еще был достаточно популярен. Нет, он видел, что все покатилось куда-то вниз, по наклонной, но думал, что падение это затянется надолго, ведь он набрал такую высоту…

Телевизионные ролики и рекламные акции концерна «Север» оказались его последней большой работой.

Ролики снимали в Германии. С ним поехал будущий главный управляющий Башней Михаил Дубенский. Мерзликин объяснил — для «общего руководства», на самом деле, как впоследствии понял Крымов, для того, чтобы контролировать его, поскольку сам он уже не мог это делать.

И расплатились с ним квартирой. Стоило Крымову заикнуться, что он бы тоже хотел… «Обнимать небо крепкими руками… », как Мерзликин моментально ухватился за эту мысль и предложил ему хорошую двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Наверное, Крымов бы еще подумал, что предпочесть в такой ситуации — деньги или квартиру, но скидки… Они выглядели так соблазнительно. Георгий быстро прикинул в уме, сколько он сможет выручить, если перепродаст квартиру… И согласился.

Он пошарил рукой, пытаясь нащупать покрывало, чтобы откинуть его в сторону, и увидел, что покрывала нет. Оно валялось на полу.

«О Боже!» Он медленно перекатился на край широкой, как палуба авианосца, кровати, и сел, спустив ноги на пол.

— Посмотрите на этого подонка и мерзавца, — громко сказал он, опасаясь смотреть в зеркало. — Вот он — самый большой неудачник в этой гребаной Башне! Еще немного, и я стану подавать объявления в газету «Из рук в руки»: «Тамада. Проведение свадеб, юбилеев и прочих торжественных мероприятий. Умеет петь, плясать и играть на аккордеоне». Тьфу! — он поморщился и сделал вид, что сплевывает от отвращения; но слюны в пересохшем рту не было.

Он заставил себя встать и подойти к большому, во всю стену, зеркалу. Нахмурил брови и сказал, тыча в отражение пальцем:

— Ты мудак, Жора! И на конкурсе мудаков занял бы второе место!

Затем растянул губы в приторной улыбке и зачастил высоким удивленным голосом:

— Да? А почему второе?

Снова нахмурил брови и ткнул в отражение:

— Да потому что мудак!

С привычным утренним самобичеванием было покончено. Как он считал, это — своего рода психотерапия: мол, да, я соображаю, что делаю что-то не так… Я же вижу, что не такой уж я и хороший… То есть отношусь к себе критически. Да что там критически? Я просто недоволен собой, очень недоволен. Ну, и если уж я все понимаю, может, я заслужил немного белого порошка?