– О чём?

– Вот ты странная такая! Я же говорю, он не от мира сего, уж приставать не станет – сто процентов!

– И если не от мира сего, то мне как раз?

– Ну, извини, если что не так сказала, – начала психовать Люська.

– Спасибо за чай, я пойду!

– Погоди, ты же за рефератом пришла?

– Ах, да! Но я передумала. В другой раз возьму, – уже с порога сказала Люська.

– Ты чего губки надула? Кто обидел нашу лапочку?

– Вовсе я не обиделась! – топнула каблучком Люська. – Просто идти пора!

– А сколько лет твоему Алику?

– Не знаю, – машинально ответила Люська, но тут же спохватилась: – Не семнадцать, это точно!

– А-а-а, – протянула Эвелина с ироническим разочарованием.

– А ты сама спроси! Да и узнаешь, хочешь, я ему твой телефон дам?

– Нет! Нет! – замахала руками Эвелина.

– А давай, пойдём сегодня на каток, там и познакомитесь, как бы невзначай! Не захочешь – не надо! Ты только глянешь на него, да послушаешь хоть два слова, а?

– На каток?

– Конечно, на каток! Это же для пользы здоровью!

– А во сколько?

– К семи я зайду! Хорошо, пока, Лина, я полетела! – Люська выскочила на лестничную площадку, пока подруга не передумала. Мгновенье спустя, она исчезла из виду.

Вот, неугомонная! Крутится, как юла! А может так и надо?

Эвелина задумалась. Так в задумчивости и закрыла дверь. И зачем она согласилась идти на каток? Сегодня её ждал Шопенгауэр. Эвелина виновато посмотрела на труд философа, вздохнула глубоко, и принялась конспектировать последнюю главу Гегеля.

– Мы диалектику учили не по Гегелю! – возбуждённо потирая руки, воскликнул молодой аспирант кафедры психиатрии, выйдя из кабинета.

– Сдал? – спросил его субъект с кислым выражением лица, усыпанного вспузырившимися угрями.

– Пятак!

– А что, что попалось?

– Так, мелочи, «Диалектика природы»!

– Поздравляю, – без радости в голосе пробурчал тип, ожидающий своей очереди. Он ненавидел отличников. Всюду-то им везёт, идут по жизни без преград: и это сдадут, и то. Что он ляпнул? Диалектика? Да знать хотя бы, что это такое!

– До свидания, Никола. Успеха тебе!

– Лучше бы послал меня к чёрту, – недовольно пробурчал Никола. Он уже в пятый раз сдавал философию. Завкафедрой таким скотом оказался, принципиальным! Сдавай и всё тут, сдохни, а сдай. Никола уже давно состряпал научную работу – «Об изменении пульса у практически здоровых, страдающих хроническими заболеваниями, лёгочной системы, при средних физических нагрузках». Кандидатская в кармане, работа получила прекрасные отзывы Учёного совета. Сделан огромный шаг в прогрессе медицины! А тут какой-то философ тянет душу, не принимает экзамен по кандидатскому минимуму, хоть ты сдохни! Английский сдал за коробку конфет, лечебную физкультуру – за пузырь водки, причём раздавил его вместе с научным руководителем, а философия упёрлась. Вот, сегодня, если он не сумеет сдать, то будет допущен к очередной пересдаче только через год. Никола обхватил голову обеими руками и чуть не зарычал от бессильной ярости.

А счастливчик уже мчался вниз по лестнице. Рим Николаевич Любимов тоже собирал материал для науки. Диссертация находилась ещё в зачаточном состоянии, но кандидатский минимум он уже сдал. Научная работа велась им отдельно от кандидатской. Так уж получилось.

Его шеф заупрямился, прогрессивную методику аспиранта отвергать категорически не стал, но предложил, для начала, другую тему. Заведующий кафедрой психиатрии по своей натуре был демократом. Он и выглядел демократично. Нескладный костюм, в котором можно выступать с трибуны и, с таким же успехом, колоть дрова, обязательно ослабленный скромный галстук, – указывали на непритязательность учёного к своему внешнему виду. Профессор был среднего роста, даже чуточку ниже, этакого пикнитического телосложения: не сказать, что толстоват, но и тощим не назвать. Его добродушная улыбка и открытое выражение лица, – побуждали первого встречного к самой откровенной беседе. К студентам Егор Степанович относился по-отечески мягко. Всем ли быть психиатрами? Стоит ли насильно заставлять студента овладевать знаниями, которые он тотчас, после сдачи экзамена, позабудет? Студенты души в нём не чаяли, порой было достаточно, совсем неподготовленным, рассказывать профессору о своих взглядах, принципах, жизненной позиции. Профессор, как бы безучастно, выслушает, взглянет проницательными глазами и, с неизменной улыбкой, отметит в зачётке оценку и попрощается. На первый взгляд кажется, что профессор не слушает собеседника, думает о чём-то своём, но при первой же его фразе становится ясно, что он слышал и понял каждое слово. При таком заведующим кафедрой, считалось постыдным не знать хотя бы основ психушки.

К аспирантам Егор Степанович относился как к равным коллегам. Подающий надежды Рим, например, ухватился за одну привлекательную, но, к сожалению, малонаучную идею. Васильчиков не стал препятствовать молодому дарованию. Он просто предложил для защиты другую тему, тактично указал, что сейчас лучше иметь синицу в руках, а потом можно будет поразмыслить о журавле в небе.

– Рим Николаевич, параллельно со своей теорией, почему бы вам ни заняться ещё одной темой?

– В каком направлении?

– У нас одно направление, а вам не составит труда параллельные изыскания.

– А какого рода изыскания?

– Есть у нас одна тема: «Об изменении липидного обмена при шизофрении». Лабораторные подтверждения – основа научной работы.

– А моя работа не научна? – в штыки принял предложение шефа Рим Николаевич.

– В аспирантуре, на первичной ступени в науке, важно в короткий срок представить результат. У вас же огромное поле деятельности. Ваша работа требует времени.

– Ясно, значит, она не пройдёт?

– Понимаете, Рим Николаевич, научные гипотезы, пусть даже обоснованные, не принимаются Учёным советом.

– Хорошо, я понял. Я займусь липидным обменом, но какова его научная значимость?

– Понимаете, Рим Николаевич, в мире ежедневно защищается целая куча кандидатских работ. Каждый соискатель сам определяет научную значимость.

Вот так, ничего не говоря, шеф дал понять, что на создание научной теории аспирант не имеет права. Его дело – разработка темы, предложенной кафедрой. Вот и всё! А научными изысканиями занимайся, пожалуйста, только не в ущерб защите кандидатской.

И всё же Рим не потерял интереса к собственной теории, он упорно продолжал работать на два фронта. Целыми днями, безвылазно, пропадал в стационаре, используя собственную тактику лечения, а все вечера, напролёт, проводил интерпретацию результатов анализов и клинических форм заболевания, сооружал репрезентативную выборку, – в общем, двигал науку.

Как молодому научному деятелю, ему выделили маленький закуток в малосемейке института, который аспирант использовал больше для хранения вещей, чем для жилья. По ночам приходилось брать дежурства, чтобы свести концы с концами. Наука требует не только моральных жертв, но и приличных финансовых вложений. Необходимо перелопатить огромную массу научной литературы, для этого надо её иметь. Доступ к научным трудам стоит денег и порой немалых. Кроме того, надо как-то материально заинтересовать сотрудников лаборатории в выполнении дополнительной работы. Биохимические анализы требуют времени на их проведение и дорогостоящие реактивы, которые приобретает сам аспирант. Так что, не всё так просто и легко, как кажется со стороны. Помимо всего прочего, уже на первом году аспирантуры надо собирать деньги на защиту – оплата дороги научным специалистам, аренда здания, банкет, наконец. Дамоклов меч финансовых проблем зависал над аспирантом, но Любимов настолько увлёкся работой, что вспоминал об этом очень редко.

В меру высокий и несколько сухощавый, немножко смуглый, с лёгким налётом трудовой бледности, в свои двадцать пять Любимов выглядел на все тридцать. Когда он отвлекался от работы, выглядел моложе своих лет. Отсутствие длинной шевелюры, бороды и усов – специфика профессии (техника безопасности при работе с душевнобольными), – позволяло принять аспиранта за студента. Многие больные, увидев его впервые, считали Рима Николаевича практикантом, но когда начинали общаться с ним, видели перед собой грамотного и опытного доктора.