Когда господин де-Лаланд^{59} прочел в Академии наук свой доклад о кометах и когда узнали, что он допускает возможность столкновения нашей планеты с каким-нибудь другим телом и превращения нашей земли во прах (а в это время какая-то комета как раз пересекла нашу орбиту), — слух о конце мира распространился не только в Париже, но проник и гораздо дальше, вплоть до Швейцарских гор. Тревога была всеобщая, и астроном, вовсе и не думая об этом, достиг большего, чем все проповедники, вместе взятые. Все в страхе и трепете кинулись в церкви. Приходские исповедальни были окружены толпой, жаждавшей получить отпущение грехов. Все наперерыв спешили проникнуть в это священное судилище. Старшего духовника церкви Нотр-Дам, который один облечен властью разрешать особо важные грехи, осаждали больше других. Вокруг его придела бродили лица, каких доселе здесь никогда не видели, — бледные, печальные люди, словно только что вышедшие из лесных дебрей; их исповедь как бы запечатлелась у них на челе; страх и начавшееся раскаяние еще не успели смягчить присущей им жестокости. День, назначенный для всемирной катастрофы, прошел, и земля осталась нетронутой; тогда все эти перепуганные и страшные лица исчезли, толпа вокруг исповедален поредела, и руки, которых нехватало, чтобы осенять знаком всепрощения столько трепещущих или преступных голов, снова предались полнейшей праздности.

Архиепископ Парижский^{60}, столь же ярый защитник покойного общества Иисуса^{61}, насколько кардинал Пассионеи[9] был его врагом^{62}, решил отказывать в последнем напутствии янсенистам, а чтобы лучше распознавать их, стал требовать от них свидетельство об исповеди, чтобы знать, кто был духовником больного. Когда же он отказывал в напутствии, — его домогались во что бы то ни стало.

Не раз видали судебного пристава, заставлявшего священника немедленно доставить причастие. Священник убегал; парламент предписывал ему подчиниться; обе стороны спешили в Версаль, ища правосудия, а там не знали кого слушать. Наконец эти дикие позорные ссоры прекратились благодаря писателям, которые громко и весьма кстати стали высмеивать священнические расписки.

Характер нашего столичного прелата явится крайне интересной страницей в истории этого века. Этот горячий ревнитель церковной дисциплины, наделенный сильной и настойчивой волею, во всякое другое время имел бы большое политическое влияние, но даже и в наши дни он с непоколебимой твердостью боролся и с парламентом и с троном. Его безграничная преданность могущественному обществу Иисуса положила начало его благоденствию, и он выказал себя благодарным свыше всякой меры.

Знаменитый ответ Жан-Жака Руссо^{63} на его послание донесет имя архиепископа до самого отдаленного потомства; и если прелат сумел внимательно прочесть эту сильную и убедительную статью, он, вероятно, почувствовал, что если и возможно с некоторым успехом противостоять земным властям, то никогда не следует неосторожно затевать спор с философом, вооруженным такой диалектикой, какою вооружен был Руссо.

Это — маленькая второразрядная часовня на улице Монмартр, но в ней покоятся Мольер и Ла-Фонтен, а эти два оригинальных писателя, вместе с Фенелоном и Ла-Брюйером, нравятся мне больше всех других писателей века Людовика XIV, как бы громки ни были их имена. Сент-Этьен-дю-Мон, где лежит прах Блеза Паскаля и Жана Расина, трогает меня гораздо меньше.

У Блеза Паскаля наряду с совершенно нелепыми мыслями все же были и гениальные идеи.

Известно, что потребовалась вся твердость характера Людовика XIV, чтобы были возданы погребальные почести автору Тартюфа; что один священник-ораторианец требовал от доброго Ла-Фонтена принесения публичного покаяния и что, наконец, было отказано в погребении Лекуврёр^{64} и Вольтеру.

У протестантов был свой храм в Шарантоне^{65}, вместимостью в пять тысяч человек; в нем происходили поместные духовные соборы 1623, 1631 и 1644 годов. После же того как мудрый Нантский эдикт^{66}, изданный Генрихом IV, был отменен из-за жестокой и слепой нетерпимости Людовика XIV, — этот храм был разрушен в течение пяти дней. На его развалинах вздумали построить монастырь, где должна была происходить непрерывная служба, как бы во искупление того, что́ проповедывалось в этом месте против веры в действительное присутствие господа нашего Иисуса Христа в святых дарах.

В настоящее время у протестантов нет своего храма; они посещают протестантские церкви иностранных посольств. А между тем они очень многочисленны и составляют шестую часть городского населения. Они ничем не оскорбляют ни господствующего культа, ни тех, кто его исповедует; они мирны, трудолюбивы и молча ожидают перемены, которую нравственное и политическое просвещение неминуемо должно принести с собой.

Почему Парижский парламент, которому король поручил разработать, наконец, вопрос о государственном положении протестантов во Франции, уклонился от исполнения этого мудрого и отеческого предначертания? Почему воспротивился он отмене корпораций и отмене барщины?.. Я рассмотрю позже все эти причины, сейчас же меня увлекает текущая тема, и я не могу уклониться от нее.

В Париже религиозная свобода возможна более чем где-либо; здесь никто не станет расспрашивать вас о вашей вере; вы можете тридцать лет прожить в одном и том же приходе, никогда не бывая в приходской церкви и не зная в лицо своего священника; но все же вам придется отсылать туда благословенный хлеб, крестить там детей, если они у вас будут, и вносить установленный взнос в пользу бедных, — взнос настолько скромный, что каждый гражданин должен был бы сам его утраивать. Когда вы заболеете, священник не придет вас беспокоить, разве если он уж очень невежлив или если вы знаменитый или известный человек. Но вы всегда можете закрыть перед ним дверь, если он вам уж слишком неприятен.

Священник заходит только к простому народу, так как у простолюдинов не бывает привратников. Ко всякому другому больному окружающие зовут священника лишь когда уже начинается агония; священник впопыхах прибегает со святым елеем и часто уже не застает больного в живых. Но доброе намерение принимается за совершонное дело.

Заказывают похороны за сто пистолей, и во время погребения присутствует подставной духовник в облачении, никогда при жизни не видавший покойника; за эту любезность ему вручают луидор и толстую свечу. Духовник, священник, наследники — все довольны. Таким путем мудрец, без большого шума, переправляется в иной мир. Искусно лавируя, он прибывает туда, не слишком нарушая обычаи здешнего мира и не производя никаких бесчинств.

Более ста тысяч человек смотрят на религию лишь снисходительно. В церквах можно встретить лишь тех, кто посещает их по собственной воле. Они бывают полны только в известные дни года. Пышность церемоний привлекает туда толпу, в которой женщины составляют всегда не менее трех четвертей. Ходят в церковь и для того, чтобы послушать более или менее известных проповедников, чтобы судить о их стиле, их красноречии и их выговоре.

Одному епископу сказали однажды: «На что вы жалуетесь? Видали ли вы хоть одно святотатство? Посягнул ли какой-нибудь философ хотя бы на самое второстепенное правило катехизиса? Встретили ли проповедники хоть одного противника? Они пользуются исключительным правом говорить все, что угодно; их никогда не прерывают, они не слышат никаких возражений!» На это епископ ответил: Дай нам бог время от времени видеть какое-нибудь кощунство! Это доказывало бы, что о нас, по крайней мере, думают. Но нам забывают даже оказывать неуважение!