Рукоплескания — это язык и ходячая монета парижан. Они иначе и не объясняются. Они рукоплещут королеве и принцам, когда те появляются в ложе и грациозно раскланиваются; рукоплещут не менее громко при появлении на сцене актера; рукоплещут красивому стихотворению; насмешливо рукоплещут, когда пьеса их раздражает или надоедает; рукоплещут настойчиво, вызывая автора; рукоплещут Глюку и шумят так, что заглушают оркестр; в общественном саду они рукоплещут возвратившемуся герою; в часовне Французской академии рукоплещут какому-нибудь похвальному слову и даже надгробной речи, — странное новшество, которое, пожалуй, подчинит проповедников Евангелия одобрению или неодобрению присутствующих! Они рукоплещут как стихам, так и прозе на всех академических или литературных собраниях. Порой рукоплескания доходят до неистовства, а не так давно к ним стали присоединять еще слова: браво, брависсимо! При этом нередко топают ногами и стучат палками; получается невообразимый, оглушительный шум, смущающий благоразумных и чувствительных людей, а нередко и самого виновника таких восторгов. Эта шумная привычка умаляет значение приговоров как партера, так и вообще всего театрального зала.

Кто-то посоветовал одному сочинителю, которого всегда освистывали, соорудить машину, которая подражала бы рукоплесканию трехсот-четырехсот зрителей, и поручить распоряжаться ею какому-нибудь преданному, верному другу. Автору осталось бы только скупать билеты, как это делают некоторые его товарищи, — результат получился бы тот же самый.

Когда же, наконец, парижанин перестанет злоупотреблять возможностью рукоплескать, перестанет легкомысленно прерывать красноречивую тираду и портить весь эффект! Поспешное, шумное одобрение вредит и актеру и поэту; им не дают кончить, и в адском шуме мгновенно улетучивается вся иллюзия. Зачем все это? Ни один народ в мире не болтает так много языком, сколько у нас болтают руками!

Но какая же форма одобрения может действительно льстить великому поэту и великому актеру? Та, когда в зале царит глубокое, сосредоточенное молчание; когда зритель смотрит с замиранием сердца, со слезами на глазах и не имеет ни сил, ни желания заняться рукоплесканиями; когда, всецело отдавшись во власть мощной иллюзии, он забывает и об актере и об искусстве. Тогда всё, что он видит на сцене, становится для него действительностью, неизгладимое впечатление глубоко западает в его душу, и очарование это будет длиться очень долго.

Это очень распространенное развлечение; оно развивает память, учит хорошо говорить и держаться, обогащает голову хорошими стихами и требует наличия некоторых знаний. Такое времяпрепровождение несравненно лучше, чем посещение кофеен, глупая игра в карты или полнейшая праздность.

Каждый понимает, что актеры, играющие для собственного развлечения, не настолько опытны, чтобы удовлетворить человека с утонченным вкусом. Но с точки зрения удовольствий излишняя требовательность вредна. Что касается лично меня, то я замечал, что знакомая мне пьеса производит на меня впечатление новизны всякий раз, когда ее исполняют незнакомые мне актеры. Я не знаю ничего более снотворного, как присутствовать три-четыре раза на спектакле, исполняемом одними и теми же актерами.

Я прекрасно знаю, что на любительских спектаклях безжалостно искажают шедевры драматургов, коверкают арии лучших композиторов и что такие спектакли служат поводом к сценам, более забавным, чем те, которые представляют на сцене. Но что же из того? Тем лучше: зрителя одновременно веселят и сама пьеса и действующие, лица. К тому же все намеки приобретают тут особую остроту, так как история всех актрис знакома каждому не хуже римской истории.

В известном кругу ставят комедию не из любви к ней самой, но ради тех отношений, которые создаются ролями. Какой влюбленный откажется играть Оросмана^{19}? Самая робкая красавица набирается храбрости, чтобы исполнить роль Нанины^{20}.

Я видел в Шантийи^{21} комедию, в которой участвовали принц Конде^{22} и герцогиня Бурбонская. В их игре было так много непосредственности, вкуса, естественности, что этот спектакль доставил мне большое удовольствие. Право же, они могли бы быть актерами, если бы не родились принцами.

В Сент-Ассизе герцог Орлеанский тоже справляется с ролями свободно и живо. Наконец, сама французская королева участвовала в комедии в приватных аппартаментах Версальского дворца. Я не имел чести ее видеть, а потому ничего не могу сказать об ее игре.

Любовь к таким спектаклям распространена начиная с самых высших классов общества вплоть до самых низших. Нередко спектакли содействуют усовершенствованию образования, нередко исправляют недостаток воспитания: неправильное произношение и обороты речи, плохую манеру держаться. Но эта забава годится только для больших городов, так как предполагает наличие некоторой роскоши и не слишком строгие нравы. Избегайте зрелищ, маленькие и мудрые республики! Бойтесь театральных представлений! Это говорит вам драматург!

Из числа забавных анекдотов об актерах-любителях (все они обожают играть трагедии) я расскажу один, напечатанный в Бабийяре^{23}.

«Некий башмачник, с большим искусством обувавший ножки наших красавиц и заслуживший за это громкую известность, по воскресным дням всегда надевал котурны. Однажды он поссорился с декоратором. Последний должен был в пятом акте принести на сцену кинжал и положить его на алтарь. Из мести к башмачнику он заменил кинжал сапожным резаком. В пылу декламации башмачник, игравший принца, не заметил этого и в конце пьесы, готовясь лишить себя жизни, на глазах всей публики вместо кинжала схватил безобидный инструмент, которым зарабатывал себе пропитание!» Можно судить о взрыве хохота, вызванном развязкой, столь далекой от трагизма!

214. Колизей^{24}

Мы не римляне; мы не захотели построить амфитеатр, который просуществовал бы восемнадцать столетий, мы не захотели собирать в нем двести тысяч зрителей. Это было бы не под силу парижской полиции. Мы решили только позаимствовать название одного из самых величественных памятников Рима, да и название-то изуродовали, так как великолепный римский памятник назывался Колосеем. Наш же Колизей через десять лет после постройки начинает уже превращаться в развалины. Им завладели кредиторы, но они не смогли сговориться. Колизей закрыли. Единственное, что было в нем хорошего, — это место, на котором он построен; лучшего нельзя себе и представить. Внутри этого караван-сарая все навевало печаль: унылые симфонии, жалкие или ребяческие танцы, сражения на грязной, тинистой воде, однообразные фейерверки, утомительная толчея или наводящая тоску пустыня — вот и все развлечения.

Им на смену явился Китайский домик — новый храм, приют полной праздности, отнимающий у драматических спектаклей целую толпу зрителей.

Там каждый служит друг другу зрелищем: Адонисы с мертвенно-бледными лицами, Нарциссы, любующиеся на свои изображения в зеркалах, оперные герои, напевающие легонькие арии, длинноволосые фаты, Лаисы с высоко закинутыми головами, — их там целая толпа.

Когда сравниваешь все эти увеселительные сады с лондонскими очаровательными уголками подобного же типа, то убеждаешься, что французу известен только один род удовольствий, — это на других посмотреть и себя показать. Вкусы англичанина живее, разнообразнее, глубже, он не живет тщеславием, чванством, украшениями, мишурой, не довольствуется топтаньем взад и вперед тысячу раз по одному и тому же месту. Он требует более содержательных развлечений. Разница в форме правления чувствуется в контрасте между холодным изяществом наших собраний и изобилием разнообразных и остроумных удовольствий, существующих в Англии.